Со временем сокровищница стала нашептывать мне свои тихие и неприглядные откровения. Покуда глаза, по-кошачьи приспособившиеся к темноте, вглядывались в предметы, восторг угасал. Да, дорогая посуда продолжала излучать в манящем полумраке царственное великолепие, поблескивали самоцветы и металлы, но прямо подле валялись старые ботинки. Сразу вспомнились ноги Жана, а именно его длинные ступни, которые так свойственны высоким долговязым людям. Даже той мимолетной встречи хватило, чтобы эта отнюдь не единственная особенность внешности врезалась в память.

Постепенно давали о себе знать и другие незамысловатые и вовсе не жуткие вещицы: кошели, ремни, туфли, очки с разбитыми стеклами и помятыми дужками, компас, три куртки разного кроя и размера, потертая сумка, две тетради для записей, так похожие на банкирские. Все эти вещи по отдельности не были дурными предвестниками, но сейчас, сваленные в одну кучу, имели иной смысл.

В тот миг мне открылись две новости, хорошая и плохая. Хорошая заключалась в том, что я понял, кто именно причастен к исчезновениям европейцев. По иронии, это же обстоятельство являлось и плохой новостью.

Когда я поднял взгляд, почуяв звериным нутром какой-то холодок, я еще не знал, что уже слишком поздно. Моя искаженная тень чернела в овальном золотом подносе, который расположился будто бы специально таким образом, чтобы я смог разглядеть вторую тень, что стояла прямо за мной. Мне не было никакой нужды оборачиваться, чтобы узнать, кто там.

Моя рука крепко сжимала пистолет. Жан точно заметил мое оружие. Сердце бешено забилось, руки похолодели от пота. Резко обернувшись, я взял его на прицел. Рука почти не дрожала. В любом случае с того расстояния разноглазый мясник не мог этого заметить.

Жан стоял, опершись левой рукой на дверной косяк, и выглядел слишком расслабленным для человека под дулом пистолета. Он смотрел мне прямо в глаза, наклонив голову вбок, будто ему попросту лень было ее держать ровно.

Прошло мгновение или несколько минут – я не знал. Счет времени стал иным. Все застыло, сам воздух, само время. Холодный озноб предательски вгрызся мне в руки, терзая их изнутри жгучим азотом. Насилу я совладал с собой, чувствуя, как вот-вот начну стучать зубами. Стиснув челюсть, я не сводил взгляда с мясника. Хозяину дикой хибары было чуждо любое волнение, будто бы это он держит меня на прицеле, а не наоборот.

– На кого ты охотишься? – спрашивал я, оглядывая Жана.

Он постучал длинными пальцами о косяк двери, с улыбкой окинув меня взглядом. Вопрос его явно позабавил. Жан отстранился от косяка и широким шагом приблизился, размашисто всплеснув руками. Они болтались вдоль его нескладного тела расслабленными плетьми, пока его вымораживающий взгляд бегло перескакивал то на меня, то на пистолет, и снова на меня.

– А то ты не знаешь, – произнес он низким, звучным голосом, который запомнился на долгие годы.

Я спустил курок, что стало роковой ошибкой. Слишком сильная отдача и оглушительная вспышка выстрела резко ударили в руку и на время отняли слух. В то же время Жан был полностью готов и к выстрелу, и к тому, что я промахнусь. В мгновение адская боль вспыхнула в виске, и я погрузился во тьму.

Я не припомню более болезненного пробуждения ни до, ни после этой ночи. Меня вело, кружило, тошнило. Первый порыв как-то приподняться отозвался такой неистовой болью, пронзительный стон сам собой вырвался сквозь плотно стиснутые зубы. Пульсирующая боль пробуждалась и охватывала всю голову, раскалывая ее с беспощадностью Гефеста.

Отвратное чувство подступило к самому горлу, и я насилу приподнялся на локте и сблевал перед собой. Засохшие губы жгло от потрескавшихся ран и желчи.

Я хотел было вытереть рот, но, опустив взгляд на руки, злобно шикнул. Грубая веревка тугим узлом схватывала запястья, врезаясь до крови.

После нескольких напрасных попыток пришлось смириться. Попросту сильнее сдеру кожу с рук. В голове продолжала разливаться адская агония, и боль заставила меня вновь стиснуть зубы до скрипа. На глазах выступили горячие слезы.

Новый приступ тошноты вновь мутил, но на этот раз рвать было нечем. Сквозь боль проснулся рассудок. Измученные глаза бродили мутным взглядом по сторонам.

Тут к безумной, просто неистовой радости рядом оказалась глиняная миска с водой. Хватило одного залпа, чтобы опустошить ее. Омерзительная желчь в горле поумерила свою едкость. Прохлада целительно прошла по раздраженному горлу, унимая страдания хоть самую малость. Появились силы, чтобы осмотреться. Судя по всему, я находился где-то под землей. Это место напоминало кельи монахов-отшельников. Комната была выдолблена прямо в скале, а проход был заделан решеткой, за которой темнел коридор.

Сверху лился солнечный свет из трех окошек, выбитых в ряд. Доносились отголоски морского прибоя. Я начал прикидывать, как скоро спохватятся отец и кузен, но особо рассчитывать на них было сложно. Жан им не по зубам. Дела оборачивались скверно, и лишь одно обстоятельство не давало окончательно утратить надежду – мое сердце все еще билось, и мне было безумно интересно почему.

Я прислонился спиной к каменной стене, собираясь с силами для встречи с Жаном. Что разноглазый голодранец придет, у меня не оставалось никаких сомнений, лишь вопрос времени. Ожидание и усталость нещадно притупляли рассудок.

– Спишь? – низкий голос заставил дрогнуть всем телом.

Некуда было отстраниться – я уже и так забился в самый угол. Видимо, сон внезапно одолел меня, прямо перед возникновением Жана. Он сидел на корточках, пялясь на меня и не мигая.

Этот взгляд, дикий и нелюдимый, ощущался, как разбойничий нож, приставленный прямо к самому горлу. Застывшие жуткие глаза были чужды роду человеческому. Много больше было родства со сводящим с ума северным сиянием или полнолунием. Я сглотнул, стараясь выдержать этот взгляд на себе, и вместе с тем ужаснулся крови на его скуле. Скверное увечье сильнее безобразило Жана, и тянулось до самой ушной раковины, на которой в самом верху остался уродливый оборванный край. Догадка о происхождении осенила мой изнуренный разум.

В любом другом случае я бы обрадовался, что мой выстрел если не сразил врага, то хотя бы оставил напоминание. Сейчас же, под этим звериным взором, я был готов душу отдать, чтобы вовсе не совершать того выстрела, а еще лучше – чтобы он пришелся прямо в лоб мясника.

– Не спи, – произнес он, хлопнув меня по щеке.

Моя голова невольно отнялась назад в попытке отстраниться, но больно ударилась затылком. Жан усмехнулся, услышав глухое шиканье от боли. Он поднялся, сделал пару шагов и потянулся, разведя руки в стороны. Его роста едва-едва не хватало, чтобы доставать головой до каменистого неровного потолка. Когда он повел плечами, круто тряхнул шею, и в тот миг его позвонки отдали каким-то мерзким щелчком, от которого у меня пошли мурашки.

Сейчас он смотрел на меня, как мы с Франсуа глядели на мясные туши, проходя по торговым рядам. Чутье подсказывало мне: Жан сам еще не решил, что со мной делать. Губы дрогнули, контроль слабел. Сорвавшаяся поневоле усмешка поразила и меня самого, и Жана. Разноглазый кивнул в мою сторону, приказывая поделиться шуткой, ведомой лишь мне одному. Пришлось рискнуть.

– Поздновато, но… Я граф Этьен Готье, – представился я.

Брови мясника приподнялись, ноздри расширились.

– Жан Шастель, – в ответ представился он. – А вот ты зачем вообще сунулся на мой утес?

– Да виды отсюда хорошие, должно быть, – ответил я, пожав плечами.

Разноглазый отшельник наградил мой ответ довольным оскалом, а после и хриплым смешком.

– И как виды? – посмеявшись, спросил Жан.

Я подался вперед, стараясь заглянуть в одно из крохотных окошек. Бесполезно. Мои плечи тяжело опустились.

– Ну, сказать по правде, не видно ни черта, – раздосадованно вздохнул я.

Едва слова стихли, Жан одним резким ударом снова впечатал меня в стену, пребольно отбив мне ребра и спину. Зубы плотно стиснулись до мерзостного скрипа. Только сейчас взгляд скользнул за спину Шастеля, а именно на открытую решетку.