– О гостях из Алжира, которых ты запер в подвале накануне, – произнес Франсуа, выйдя мне навстречу.

– Гостях? – Я удивленно повел бровью, когда мы поцеловались с кузеном в щеки. – Нет-нет, они не гости. В том смысле, что они останутся тут с нами жить.

– Если не пожрут друг друга, – пожав плечами, произнес отец.

– Не пожрут, – уверенно заявил я. – Они рассажены по разным клеткам, а цепи на шеях обеспечивают полный контроль над их положением.

– А я даже не догадывался, зачем тебе понадобились трактаты об инженерии из нашей библиотеки. Даже успел порадоваться, – со слабой улыбкой произнес папа.

– Ох, дядя, для тебя новость, что Этьен что-то замышляет там? – усмехнулся Франсуа, потрепав меня по голове, а я, отстранившись, с игривой улыбкой клацнул зубами воздух.

– Понабрался у своих шакалов? – вздохнул отец, подпирая голову рукой.

– Гиен, – важно поправил я, развалившись на диване.

И отец, и Франсуа добродушно усмехнулись и переглянулись меж собой. Я же скрестил руки на груди и слегка поджал губы, что сделать было, к слову, не так уж и легко, учитывая, как меня разбирал смех.

– И все же, мой милый братец, – протянул Франсуа, – я не понимаю тебя.

Я бросил на кузена вопросительный взгляд и развел руками, предлагая открыто и прямо задавать любые вопросы.

– Помнится, ты же с раннего детства зачитывался этими жуткими книжками из мрачных веков, любовно разглядывая жутких чудищ, – размышлял вслух кузен, и мои губы сами собой разошлись в довольной улыбке.

– Все так, кузен, – согласно кивнул я.

– И при всей этой страсти к чудовищному и безобразному ты отказался ехать со мной и дядей в гости к господам де Боше, – Франсуа всплеснул руками.

Я рассмеялся, помня, разумеется, какие же страхолюдские дочери у месье де Боше, и мне стало несколько досадно, что сам так и не нашел возможности сострить на этот счет.

Отец тоже широко улыбнулся, хоть и бросил короткий взгляд с осторожной укоризной в сторону Франсуа.

– Нет, в самом деле, почему именно гиены? – спросил папа, и кузен участливо взглянул на меня.

Я пожал плечами и, лениво потянувшись, зевнул.

– А почему бы и нет?

Ближе к полудню мы с папой проводили кузена и какое-то время еще стояли на крыльце, глядя на уходящую вдаль карету.

Стояла приятная весна, когда нежное предвестие скорого цветения робко шепчется среди лесов, а молодая трава еще не пестрит сочными лугами, а лишь набирается сил, чтобы выдержать свой пышный летний наряд.

Я глубоко вздохнул, желая наполнить легкие этим трепетным замиранием, охватившим все небо, весь воздух, все прилегающие леса и сады подле замка.

Мы с отцом стояли, разделяя это волшебное оцепенение, и вскоре настало время вернуться в замок. Я скорее направился в подвал, к моим удивительным питомцам с маленькими черными глазками-бусинами.

Наступила светлая полоса моей жизни.

Я приходил каждый день в подвалы, чтобы самому нутром почуять здешний воздух.

Не мог я полагаться и на доклады слуг – эти безграмотные крестьяне дай бог скажут, не сдохли ли там, часом, звери, но не более. Я мог рассчитывать лишь на себя и на собственную наблюдательность.

Так прошло уже чуть больше месяца, и наступила середина апреля, я постепенно знакомился со своими питомцами. Поначалу они встречали меня злобно – рычали и натягивали цепи.

Я решил связать в животном разуме появление в подвалах меня и еду. Не будучи еще настолько безрассудным, чтобы кормить диких зверей с руки, я попросту присутствовал, говорил с ними, чтобы они постепенно привыкали к моему голосу.

За ту весну 1752 года мне похвастаться было решительно нечем. Стыдливость и гордость не позволяют мне лишний раз перечислять все тщетные попытки заставить питомцев хотя бы поднять на меня взгляд этих крохотных диких глаз.

Зверь есть зверь.

– Не спи.

Когда чья-то рука опустилась на мое плечо, я резко вздрогнул и принялся судорожно оглядываться по сторонам.

– А, это ты, – спросонья пробормотал я, проводя рукой по лицу.

– Как ты можешь спать здесь? – удивился отец, оглядываясь по сторонам.

Конечно, любого непосвященного человека могла смутить камера, которую я приспособил для себя. Я пожал плечами, искренне и, как мне кажется, вполне справедливо сочтя эту комнату если не комфортной, то вполне себе уютной для жизни.

Тяжелая решетчатая дверь не закрывалась вовсе. В углу стоял массивный грубый стол, приволоченный сюда – как сейчас помню! – с жутким скрежетом об пол. До сих пор от одного-единственного воспоминания о нем меня пробирает дрожь.

Кровать была, пожалуй, в самом деле жутковатая. В подвале она, очевидно, оказалась из-за кривизны и общей дряхлости. Однако ее застелили мягкой периной, и я велел переменить на жесткий матрац, иначе бы приступы провалов сквозь кровать, сквозь землю, сквозь этот мир были бы неминуемы.

Свежие простыни пахли лавандовой водой, которую, по крайней мере, мои богобоязненные предки считали средством исцеления от ран не только телесных, но и душевных.

Таким образом, мне не приходилось жаловаться, когда я тут проводил свои ночи. Именно здесь, в стенах мрачного подземелья, я смог обрести покой. Мой разум отдыхал, находя успокоение в глубоком безмятежном сне.

Но я понимаю, с чем был связан вопрос моего отца – как мне вообще удается тут сомкнуть глаза?

Спал я все равно не на кровати, а как раз за столом, укутавшись теплым шерстяным пледом.

Протирая глаза, я потянулся и размял шею.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Пойдем наверх? Я ничего не слышу из-за этого адского лая, – предложил отец, и до меня только сейчас дошло, что не все могут спать под шум, вроде воплей диких гиен.

Сперва я попросту не понял смысла в словах своего дорогого родителя, ибо мне ничуть не мешал тот галдеж, который поднимали южные хищники.

Прежде чем подняться наверх, я должен был удостовериться, что мои питомцы в безопасности, имеют доступ к чистой воде, не ранили ни себя, ни друг друга, ведь я уже предпринимал попытку случки.

– Этьен? – окликнул меня отец, уже стоя одной ногой на ступени лестницы.

Я не сразу отмер от своих наблюдений. Бремя ответственности сильно давило на меня, как четкое понимание того, что все в замке попросту мирятся с пребыванием здесь экзотических животных, и никто, ни единая душа не разделяет моего восторга относительно них.

Мои глаза, уже обостривши свое восприятие в подвальном полумраке, пристально вглядывались, выискивая, нет ли на зверях проплешин, выдранных в склоке с сородичем. Более того, мне не раз и не два приходилось слышать рассказы о том, как звери, сломленные невольной жизнью, сами вырывали на себе шерсть.

И пока мой взор был сосредоточен по ту сторону тяжелых кованых прутьев, я вновь услышал свое имя.

– Этьен! – встревоженно воззвал отец.

– Да-да, иду, – произнес я, насилу оторвав свое внимание от клеток.

Поднимаясь по ступеням, я пару раз оглянулся через плечо, и, потирая свой затылок, наконец был готов внять разъяснениям отца.

– Так что случилось? – спросил я.

– Не хотел тебя отвлекать от твоих… – папа прищелкнул в воздухе рукой, пытаясь припомнить слово.

– Гиен, – любезно напомнил я.

– Именно, – согласно кивнул отец. – И их у тебя две породы – с севера, с юга, ведь так?

Я удивленно вскинул брови, заглядывая на отца, тронутый вниманием к своим словам. Как бы граф Готье ни старался сохранить холодную маску на лице, его губы нет-нет, да и расплывались в мягкой улыбке.

– Ты мне нужен. Надо ответить на несколько писем. И нет, – от родительского взгляда не ускользнуло, с каким недовольством я закатил глаза. – Сын, уйми ненадолго свои капризы, прошу тебя! Ты откладывал это настолько долго, что люди уже спрашивают, не отдал ли ты свою душу Господу.

Я уже хотел ответить: «Так отвечай, что я отдал ее Дьяволу», как вдруг меня подвело мое собственное тело. Что-то резко ударило в нос, и я громко чихнул. В груди стукнуло что-то изнутри, со всей дури врезавшись о ребра, и я едва успел прикрыть рот рукой.