Я отпрыгиваю назад, но уже слишком поздно… И я говорю сейчас не о крови, которая выступила на поверхности моей раны.

Лицо Фибуса, покрытое блестящими капельками пота, становится мертвенно-бледным. Он таращится на мою разорванную кожу и на ручейки крови, стекающие по моей руке, которую я подняла вверх, чтобы остановить кровь.

— О, Боги. Нам надо найти для тебя лекаря! — его голос звучит пронзительно и нервно. — О, Боги.

Теперь его глаза блестят так же ярко, как и его лицо. Они полны слёз, потому что он решил, что из-за него я сейчас умру.

— Фэллон… О, Боги.

Его лиана падает на каменный пол, точно мёртвая змея, после чего исчезает в его ладони, а железный ворон продолжает раскачиваться, точно часовой маятник, который отсчитывает мои последние минуты.

— Фибус, тише. Всё в порядке.

— Нет, не в порядке. Это не…

Из него вырываются рыдания и низкий хрип.

— О, Капелька, мы не успеем найти тебе лекаря.

Он откидывает прядь волос с глаз, а затем хватает один из широких мечей, висящих на стене.

Я отступаю на шаг назад.

— Что ты делаешь?

— Я собираюсь отрубить… отрубить твою… руку.

Я раскрываю рот.

— Нет. Никто ничего не будет отрубать.

Я отвожу руку подальше от него на случай, если он всё же решит замахнуться.

— Железо… если оно проникнет в твоё сердце. А обсидиан… О, Боги, обсидиан!

Он делает дрожащий вдох.

— Это всего лишь рука, Фэл, пожалуйста. Я не могу тебя потерять.

Я уже и забыла про обсидиан.

Я осматриваю костяшки своих пальцев. Они и поцарапаны, но кровь не идёт, и пальцы не почернели. Может быть, я делаю слишком поспешный вывод, но похоже обсидиан на меня не действует.

Когда губы моего друга начинают дрожать, я решаю рассказать ему свой секрет, который бабушка запретила кому-либо раскрывать. Тем более что теперь у меня есть секрет похуже, а слишком большое количество секретов в итоге может отравить меня похлеще любого железа.

— Оно на меня не действует.

Я понизила голос, но мне всё равно кажется, что он грохотом разнёсся над крышами Люса.

— Что?

Кончик меча со звоном ударяется о камень.

— На меня не действует железо.

Фибус перестает рыдать.

— Оно на тебя… на тебя… не действует? Но ты… ты…

Вид полного поражения на его лице сменяется полнейшим недоумением.

— Как?

Его глаза округляются, прямо как у Минимуса.

— О.

Его мысли, должно быть, пребывают сейчас в полном смятении, потому что ни я, ни бабушка не имеем ни малейшего понятия о том, почему на меня не действует металл, который смертелен для фейри. Как и соль, которая развязывает фейри язык.

— Ты… ты… человек, которого подменили в детстве.

— Что? — резко отвечаю я, потому что… какого чёрта?

— Нонна сама принимала роды у мамы. Она видела, как я родилась.

Но теперь, когда он это сказал… а что если?

Нет. Я похожа на маму и бабушку. Конечно, у меня другой оттенок кожи, и цвет глаз немного неправильный.

Кровь отливает от моего лица и собирается где-то в районе щиколоток.

— О, Боги, а что если это правда?

Я снова перевожу взгляд на свои костяшки. Но если я человек, почему тогда обсидиан на меня не действует? Или действует?

— Это объясняет то, что у тебя нет магических способностей.

— Но у меня голубые глаза, — бормочу я.

— Фиолетовые. Если подумать, я никогда не встречал фейри с таким цветом глаз.

— Но я похожа на маму и бабушку.

— Не очень.

— Ребёнок, которого подменили…

Я трогаю свою ушную раковину поднятой рукой, и помещение начинает плыть у меня перед глазами.

Человек.

Это значит… это значит, что я умру где-то через семьдесят лет. Или раньше.

— Может быть, поэтому твоя мама потеряла рассудок?

Фибус затягивает нити на полотне своей теории так мастерски, что там больше не остается никаких дырок.

А знает ли бабушка? Меня пугает сам факт, что я задаю себе этот вопрос. Почему я так легко приняла то, что меня, вероятно, подменили в детстве?

Он задумчиво закусывает щёки, и на них появляются ямочки.

— Может быть, с настоящей Фэллон было что-то не так, и твоя бабушка выкрала тебя из Ракса?

— Только вот бабушка была точно так же шокирована тем, что на меня не действуют ни железо, ни соль.

— На тебя не действует соль? Все наши клятвы…

— Мне не нужна соль, чтобы сдерживать свои обещания, Фибс. Особенно те, что я даю своим друзьям.

Ощущение ледяного холода спускается вниз по моей спине, точно след от растаявшей сосульки.

— Ты же всё ещё мне друг?

Он закатывает свои покрасневшие и опухшие глаза.

— Что за дурацкий вопрос?

Моё сердце издает тихий стук облегчения.

— Не могу поверить, что на тебя не действует соль. Боги, Сиб… Погоди. А она знает?

Я качаю головой.

— Не знает никто, кроме бабушки, ну, и мамы, но я не уверена, что она понимает.

Фибус всё смотрит и смотрит на мою кровоточащую руку, после чего щёлкает языком и развязывает узел на своём платке. Оторвав от него кусок ткани, он вытирает им мою руку, после чего туго его затягивает, чтобы остановить кровь.

— Хвала Котлу, что я не позволил тебе коснуться обсидиана.

— Он оцарапал мои костяшки.

Его лицо, которое немного порозовело, снова бледнеет.

— Как быстро… — я облизываю губы, — он начинает действовать на тело?

— Кровь человека становится чёрной за считанные минуты.

Он крутит мою руку из стороны в сторону. Проверяет каждый мой палец.

— Я… — он сглатывает. — Я не думаю…

— Что я человек?

— Я не знаю.

Его взгляд останавливается на мне на несколько мгновений.

— Если только ты… Да, должно быть, это так. Значит, это не обсидиан. Должно быть, эбонитовое дерево или мрамор.

Он пожимает плечами.

— Они похожи.

Разве? Неужели нет никакой разницы между камнем и деревом?

Пока он занимается мной, я отгоняю свои опасения, и стараюсь сосредоточиться на том, как же мне повезло иметь такого друга, как Фибус.

Он просовывает конец ткани под импровизированную повязку. Между его светлыми бровями залегла складка, которая контрастирует с его гладкой кожей.

— Может быть, мы ошибаемся, и ты не человек?

— А кто тогда?

Он смотрит на меня сквозь свои длинные светлые ресницы.

— Дитя змея.

— Дитя з… — я фыркаю. — Чёрт, ты думаешь, что у моей мамы были интимные отношения с животным?

— Может быть Агриппина любила такое?

Уголок губ Фибуса приподнимается.

— Фу, Фибус. Фу.

Мерзкий образ змея, совокупляющегося с человеком, встает у меня перед глазами. Я содрогаюсь.

Фибус ухмыляется.

— Ты бы видела своё лицо.

Я хмурюсь.

— Ты только что предположил, что моя мать спала со змеем, Котел тебя побери. Как, по-твоему, я должна была отреагировать?

Он запрокидывает голову и смеётся, а я качаю головой, отчаянно пытаясь развидеть образ, который вызвали его слова.

Между приступами смеха, Фибус отращивает очередную лиану, которая обвивает оставшийся шип. Как и в прошлый раз, он заставляет её вытягиваться, пока та не вырывает шип.

— Если ты наполовину змей, твоя жизнь будет длиннее.

Прежде чем птица успевает рухнуть на пол, я осторожно ловлю её за крылья, стараясь не задеть шипы.

— Я не полузмей.

— Это не самая ужасная в мире вещь.

Я опускаю ворона, чтобы мой сердитый взгляд произвел на Фибуса должный эффект.

— Моя мать не спала с животным.

— Хм-м…

— Хватит. Хватит это представлять.

Я тащу железную реликвию к двери.

— Не забудь золото, — бормочу я.

Фибус подходит к полке, хватает горсть монет, большинство из которых золотые, и сует их в карман.

— Это слишком много. Разве они не заметят?

Он жестом указывает на полки.

— А ты как думаешь, пиколо серпенс?

— Думаю, будет лучше, если твоё новое прозвище не закрепится за мной?