– Да, не единственная, – зябко кутаясь в шаль и становясь рядом, одними губами промолвила Валентина Петровна.

– Я не понимаю, почему сейчас? Почему именно сегодня? Почему? За что, мать его? Человечество прихлопнули, засыпали дустом и залили дихлофосом, как тараканов.

– Как вы думаете, это Бог?

– Бог? Не думаю. Этот товарищ две тысячи лет терпел выкрутасы потомков Адама, угрохавших его сына на Голгофе. Прощал грехи, закрывал глаза на мировые войны, геноцид и прочие весёлые извращения больного сознания. Хотите сказать, терпелка лопнула, что нас всей охапкой, чохом спровадили в ад при жизни? Или мы прошляпили дату Страшного суда? А? Понимаю, Он сообщил избранным, дабы те схоронились поглубже (так сказать, версия Потопа вторая, улучшенная), а прочих двуногих в пыль и порошок. Но тут есть слабое место, не находите, Валентина Петровна: ну не тяну я на избранного, хоть убейте. Ной из меня никакой, да и другие на святых не тянут, прости Господи.

– Я не о том, Михаил Павлович.

– Да понял я, о чём вы, – устало отмахнулся Михаил. – Не дурак. Заметил, что никто в истерике не бьётся, заметил. Даже мы с Натальей театрально так разругались. Показательно на публику. Это ненормально, не знаю, как другие, что у них в душе и в головах творится, а я будто в воздушном шарике плаваю, таком большом-большом и накачанном ватным туманом. Когда начинаешь задумываться, понимаешь, что эмоциональный диапазон обрезан или заглушён, будто у какого-то болванчика. Да, это странно, согласен, но не настолько, чтобы биться головой о стену. Тот гад или те математики, ни дна им ни покрышки, которые совершили операцию по умножению человечества на ноль, могли предусмотреть подобное развитие событий.

– Вы думаете, кто-то испытал такое оружие?

– Хрен его знает, оружие или нет. Вам сейчас не всё ли равно? Вполне возможно, глупо отрицать факт развития технологий. Мы и сотой доли не знаем того, что творилось в секретных лабораториях и военных научных центрах. Кто его знает, до какого уровня уничтожения себе подобных докатились умники в погонах? И не спросишь их теперь. Быть может, и так, добаловались урроды. Съехала крыша у какого-нибудь оператора очередной вундервафли, баба, там, ему не дала или начальство в кису наклало, он и придавил красную кнопочку с горя.

Бахнул чем-нибудь с орбиты – вся планета медным тазиком накрылась. Или инопланетяне плацдарм себе расчистили, надоело им, понимаешь, аборигенов ректально зондировать. Не знаю, ничего я не знаю… Кому бы вопросы задать, не подскажете? Где тот аппарат, чтобы высшему разуму по прямой линии звонить? А вдруг был прав один мой бывший коллега, утверждавший, что человечество в своей массе есть суть расплодившийся на поверхности Земли вирус, болезнь, типа раковой опухоли. Полипов с пеной у рта доказывал разумность планеты. Мол, если ты не видишь суслика, не значит, что его нет, чуть ли не с земной ноосферой и эйдосферой в прямом контакте находился. Чудик ещё тот был, больной на всю голову.

Непризнанный гений, пророк, блин… Избавились от нас, как от вируса? Ведь жрали, жрали, никак ресурсами нахапаться не могли, всю нефть подчистую выкачали, всё изрыли, весь мир засорили, загадили, отравили всё, что можно и нельзя. С этой точки зрения кто мы, как не паразиты? Так что, Валентина Петровна, конечно, всё это странно, но… – Михаил переложил котят на диван, накрыв их одеялом. – У меня голова сейчас не об этом болит. Совершенно не об этом.

– Я вас понимаю. Сама думаю, как жить будем.

– То-то и оно. Тут элементарным переездом не отделаемся. Фактически на натуральное хозяйство переходить придётся. Сколько мы на продуктах долговременного хранения продержимся? Несколько лет, а потом? Тряпки износятся, а те, что не износятся, окажутся поточенными молью да изгрызенными мышами. А жрать что прикажете? Техника заржавеет, порох тоже не вечен, так что внукам-правнукам ничего не остаётся, как осваивать луки, стрелы и мотыги, если мы не сохраним знания и хоть какой-то фундамент для будущих поколений не заложим.

– Уж не поэтому ли вы, Михаил Павлович, планируете переезд не в столь отдалённом будущем?

– И поэтому тоже, не надо иронии, Валентина Петровна.

– Зовите меня Валентиной.

– Тогда и вы меня величайте по-домашнему.

– «Дорогой» что ли? – улыбнулась женщина, сверкнув в темноте белизной зубов.

– Как знать, – принял подачу Михаил, с лёгкостью меняя тему разговора. – Глядишь, и до этого дойдёт, «дорогая». Давайте не будем форсировать события. Для начала определимся на местности, обрастём мышцами, чтобы нас не схарчил кто бы там ни был, а дальше видно будет. Мне сейчас не до амуров, честно говоря.

– А я коров доить не умею, – будто невпопад сказала Валентина.

– Ничего, я научу. Каждое лето в деревне у бабушки с третьего по девятый класс даром не прошли. Бабушка научила и корову доить, и козу. Руки помнят, как за вымя тянуть.

– А вы завидный жених, Михаил Павлович! На все руки мастер, как я погляжу. Простите, что я опять по открытой ране.

– Эх, если бы, но растут они из нужного места, надеюсь, а не из тазобедренной области. А рана… Знаете, я смирился. У нас давно к этому шло. Не хочу искать и судить, кто из нас виноват и кто больше. Наверное, оба в одинаковой степени. Я ведь давно для себя решил, что детей не отдам, но как-то тяжело принять, что их бросили. Вот так легко… До сих пор ни одного звонка на мобильный, а связь ещё работает. Вот скажите, Валентина, чего вам, женщинам, надо? Хотя, хотя ничего не говорите. Лиза и Сашка переживают, мне они вида стараются не показывать, но я ведь не слепец. Дурак – да, здесь согласен, но не слепой. Всё, больше не будем об этом.

Тут за немой коробкой соседнего дома полыхнуло особенно ярко, в небо взвился настоящий рой огненных пчёл. Длинные красные языки голодного пламени потянулись к тучам. Безглазые тени домов налились тяжёлой густотой и задрожали от поползшего во все стороны гула.

Несущие конструкции съедаемого ненасытным хищником здания не выдержали напряжения. Нестерпимый жар огня подточил прочность создания рук человеческих, обрушив сотни тонн бетона и кирпича вниз. Напуганными овцами задрожали стёкла, вроде бы прочно запакованные в тройные стеклопакеты.

Поднятые ветром, в окно застучали чёрные снежинки. Некоторые из них размазывались по стеклу серыми пепельными кляксами.

– Чёрный снегопад. Красное пламя. Красное и чёрное, совсем как у Стендаля.

– Что-то знакомое, это кто?

– Писатель, француз.

– Не читал, но заранее ненавижу.

– За что?

– За красное и чёрное.

– Я взглянул, и вот конь белый, и на нём всадник, имеющий лук, и дан был ему венец. И вышел он как победоносный и чтобы победить, – вздрогнув всем телом, Валентина вспомнила Новый Завет и четырёх всадников Апокалипсиса.

– Чума, – тихо, под нос, отозвался Михаил. – Поправьте меня, если ошибаюсь: за Чумой должен идти Война на коне рыжем?

– Да.

– Тогда почему я вижу Смерть на бледном коне?

– Не ту печать с книги Откровения сорвали. Всевышний начал с другого конца. Вам не всё ли равно, Михаил Павлович? Простите за возврат ваших же слов? Будьте покойны, Война, Голод и Чума своего не упустят.

– Пап! – дочка, мёртвой хваткой вцепившаяся в руку, чувствительно дёрнула за указательный палец.

– Чего тебе, стрекоза? – стараясь ничего не забыть из самого нужного на первые дни, Михаил отвлёкся от сбора рюкзака.

– Там Грей и Мира скребутся и воют, давай их с собой заберём?

– Какой Грей, какая Мира? – пытаясь поймать нить мысли девочки, Михаил нахмурил брови. – Доня, у меня без того хлопот полный рот.

– Ну как ты не понимаешь, они же умрут одни без еды! – Лиза возмущённо подпрыгнула на месте.

– Так, ещё раз, эти Грей и Мира – кто они?

– Собаки дяди Володи с третьего этажа.

Тут Михаил вспомнил о паре голубоглазых хаски, прописавшихся у пожилого соседа-собачника года два назад. С Владимиром Сергеевичем, хозяином лаек, он частенько встречался на улице у дома, но за все годы жизни близкого знакомства не свёл, ограничиваясь взаимными пожеланиями здоровья и стандартным «как дела?». Ничего плохого о пенсионере сказать было нельзя: интеллигентный мужчина, всегда своих четвероногих друзей выгуливал с пакетиками и специальным совком для подбора фекалий, да и хаски у Владимира отличались отменным воспитанием, которым хозяин собак не пренебрегал, в отличие от некоторых. У нас ведь как порой случается: заведут мимимишного щеночка, балуют его, а щеночек незаметно вырастает в безмозглую псину, которой один путь – на улицу, потому что люди начинают резко задумываться, что делать с этим неуправляемым зверем, и, ничего не придумав, принимают единственное, с их точки зрения, верное решение. Потом спрашивается: а чего это у нас по помойкам породистые псы побираются? Всё из-за таких вот безмозглых безалаберных хозяев, которым запечного таракана доверить нельзя, не то что кошку или собаку.