Дивное сочетание сотрясения мозга, синяков по всему телу, сломанного ребра, разошедшихся швов и загноившегося (закономерно!) плеча. Гангрена мне (тьфу-тьфу-тьфу!) вроде как не грозит, но это именно «вроде как», а по ощущениям — самое оно!

Ну и температура в районе тридцати восьми, чему месье Кольбер искренне рад, считая меньшим злом и поражаясь динамикой выздоровления. По его словам — хуже не то что могло, а должно было быть!

Хотя какая там динамика… впрочем, ему видней, всё ж таки специалист, и говорят, очень толковый. Но в зеркало, несмотря на всю положительную динамику, смотреться не тянет, ибо страшно на такую рожу смотреть, и понимать, что она, рожа то бишь, твоя! Это динамика положительная, а рожа — полностью отрицательная!

Морда у меня опухшая, жёлто-синяя, с несколькими сечками, распухшими губами, сломанным носом и заплывшими глазами. Ниже… ну, не сильно лучше. Интересное, я бы даже сказал — авангардистское сочетание жёлтого, синего и почти чёрного цветов, на фоне которых естественный телесный цвет как-то теряется.

Даже, чёрт подери, ноги в синяках, хотя казалось бы! Понятно — голени, они ещё после первого покушения травмированы, да в клинче Берти, мать его, добавил. Но ляжки? Ляжки, чёрт подери! Как?!

На спине, говорят, тоже — от канатов и вообще. Сам я не вижу, а глянуть в зеркало не могу — шея толком не поворачивается. Но чувствую… да ещё как, чёрт подери, чувствую!

Сдавленно шипя от боли в кровящих дёснах, долго полоскал рот, не в силах даже нормально сплюнуть треснувшими губами, и потому просто наклоняясь вниз, к раковине, и позволяя жидкости стекать через зубы. Уляпавшись и придя в самое скверное (хотя казалось бы, куда гаже!) духа, умылся, осторожно промокнул физиономию полотенцем и вернулся в постель, где и дождался — сперва визита фрекен Бок, а потом — завтрака, состоящего из воздушного омлета, который благодаря разбитым дёснам отдавал кровью, и зелёного чая, также с железистым привкусом.

Вскоре после завтрака пожаловал с визитом Даниэль, возмутительно свежий и жизнерадостный, с кипой газет подмышкой, пахнущий солнцем и (с утра!) пивом.

— Я ненадолго, — поведал он мне, раздёргивая шторы и выглядывая в окно, — какой день, а? Чудо!

— Всё, всё… — адвокат примирительно выставил руки, услышав моё шипенье, — не злись! Понимаю, всё понимаю… видеть никого не хочешь, так?

— Хм…

— Говорю же, скоро уйду, — разулыбался друг, и непринуждённо усевшись в кресло, запрокинул ногу на ногу, — Да, где там горничная…

Вскочив, он выглянул за дверь и отдал распоряжение дежурящей за дверьми охране.

— Не злись, — засмеялся Даниэль, заметив мой выразительный взгляд, — девочки должны вскоре придти, так я их дождусь и вместе с собой уведу. А то… сам понимаешь.

— Да уж… — непроизвольно скривился я. Нет, Анна и Валери чудесные, но все эти слезы, жалостливые выражения лиц и прочая атрибутика «Девушка у постели умирающего Героя», признаться, изрядно меня раздражают. А самое скверное, что на того же Даниэля я могу рявкнуть и послать, и самое главное, он поймёт и пойдёт…

… а с девушками такое не выйдет! Нет, они не дуры и не мещанки, и наверное, даже не обидятся. Не слишком, во всяком случае… наверное.

Но зная их, и совсем чуть-чуть — женщин вообще, они сами себя сгрызут за «нечуткость» и прочее. А я, понимая это, измучаюсь, чёрт подери, ещё больше!

Дождавшись кофе, Даниэль принялся коротать время до прихода девушек, листая газеты и выискивая всё, что пишут обо мне. Некоторые, особо удачные (на его взгляд) пассажи, юрист зачитывает вслух.

— Ты — новый Леонид! — торжественно объявил он, встряхивая газету.

— Я… кто?

— Леонид, — любезно повторил юрист, — царь такой был, спартанский.

— Ага… — озадачился я, смутно догадываясь о сути статьи. Но Даниэль безжалостно зачитал мне избранные моменты, преисполненные пафоса.

— Я… я в тебя сейчас уткой кину, — пригрозил я другу.

— Погоди, погоди… — развеселившийся юрист зашуршал газетой, — вот ещё!

Перегнувшись, я начал шарить под кроватью, и Даниэль спешно отбросил газету.

— Всё… всё! Шантажист… — пробурчал он, тая улыбку.

— Он в меня уткой кинуть хочет, — пожаловался юрист вошедшим девушкам, — шипит и искрит поутру, как пушечное ядро наполеоновских времён! Гадаю вот — рванёт или нет…

— Леонид, — бурчу в ответ, — тоже мне! Не замолчал бы, так рвануло бы — уткой по голове!

— Не волнуйся, — захлопотала Анна, поправляя зачем-то подушку, — в прессе о тебе почти исключительно восторженные отзывы!

— Минуй нас пуще всех печалей, народный гнев, народная любовь, — с ходу перефразирую Грибоедова на французский, и потом долго ворчу.

— Всё, всё… мы поняли, милый! — успокаивает меня Валери, в свою очередь поправляя одеяло.

— А действительно, — подхватил Даниэль, встав с кресла, — пойдёмте… Сами видите — жив, скоро будет здоров! А пока, в таком настроении, он, глядишь, ещё и покусает кого из нас!

— Я понимаю, — серьёзно кивнула Валери, — сильные мужчины не любят показывать свою слабость.

По очереди коснувшись губами моего лба, девушки вышли вместе с Даниэлем, и я перевёл дух. Обошлось… никаких истерик и прочей слезоточивости.

А то как вспомню, что было в первый день! Я в больнице, открываю глаза, а Валери на грудь мне…

« — Живой!»

В общем, как очнулся, так снова в обморок и уплыл, благо — ненадолго. А потом видеть чувство вины в глазах девушки… ох-х!

Хорошо ещё, месье Кольбер отговорил её от роли сестры или сиделки при моей особе. Дескать, личностный фактор в данном случае помешает исполнять свои обязанности должным образом, и она, Валери, будет срываться на всякую ерунду, тревожа пострадавшего своей опекой.

Ну а на следующий день я выписался в гостиницу, где провёл два… а точнее — полтора незабываемых дня с фрекен Бок. К полудню второго, месье Кольбер, удостоверившись, что я могу самостоятельно дойти до туалета и сносно обслуживать себя, ограничил наше общение до двух визитов в день, за что я ему безмерно благодарен.

Оставшись один, пролистал газеты, изрядно устав от этого простого действа. Даже обычное перелистывание страниц вымотало меня не хуже тренировки, а уж чтение в попытках анализировать что-то… жуть! Вот оно что удары по голове делают…

В газетах много славословий, но достаточно и яда, притом отменного. Но как бы то ни было, внимание к проблеме я привлёк, да ещё как!

Будто затычку из ванны выдернули, и вся грязная вода разом пошла в канализацию. Сперва «Русским делом» занялся Ромен Роллан[v], вскоре его поддержали французские интеллектуалы, и уже после, с заметным отставанием — интеллектуалы собственно российские.

Проведя аналогии с печально известным (и весьма болезненным для французского общества) делом Дрейфуса[vi], интеллектуалы вынудили французское правосудие начать пересмотр приговоров, вынесенных осуждённым военным Русского Экспедиционного Корпуса. Пока, разумеется, никаких существенных результатов нет, но как минимум, внимание возмущённой общественности привлекло бедственное положение военных рабочих.

Фотографии, интервью и небольшие заметки положили начало дискуссии в обществе, и в целом, отношение скорее сочувственное. Рефреном — даже если они и виноваты, то судить их надо должным образом, сообразно Букве и Духу Закона, а не руководствуясь сиюминутными политическими мотивами, ибо Франция — демократическая страна, а не восточная сатрапия!

… проваливаясь в сон, я подумал, что бой был очень удачным, и пожалуй, даже моя безоговорочная победа в финале не дала бы такого эффекта, как этот злосчастный поединок!

Помимо внимания прессы к «Русскому делу» и ко мне лично, я, чёрт подери, очень вовремя получил по морде! Проблемы со здоровьем, это конечно плохо, но отрезвляющий эффект — потрясающий!

Не скажу, что пересмотрел всю свою жизнь, но сумел заново оценить ключевые события за последний год-полтора, и это, чёрт подери, заставило меня задуматься! Слишком уж я привык знать всё наперёд, считать себя самым умным и знающим, оценивать ситуацию с позиции послезнания, отбрасывая ряд деталей как «несущественные».