Я просто знаю, как было и знаю, как не надо… Как надо, я пока не знаю и не претендую на это сакральное знание. Никто, наверное, не знает. Думают, что знают, но ни черта…
Но если я сумел хотя бы смягчить последствия страшного крушения огромного, полусгнившего линкора «Россия», начав изменения ещё будучи фактически юнгой, то что, чёрт подери, я сумею сейчас?!
Восторг охватил всё моё существо…
… и я решительно помотал головой, вытряхиваявыплёскивающуюся из ушей эйфорию.
— Абсент есть? — хрипло поинтересовался я у Анны, похлопав себя по щекам.
— Да, — удивилась она вопросу, вставая с оттоманки, — но ты же его не пьёшь? Всё время говоришь, что эта дрянь мало того, что на вкус гадкая, так ещё и ядовитая.
— Именно поэтому, — туманно пояснил я, — надо…
… вкус эйфории смыть.
Но объяснять это не стал. Потом… может быть. А сейчас…
— Помнишь, ты вечеринку устроить хотела? — почёсывая кончик носа, спрашиваю у Анны, возящейся у буфета.
— Не думаю… — медленно начала она, повернувшись ко мне, — что вечеринка сейчас будет уместной…
— А если, — не даю ей договорить и обвожу руками гостиную заполненную хитросплетённой паутинкой, в тенетах которой повисли фотографии и биографии… — вот так? Прямо вот так?
— Это… — задумалась Анна, покусывая нижнюю губу, — очень интересно! Политический формат?
В глазах её загорелись весёлые, предвкушающие огоньки. Хищные!
— В самом широком смысле этого слова, — подтвердил я, скалясь как сумасшедший, весело и зло, во все белоснежные тридцать два, — В ОЧЕНЬ широком…
— В широком… — повторила она, кусая губу, — Заманчиво… ах, как заманчиво!
Всё также пребывая в раздумьях, Анна налила в рюмку немного абсента и пригубила её, сморщившись и с недоумением уставившись на недопитое.
— Ф-фу… гадость какая, — выдохнула она, — держи!
Протянув мне недопитую рюмку и открытую бутылку, девушка скользнула к окну и замерла, бездумно глядя на утренний Париж.
— В широком, — ещё раз повторила она, будто пробуя это слово на вкус.
— Действуя по привычной схеме я… а вернее — мы, не сможем добиться ничего значимого, — поясняю я девушкам и залпом выпиваю абсент, морщась от полынной горечи.
— Мы… — шепчет Анна.
… нет, в этом нет ничего… супружеского или чего-то подобного. В самом начале наших странных отношений мы выяснили без обиняков, что между нами приязнь, симпатия, дружба, сексуальное притяжение… но не отношения в настоящем смысле этого слова.
Отношения, притом достаточно лёгкие, без обязательств, у нас с Валери, а Анна не на шутку влюблена в мою девушку. А я так… приятное дополнение, без которого она в общем-то обошлась бы, по крайней мере — в постели. А вот подружились мы с ней, кажется, всерьёз!
Несмотря на показное отвращение к политическим процессам, Анна весьма честолюбива, но ей претит роль, уготованная женщинам современной политикой. Выбор, собственно, невелик…
… потому что у французских женщин нет права выбора! Они, чёрт подери, не могут избирать и быть избранными! В России у женщин уже есть право голоса, а во Франции — нет…
Основа-основ — стать женой и матерью, стоять за спиной мужчины-политика и поддерживать, давая советы.
Есть вариант заняться благотворительностью, зарабатывая таким образом некое политическое влияние. Опять же, желательно в качестве жены и матери, этакой дамы-благотворительницы, тени влиятельного и богатого мужчины.
Р-революционный вариант — движение суфражисток и иже с ними. Однако политического влияния у этого движения нет, оно (и недаром!) считается крайне радикальным, а его последовательницы, занимающие хоть сколько-нибудь активную позицию, подвергаются преследованиям.
В общем, не без оснований, методы у суфражисток… громкие. Они не только приковывают себя наручниками к полицейским участкам и бьют стёкла, но и, чёрт подери, занимаются террором!
Собственно, у женщины остаётся только один вариант — салон[iv]. Финансовая независимость, красота, остроумие и пылкость у Анны имеется. Известность? Снова да…
— Забрызгать может, — буднично говорит Анна. Киваю молча и перевожу взгляд на Валери.
— За… а, вот оно что! Поняла… — девушка задумывается всерьёз, а стоит ли оно того? Сейчас её ведёт юный азарт, жажда изменить мир. Противовесом — проблемы с возвращением в мир цивилов[v] и нотка пикантного скандала, тянущаяся шлейфом до конца жизни.
Не участие в салоне, само собой… но вот формат! Ещё недавно мы никого не интересовали, а ныне недоброжелательное внимание прессы обеспечено нам на месяцы, если не годы вперёд.
— Я уже не могу отойти в сторону, — отвечаю девушке на незаданный вопрос, — а вот ты…
Кивает медленно и снова задумывается, наматывая на палец волосы.
— А... плевать! — Валери решительно мотает головой, и на её красивое лицо падает прядка волос, выбившаяся из причёски, — Мнение обывателей мне не интересно, а так…
Она улыбается так широко и озорно, что ответная улыбка невольно раздвигает мои губы.
— … будет весело! — подытоживает Валери.
— Мы, наверное, пока даже не представляем — как… — тоном Кассандры говорит Анна и ухмыляется.
— … они, — кивок головой в сторону окна, — тоже этого пока не представляют!
— … к чёрту русских! — положив трубку телефона, я решительно, хотя и несколько нервно, перечёркиваю список с именами, а потом, озлившись, рву его на мелкие части.
— Ну, не волнуйся… — мягко говорит Валери, прижимаясь сзади упругими округлостями, — мы что-нибудь придумаем!
— К чёрту, — повторяю уже спокойней и подрагивающими руками беру портсигар. Но помяв папиросу и вдохнув несколько раз запах табака, кладу её обратно.
— Осторожничают господа творческая интеллигенция, — констатирую я, вертя в руках портсигар, — всё пытаются выждать, чья же возьмёт. Ну-ну…
Гнев потихонечку уходит, но список… список я составлю! Черт… да ты, сукин сын, хотя бы позицию обозначь! Дескать, так мол и так, дорогой Алексей Юрьевич — с вами, неуважаемый, я на одном поле срать не сяду, потому как считаю вас говном и мизераблем.
Пойму! Честное слово, пойму. Ну, не нравится тебе моя политическая позиция и… хм, резкость высказываний, бывает. Опять-таки, человеку может не нравится моё творчество как поэта и переводчика, не интересен я лично ему или ещё что.
Но когда начинается козлиное блеяние с «понимаете…», то чёрт подери, я не понимаю!
Вас, лично вас, последствия этой вечеринки не коснутся. Так… брызгами может слегка замочить, да и то вопрос, а к худу ли? В чужой стране, чем прозябать в безвестности, не лучше ли иметь хоть какую-то прессу, чем никакой? Повод для разговоров, опять-таки…
— Да оно и к лучшему, — подытоживаю я, — Бунины и Горькие пока в России… хотя и на разных сторонах. А в иммиграции пока всё больше кордебалет от мира Искусства. За редким исключением.
— Хм… — привстав, я взял листок и карандаш и начерно набросал обзвоненных в виде кордебалета. Потом… а пока чтоб не забыть.
— А давай всё-таки по-моему, — мягко предложила Анна.
— А? Да, прости… я всё на себя перетянул, — улыбаюсь виновато, — Даже не помню сейчас, что ты предлагала. Понесло…
— Понимаю, — засмеялась девушка, — грешна! Давай не будем приглашать никого конкретного, а просто сходим в несколько мест и там оброним, что собираемся устроить небольшой приём для интересных людей…
— Вот пусть сами и выясняют, кто из них наиболее интересный! — захохотала Валери, — Ну, Аннета… иезуитка!
— Чёрт… — восхитился я, — а ведь действительно — блестящая идея! Только сперва нужно понять, а кто же нам нужен… Хотя погоди! Студенчество, и вообще активная молодёжь, это не обсуждается! Есть идея…
— Профессура из Сорбонны, — азартно подхватила Валери, — обязательно профессор Паскаль.
— В яблочко, — согласился я, и настроение у меня сменилось на самое благодушное, — Он благоволит ко мне, не любит Пуанкаре и его политику, и обладает самыми широкими связями. Тогда ещё Даниэля… это разом адвокатские круги и спортивные.
