Амара смеется — не только от шутки, но и от облегчения. Заметив реакцию госпожи, флейтистки смеются тоже, прекрасно зная, что лучше вторить ей. Амара чувствует, как Британника пошевелилась у нее за спиной; и ей не нужно поднимать глаза, чтобы понять, какое сейчас у британки каменное лицо.
— Госпожа права, — льстиво говорит Лаиса. — Деньги имеют значение.
— Вы учились вместе? — спрашивает Амара. — В Аттике?
Феба и Лаиса переглядываются.
— Нет, — отвечает Лаиса. — Мы познакомились в Байи. Работали там.
— А из какой части Аттики вы, госпожа? — спрашивает Феба, судя по тону, скорее из вежливости, чем из любопытства.
— Из Афидны, — отвечает Амара.
— Вас там учили быть куртизанкой? — спрашивает Лаиса.
— В каком-то смысле.
— Ну это уж вряд ли! — фыркает Виктория. — Амара была докторской дочкой.
— Да, — улыбается Амара. — А потом конкубиной. А затем шлюхой. А теперь я куртизанка.
Лаиса активно кивает.
— Куртизанка — это хорошо, — говорит она. — Гетера.
От одного лишь слова, произнесенного на родном языке, меняется все ее лицо. Амара не может устоять перед искушением перейти на греческий, чтобы увидеть, какой эффект это произведет на Лаису.
— Судьба была благосклонна ко мне, когда подарила мне такого патрона, как Руфус, — говорит Амара. — Может быть, вас тоже ждет подобный шанс. Вам обеим хватит мастерства, чтобы воспользоваться им.
— Вы великодушны, госпожа, — отвечает Лаиса более проникновенным голосом. — Я молюсь, чтобы по воле Афродиты найти себе патрона такого же щедрого, как ваш. Конечно, такого, который сможет уплатить вам и госпоже Друзилле соответствующую цену. Чтобы все были в выигрыше.
— Ничто не доставит мне большую радость. Хитрость женщины живет дольше, чем ее красота.
— И обе живут дольше, чем ее целомудрие, — добавляет Феба. Фраза банальная, но все трое все равно смеются.
— О чем вы говорите? — Британника нервничает. — Как будто мало латыни. Не хватало еще греческого.
— Прости, — отвечает Амара. — Я сказала, что надеюсь, что девушки смогут хорошо устроиться в жизни, потому что они талантливы.
— Какая жалость, что здесь никто не говорит на твоем языке, Британника, — замечает Виктория. — Он такой мелодичный.
— Ты тоже училась на конкубину, Британника? — спрашивает Феба, пока не началась перепалка. При этом вопросе Виктория от смеха чуть не выплевывает вино.
— Воина, — ответила Британника, не обращая на Викторию ни малейшего внимания и ударив себя правой рукой в грудь напротив сердца.
— Как ты оказалась здесь? — спрашивает Лаиса, и Амара со стыдом понимает, что сама она за все время общения с Британникой ни разу не задала ей этот вопрос.
— На нас напали, — произносит Британника с непроницаемым лицом. — Убили мужчин. Жгли всё. Забрали женщин, детей. Моя семья — они мертвы. Я видела, как они умирали.
В наступившей мрачной тишине даже Виктория не знает, что сказать. Британника окидывает собравшихся долгим взглядом, упиваясь их смущением. Она улыбается своей широкой улыбкой, так что видна дыра на месте выбитого зуба, и Амара знает, что в этой улыбке совсем нет теплоты.
— Сегодня вы все можете молиться, чтобы духи держались подальше, а я скажу — приходите! Приходите и мстите! — Она смотрит на Амару и флейтисток. — С греками нет ссоры. Только с итальянцами.
Виктория, единственная итальянка из всех присутствующих, не собирается пропускать оскорбление мимо ушей.
— Тогда тебе лучше держаться подальше, — шипит она. — Не смей приводить сюда своих мертвых!
Британника встает с дивана, и все отшатываются от нее. Амара протягивает руку, не зная, придется ли ей удерживать британку, но Британника только кивает ей:
— С меня хватит, Амара. Я иду спать.
Она выходит из комнаты.
— Почему ты дала ей закончить, почему не остановила?! — возмущается Виктория, глядя на Амару. — Это в сегодняшнюю ночь! Нам здесь не нужна орда диких духов!
— Я не подумала, — отвечает Амара, будучи не в состоянии признаться, что ей почти ничего не было известно о прошлом Британники. — Я поговорю об этом с Филосом.
— Поверить не могу, что Руфус назначил экономом этого треклятого Филоса! — с гневом произносит Виктория, она еще не пришла в себя. — Ювентус хотя бы покрупнее. Как Филос сладит с духами? Потому что он пронырливее, чем они?
— Руфус знает, что делает. Он заверил меня, что Филос вполне сможет нас защитить, — ответила Амара, поднявшись с дивана и пересев к Виктории. Она обнимает ее за плечи, догадываясь, с каким ужасом Виктория ждала этой ночи. Не только призраки разъяренного племени Британники внушали ей страх. Куда страшнее человек, которого Виктория убила, чья тень томится в ожидании отмщения убийце, бросившему непогребенный труп в тайных закоулках некрополя.
— Тебя никто не тронет, — говорит Амара. — Я обещаю.
Виктория жмется к ней, но, кажется, эти слова ее вовсе не утешили, возможно потому, что сама Амара тоже боится. Она жалеет, что Филос сейчас не с ней, — с ним к Амаре всегда возвращается присутствие духа. Но прошлой ночью они решили, что безопаснее будет разделиться, и Филос поест, как обычно, в компании Марты и Ювентуса в маленькой кладовке за кухней. Оба прилежно игнорировали друг друга, но все-таки чувствовали, что риск выдать свою близость во время совместной трапезы будет слишком велик.
— Просто нужно погромче бить в горшки, — говорит Виктория, немного успокоившись. — Пора уже принести их. Скоро настанет то самое время.
Сняв сандалии и поставив их в ряд вдоль стены в атриуме, они стоят кучкой, сжимая в руках палки и горшки, которые взяли на кухне. Зал теперь уж очень напоминает гробницу — темнота заполняет каждую трещинку, точно черный песок, — а с миром живых их связывает только маленькое квадратное окно с лоскутом ночного неба в нем. От страха трудно дышать. Амара слышит, как стоящая рядом Виктория дышит слишком часто, и поглаживает ее по руке. Не только Виктория многое бы отдала за то, чтобы не узнать в такую ночь, что всю семью Британники зверски убили.
— Что, если она там говорит сейчас с ними? — шепчет Виктория. — Направляет их сюда, чтобы отомстить?
Амара не успевает ответить. Уже полночь. Филос, держа в левой руке масляную лампу, отделяется от них и, тихо ступая босыми ногами, выходит на центр зала. Он останавливается в тусклой лужице лунного света, его хрупкий облик против сил тьмы.
— Духи моих отцов и предков, — произносит он ясным голосом, — уйдите и не задерживайтесь здесь долее.
Филос начинает обходить зал; из мешочка, привязанного к поясу, он достает черную фасоль и бросает через плечо. Звук семян, падающих на плиты, напоминает шум дождя. Отблески от лампы играют у него на лице, света едва хватает, чтобы Филос видел, куда ступает. Он не оглядывается: сделать это — значит предложить мертвым забрать тебя.
— Я отдаю семена, — говорит он, проходя так близко от девушек, что Амара могла бы коснуться его, протяни она руку. — Этой фасолью я искупаю себя и своих близких.
Амара наблюдает за Филосом, зная, что тени мертвых, почуяв кровь, будут стелиться за ним, но довольствуются подношением. Или, по крайней мере, она на это надеется. Ювентус начинает бить в горшок, остальные следуют его примеру, Виктория наиболее рьяно.
— Духи моих отцов и предков, — пронзительно кричат они, — уходите!
По всей улице жители делают то же самое, все в своем ритме, так что ночной воздух наполняется бряцанием, в то время как Филос продолжает повторять заговор. Чем хаотичнее, тем лучше: это собьет духов с толку. Филос обходит дом, разбрасывая фасоль, и девушки следуют за ним, стуком выгоняя все тени, какие только посмели затаиться по углам. От крика у Амары начинает садиться голос. Она помнит, как проводила этот обряд дома, тогда на месте Филоса был ее отец. Тогда сама мысль о непохороненном родственнике казалась немыслимой и страх не был таким явственным. Амара старается не думать обо всех несчастных мертвых, которых она знает теперь. Ее мать, конечно же, не покинула бы Аттику. Отцу пришлось бы искать иной способ вернуть себе жену, забрать ее с собой в подземный мир. Амара бросает взгляд на Викторию, которая, вся бледная, идет рядом с ней, и понимает, о чем она думает. Амара старается отрешиться от воспоминания о том, как убитый мужчина упал на пол, как кровь хлестала из его шеи, когда острый глиняный осколок пресек его жизнь. А еще есть Кресса, тоже непохороненная, ее кости гниют в помпейской гавани. Не проникнется ли она завистью к своим подругам из борделя, которым улыбнулась удача?
