Улавливает Лоис бешеный стук его сердца? Вероятно, да. Скорее всего, Беверли тоже хорошо слышит его через дверь. Неожиданно он задал себе совершенно идиотский вопрос, сам поразившись его неуместности:

А нравятся ли Беверли красные шторы?

Лоис едва заметно приподняла подбородок, указав на полоску света под дверью, и прошептала:

- Я бы не смогла.

Им овладело неутолимо-острое, могучее желание, но, - невероятное дело, - в тот миг как бы лишенное четкой цели, объекта. Словно разверстая темная пасть, оно готово было поглотить его целиком... В нем проснулась неуверенность. И тут, наблюдая, как отражается в бездонно-темных глазах свет, идущий из ванной, он вдруг понял, кто из двух дорогих ему женщин простая и бесхитростная, а кто - труднопостижимая, сложная натура.

"Я бы не смогла", - сказала Лоис о способности Беверли быстро и четко усваивать книги. Интересно, что еще по силам его жене и не по силам Лоис?

Что на самом деле представляет из себя Беверли?

Впервые за все время после катастрофы Янси Боумен задался вопросом, что стало с его женой в день, когда он погиб. До сих пор он предполагал, что пока его восстанавливали, она спала. Предполагал... А, собственно, почему? На каких основаниях? Ведь он ни о чем ее не спросил! Но... Но это невозможно! Это противоестественно!

Хотя Янси и не должен был ни о чем спрашивать. Такое не пришло бы прежнему мистеру Боумену в голову. Но что-то произошло в душе, что-то переменилось, и теперь он способен на это. Достоин того, чтобы задавать такие вопросы. Но ведь он не мог измениться! Его просто восстановили, улучшили некоторые функции тела, превратив в этакого супер-Янсимена.

Предположим, что восстановлению подвергается очень молодой организм. Логично было бы заложить в нем способность к дальнейшему росту. Значит, он мог стать совершеннее. Так в чем это проявилось?

А как бы он поступил в такой же невообразимой ситуации два года назад, даже после того, как побывал в корабле пришельцев? Конечно же иначе! Он не лежал бы тут, тратя драгоценные секунды на какие-то размышления!

Допустим, Беверли тоже погибла и ее восстановили, как и его. Он не поделился с ней ничем; почему она должна была рассказать обо всем ему?

Разве основная цель инопланетян не состояла в том, чтобы улучшить, но не менять пострадавших землян? Он остался прежним Янси, продолжал задавать тон в семье и как должное принимать почти рабскую покорность супруги. И она, после восстановления, осталась бы той же женщиной, всегда послушной его желаниям.

А если Беверли не погибла, не подверглась изменениям, значит, всегда была способна на то, что не по силам Лоис? И не по силам ему самому, с болью осознал Янси, при всех его сверхъестественных возможностях. Так не являлась ли его жена с самого начала более значительной и глубокой личностью, чем супер-Янси?

От облегчения приятно закружилась голова, волна умиротворения докатилась до сердца, и оно наконец успокоилось. Янси улыбнулся. Теперь он твердо знал, в чем именно изменился, насколько вырос.

И сразу пришло понимание, что нужно сделать сейчас, и как вести себя потом, до конца своих дней, которые пролетят рядом с Беверли. До сих пор он не мог спросить, та ли она женщина, на которой в свое время женился. Теперь, уже осознанно и по собственной воле он никогда не задаст подобного вопроса. Эта единственная в их жизни тайна придаст совместному существованию влекущую загадочность и очарование.

Решение возникло в голове за считанные секунды. И вот он снова видит, как резвятся желтые огоньки в глазах Лоис. Янси повторил только что произнесенные ею слова:

- Я бы не смог, - прошептал он.

Лоис медленно раздвинула губы в улыбке, откинулась на подушку и закрыла глаза. Кажется, она дрожала всем телом. Но из-за темноты трудно было знать наверняка. Да он и не особенно стремился.

Он отвернулся, набрал побольше воздуха в легкие: неистовая пляска сердца больше не мешала дышать полной грудью.

- Беверли! - проревел он.

Звонкий удар: на кафельный пол упала толстенная книга. Несколько мгновений ни звука; потом дверь открылась.

- Да, милый.

- Забирайся в постель, дурочка. Почитаешь в другой раз. Тебе надо выспаться.

- Я только... Хорошо, Яне, если ты хочешь. Она выключила свет и вышла из ванной. Волна лунного света омыла ее лицо. С дрожащими губами Беверли смотрела на Лоис.

Она забралась в постель, и Янси нежно, виновато обнял ее. Она повернулась к нему и вдруг стиснула так крепко, что он едва удержался от крика.

Умри, маэстро!

В конце концов я прикончил Латча Кроуфорда кусачками для арматуры. Вот он где, этот Латч, весь целиком, со всей его музыкой и выдающимися качествами, его известностью и гордостью. У меня в ладони. Буквально у меня в ладони: три червяка — розоватые, на одном конце ноготь, на другом кровь. Я подбросил их, поймал, сунул в карман и пошел себе, насвистывая "Дабу-дабай" — это его главная тема. За восемь лет, что я ее слышал, первый раз получил от нее удовольствие. Иногда проходит много времени, пока убьешь человека.

Я уже пробовал дважды. Один раз хитроумно, да не удалось. Другой по-тайному, и опять не удалось. Теперь дело сделано.

Насвистывая "Дабу", я словно слышал весь джаз — медные порыкивают "хуу-хаа-хуу-хаа" (так он обычно аранжировал музычку на эстраде, этот хорек, я говорю о Латче: трубачи и тромбонисты поворачиваются на стульях: направо выдувают "хуу" с сурдинами, налево — выдувают "хаа" в открышку), и тут кларнет Латча заводит в терцию к хитроумной гитаре Скида Портли: "Дабу, дабай, дабай-дабу…" И еще, понимаете, на Латча уставлен прожектор-мигалка, и поток света заливает Портли с его гитарой, медный огонь так и отскакивает от качающихся глоток тромбонов и труб.., и публика все это кушает, она их любит и его любит, этого задаваку.., и Фоун раскачивается за фортепьяно, по ней пробегают отсветы мигалки, а когда поворачиваются тромбоны, золотые вспышки освещают ее лицо, и видно, как она склоняет голову набок, чуть улыбаясь Латчу, оглаживая клавиатуру, словно это его щеки — любит его, любит, как никого другого.

И позади, во тьме — Криспин, незаметный, но неизбежный, как сердце внутри тела, — скорчился над барабанами, его басовые вы не слышите, чувствуете брюхом, но ритм задают именно его пальцы, на каждом такте они выбивают округлый удар, расходящийся от середины к краям — без нажима — в лад с "хуу-хаа" медных. Ты не видишь Криспина, но ощущаешь его работу. Они это все любят. Он занят любовью с барабанами. Сидит во тьме и любит Фоун — с ее педалями и клавишами.

А я сидел перед ними, в стороне, глядя на все это, и могу увидеть их сейчас, просто насвистев мелодию. И все это было Латчем, или о Латче — он ничем другим и не был. Туда-сюда поворачиваются медные, Криспин любит Фоун, а она любит Латча, и Латч передает главную тему гитаре Скида, оставляя себе дурацкое облигато. И еще там был Флук, то есть я — понятное дело, не на свету. Держи Флука во тьме, чтоб не видели его лица. Личико Флука уберегло его от армии Соединенных Штатов — не знали? Рот у него размером в пятак, зато зубы все до одного навостренные.

Я был частью всего этого — как любой из них, только ничего не делал. Такая у меня была работа. Я был тем самым парнем, что пережидал первые десять тактов темы и заводил, прижав микрофон к щеке, словно певец-шептунчик: "Латч здесь, Латч исчез — да, исчез, ребята". (Латч говаривал, что у старины Флука голос, как у альтгорна с расколотым язычком. Непристойный голос — он так его называл. Это был комплимент.) "Исчез, ребята, — повторял я, а потом заводил:

– Начинаем, начальники-печальники. Начинаем, ребятишки. Камбала^[26] вам говорит, бьет хвостом, как рыба-кит, принесла я Кроуфорда и его аккорды... Латч Кроуфорд и его «Пропащие парни», дамы и господа! Из Рубиновой залы отеля «Халперн» (или «Радуга», или «Ангел», или какого еще)». Так я им хрипел. Не для саморекламы — всю болтовню насчет камбалы придумал Латч. Таков был Латч — возьмет и отдаст сольную тему гитаре Скида вместо того, чтобы оставить себе. Он даже всунул мое имя в состав группы — ну, вы знаете. Такая вот была штучка, этот джаз. Машина. И кто-то был должен вести машину, а кто-то в ней разъезжать. Латч и разъезжал.