Маклил заставил себя вспомнить алфавит. «А», — ясно вымолвил он. Его голос удивленно повторил: «а?» — звук показался неестественным и странным. Глупо ухмыльнувшись, Маклил потряс головой, сначала медленно, потом более энергично. Ухмыляйся не ухмыляйся, испуг не проходил. Потом на Маклила нахлынуло необыкновенно сильное чувство радости и возвращения к жизни, но все еще с оттенком страха.
По телефону Маклил попросил принести счет, оделся и спустился вниз. Вручив швейцару парковый талон и дождавшись, пока подгонят машину, Маклил сел в машину, включил радиоприемник и поехал по дороге, ведущей на запад.
Несколько суток Маклил провел в дороге в состоянии непрекращающегося леденящего и в то же время радостного испуга — испуга от катания на американских горках, от выдуманных киноужасов, — пытаясь вспомнить забытое значение надписи «стоп», которую не мог прочесть, переполняясь осторожностью при виде скрещенного знака переезда. Рестораны, однако, выглядели, как и положено ресторанам, заправочные станции — как заправочные станции. На долларовой бумажке — как всегда портрет Вашингтона, а на пяти долларах уже портрет Линкольна: различить их совсем нетрудно. Все складывалось прекрасно. Маклил ехал и ехал, пока не попал в один из гористых прямоугольных штатов. Вскоре он узнал местность, где задолго до женитьбы как-то охотился. Поехав в объезд кемпинга, Маклил через некоторое время оказался возле заброшенной хижины, в которой заночевал как-то раз во время грозы. Обветшавшая хижина еще держалась, хотя и подгнила по углам. Маклил долго бродил вокруг, заходил внутрь, потом снова выходил, тщательно запоминая все, что требовало ремонта, — ведь списка он составить не мог. А затем залез в свой автомобиль и отправился к ближайшему городку, до которого ехать тем не менее было далековато. В магазине Маклил приобрел тонкие доски, муку, гвозди, краску (всех оттенков в маленьких баночках и большие малярные банки для окраски дома), консервы и инструменты. Еще заказал складной ветряк, электрогенератор, восемьдесят фунтов формовочной глины, два хлебных противня, квашню и армейский гамак. Расплатившись наличными, Маклил пообещал вернуться через две недели за заказом и продиктовал телеграмму для своего юриста, чтобы тот перевел на адрес магазина установленные восемьдесят долларов — все назначенное им себе месячное содержание. Прежде чем покинуть магазин, Маклил застыл в удивлении перед чудовищной духовой трубой в углу, величественно покрытой пылью. Труба именовалась офиклеидом. (Читателю было бы, может, проще представить себе валторну или саксофон, в равной мере отвечающие ходу повествования, но мы врать не будем. Истинное имя Маклила изменено, название его родного города скрыто и профессия переиначена, но перед ним, черт побери, был настоящий старинный медный пятидесятидюймовый офиклеид выпуска 1824 года с двенадцатью клапанами.) Владелец магазина рассказал, что его прадед привез инструмент из Старого Света и с тех пор никто на нем не играл, разве только однажды проходил мимо странствующий трубач, который решил попробовать свои силы, но позеленел после первых же трех нот и осторожно опустил офиклеид, как будто боялся взрыва. Маклил осведомился о звучании инструмента. Последовал ответ: ужасное. Через две недели Маклил заехал за покупками, заказанными в прошлый раз, кивая и улыбаясь встречным, но не произнося ни единого слова. Читать он не мог по-прежнему, а теперь не мог и говорить. Более того, пропала и способность понимать чужую речь. Он с заискивающим видом подал для оплаты стодолларовую бумажку, а потом еще одну. Владелец магазина подумал, что его покупатель вдруг спятил, оглох и онемел одновременно, сдачи не дал, но, жалеючи, подарил офиклеид. Со счастливым видом Маклил погрузил все в автомобиль и уехал. Здесь кончается первая часть истории о том, как Маклил сбился с пути истинного.
На следующее утро Эстер очутилась в странном положении. Друзья и соседи будто невзначай задавали вопросы, на которые она не знала как и ответить, а единственный человек, обладавший информацией — юрист Маклила, — обязался ничего ей не сообщать. В полном, юридическом в том числе, смысле слова муж ее не бросил, потому что обеспечил и ее и детей. Эстер тосковала, но тосковала она по прежнему, уверенному и предсказуемому Маклилу, который, по существу, оставил ее задолго до той смутной ночи, когда уехал неизвестно куда. Именно прежнего Маклила она хотела вернуть, а не эту неуправляемую странную личность с мрачным и судорожным пристрастием к новостям. Из множества непонятных черт этой личности одна выдавалась ярче других, а именно — он относился к тому сорту людей, в природе которых было уйти так, как он ушел, и оставаться вдали столь же предательским образом. Следовательно, чтобы его вернуть, не надо было его искать, ибо пока Маклил жил непонятно где, он был не тем, кого следовало искать.
Однако мир в душе не наступал. Хотя перед всеми Эстер и оставалась пострадавшей, совесть продолжала ее мучить. Она всю жизнь гордилась своей ролью хорошей жены и часто шла наперекор собственным желаниям, чтобы оставаться в этой роли. Поэтому с течением времени она перешла из области «что я должна делать» в область «что должна делать хорошая жена» и, хорошенько обдумав ситуацию, отправилась на консультацию к психиатру.
Психиатр был мастером своего дела, то есть схватывал очевидное несколько раньше других людей. Не прошло и четырех минут, как он понял, что Эстер пришла искать исцеления не для себя, а затем решил выслушать ее рассказ, прежде чем приступить к лечению. Когда Эстер выговорилась и психиатр раскопал достаточно наводящих на след деталей, он погрузился в глубокое раздумье. Мысль его, вооруженная знаниями и опытом, проникала во все тонкости случая Маклила, оценивала, стоит ли тратить драгоценное время, прикидывала возможную клиническую ценность случая и стоимость фамильного кулона с бриллиантом на шее клиентки. Он сложил пальцы домиком, склонил свою красивую молодую голову набок, пристально глянул из-под бровей на жену Маклила Эстер и принял вызов. За обещание вернуть мужа домой невредимым и психически нормальным Эстер тихо его поблагодарила и покинула приемную со смешанными чувствами.
Наш сообразительный психиатр решительно и глубоко вздохнул, затем позвонил своему знакомому собрату по профессии, попросив на время отлучки заняться двумя его другими пациентами, так как понимал, что новый случай совсем не прост и отлучка, возможно, будет долгой.
Выследить Маклила ему удалось с поразительной легкостью. К юристу он и не подумал обращаться. Незыблемым теоретическим основанием для розыска исчезнувших, пропавших и сгинувших без следа, что называется — рабочим правилом сыска, явилось положение прикладной психологии, гласившее, что человек может сменить имя и адрес, но едва ли будет менять свои занятия, в особенности — свои развлечения. Исчезнувшего лыжника не стоит искать во Флориде. Филателист вряд ли будет охотиться за бабочками. И поэтому, когда психиатр нашел среди бумаг Маклила несколько буклетов и любительских снимков времен его обучения в колледже с видами Скалистых гор и медведей, что кормились у обочины, а в особенности когда удалось обнаружить накопившиеся за много лет сувениры некоего курорта, который Маклил после женитьбы ни с женой, ни в одиночку ни разу не посещал, у психиатра возникли ценные соображения. Они послужили поводом для запроса в полицию штата, где находился этот курорт, о человеке с приметами Маклила, путешествующем на машине с номерным знаком другого штата. К запросу была присовокуплена просьба не задерживать этого человека и не сообщать ему о розыске, а только уведомить самого психиатра. Из множества заброшенных крючков рыбка попалась именно на этот. Всего через несколько недель патрульная машина натолкнулась на облюбованный Маклилом магазин, и всего несколько минут потребовалось, чтобы оповестить психиатра. Он ничего не сказал Эстер, только на прощание попросил не задерживать оплату счета, и отправился в путь, захватив с собой саквояж с полагающимися его профессии аксессуарами.
