Под исполненную важности тираду военного комиссара, заглушаемую Маршем Славянки; под слёзы матерей, отцов, сестёр и братьев, под всхлипы остальных родичей, непрерывно ликовавшие дружки запихнули шмыгавших соплями новобранцев в вислогузый ЛиАЗ-скотовоз, который отсалютовал канонадой вонючих выхлопов, отчего прослезились даже непричастные горожане, и с натугой ломовой кобылы тронулся в путь ровно в семь утра!
Как говаривал мой знаменитый тёзка: «Поехали!»
Попутно опустошая комиссариаты, автобус набирал полный салон наголо остриженных голов и ближе к полудню высаживал в «Дусте» – ядовитое погоняло приклеено городу Дзержинск за массовый выпуск инсектицида ДДТ. На окраине Дуста расположен Областной Сборный Пункт, сюда за молодым пополнением со всех концов Советского Союза собирались покупатели: кадровые офицеры и прапорщики, и прочие унтера. На промежуточные сборы пороха не нюхавших юнцов каждый род советских войск посылал представителей, которые сортировали новобранцев на местах, отбирая наиболее подходящих.
По прибытии наш луноход скрипнул колодками возле огороженной глухим забором территории сомнительного военного формирования. Ворота двойные, широкие, но продрогший солдатик обессилел на створе. Скандалов биндюжник раздувать не стал, лишь сплюнул в форточку и ювелирно загнался в стойло. Радушный приём нам и не обещали, конечно же, а ковровая дорожка с фанфарами не помешали бы! Ну и девчушки во кокошниках и расшитых сарафанах чтобы ласково хлебом-солью встретили!..
К автобусу подошёл капитан. Его контрастная нарукавка оповещала: дежурный по части. Сопровождавший нас прапор, всю дорогу тихо бдевший за новобранцами из глубины салона, взял бразды правления в руки:
– Тарищи призывники, выходим! Быстренько сверю вас со списком, и идёте вслед за дежурным!
Почто сверять? Сколько посажено столько приехало, «в кусты» по дороге водитель не останавливался, но пора привыкать – установленный порядок не имеет дополнений и не предусматривает вольностей толкования!
А жаль: логичнее из военкомата отправлять к месту назначения, выдавая предписание на условленное время. Не накладнее и разгильдяйства творилось бы меньше…
Всё-таки алчел я пиров… с присутствием девчонок…
Пока не разбрелись, нас сосчитали и загнали в громоздкий атриум квадратной геометрии с чертовски загаженным вместилищем. Смотреть отвратно, а дежурный:
– Проходим в казарму, размещаемся компактно!
Не пойму как вывернулся язык назвать казармой это чёртово лежбище, этот замаранный притон невольников, уже на дальних подступах к которому по всему телу начинается жуткий мандраж и учащённо колотится сердце…
Атмосфера храмины щекотала в носу испускаемыми человеком запахами. Всюду закоптелая побелка, окна забраны решетью, запаутиненные плафоны поддерживают полумрак. Барачные колонны и многие ряды каменных с дощатым настилом лежаков. Напольная керамика на входе исторгает склизкий студень: шлёпни ногой посильнее, небось, и грязь облепит штанину – не ототрёшь. Стены по коридору забрызганы оной гадостью почти по пояс…
Латрина, отхожий угол каземата, и гаже того клоака без домысла рисована с низших кругов ада. Толчок был не просто загажен с потолка до пола, но натурально засран: лохани завалены фекалиями, стены как заштукатурены налётом липкой слизи, замешанной на испражнениях и намертво склеенной плевками, соплями и окурками… Пикассо так не мазал! Даже в беспробудном арт-ударе…
Опорожняться от всего этого тянуло не снимая штанов, зад оголять казалось совсем негигиенично. Всё здесь веяло вечной безнадёгой согнанного как на убой скота, но чтобы знать, чем настоящая казарма отличается от кошары – нужно побывать, повидать и понюхать там и там…
Появление новых защитников отечества легировало затхлость пристанища ароматом выпечки, смешки встречающих старожилов улетучили робость новичков. Гомон оживил эхо. В кучу свалились прозрачные авоськи, баулы, рюкзаки и полиэтиленовые пакеты. Из ровнёхоньких чемоданов, наставник-ветеран называл такие «мечта оккупанта», соорудили столики, скучковали компании.
Мы втроём поначалу осматривались, внедолге свыклись и влились в компашку балахнинских парней, раскинувших пожитки на несколько топчанов, взялись за харч. Забренчали гитары, пошли байки и анекдоты, раскатами пыхал смех. Каждый ждал своего часа отправки и тяготы отвлекал знакомствами с никчёмной болтовнёй…
Непрерывное бормотание тихло дважды в день, пока по взлётке проходили покупатели, закрывались в каморе и тасовали наши личные дела как каталы колоду. С замиранием сердца мы ожидали раздачи, кому падёт шальная карта. Закупщику до рекрута было – аки Чапаю до другого берега: новобранцев пихали по командам предписаниям вопреки, а за залёт отводили койку в первой отхожей дыре и пугали тремя годами флота. Казарменный отголосок разносил недовольные крики призывников, оказавшихся в лидерах списка для флотских формирований, например.
Камень с плеч, когда флотилия уходила без тебя!
С каждой ушедшей командой храмина пустела; под конец дня было место выдрать шапки футболом. Пару раз гоняли на местный плац и показывали приёмы строевой. Смысл в том не виделся: середина ноября на дворе, груд – ломом не пробьёшь. Мороз кусался, снег вьюжил по плацу позёмкой, забивал обутки, поддувал в телогрейки и гнал новобранцев назад в преисподнюю. Вот за водкой в город самовольно сгонять – мороз не холод, а без нужды костенеть взывало святость. Военачальники потому не настаивали: они сами каждый день подпаливали воздух выбросом токсичных послевчерашних алконуклидов…
Ночью прохладно, зябко, дрожь пронимала насквозь. По делу и укутаться нечем. Фуфайкой накроешься от шеи до бёдер, ноги в кучу тянешь. Теплее казалось. Народу не хватало пробздеть барачный объём, и во сне призывники жались друг к другу теснее. Кто очередью, кто спинами и носопырками как младенцы к титьке мамкиной. По утрам муравейник оживал особенно нехотя, но только для того, чтобы рассмотреть свежих ополченцев. Желторотых, какими сами были намедни, плюшками сладко пахнущих и перегаром притягивающих. Салабоны лопоухие!
Высматривали прибывших – нет ли знакомых лиц… Ждал Гошу Кузовенкова – лепшего кореша, коего должны были доставить сюда же. Его день призыва приближался и не факт, что свиданка невозможна. Пересылка в области одна, я готовился встретить друга подобающе. Полутора сутками разминулись, жизнь показала, и пока не вспоминали меня покупатели, мысли о свиданке витали!
Шли третьи сутки ожидания, харчи заметно редели, закупщика будущим связистам не намечалось. Примерили тянуть время без посторонних вмешательств. Меньше ели, сигарету смолили на «дай добить». Завывать на луну впору, но к вечеру семнадцатого ноября огласили список из сорока пяти баловней судьбы, среди которых нашлась моя фамилия. После пересчёта большую группу везунчиков погрузили на грузовики и вывезли в тёмную ночь, по-военному не откладывая выезда на утро следующего дня. Команда 40А… и ни слова лишне. Гадали: 40 – сороковая армия, А – афганская учебка, вот и все соответствия…
До Москвы добрались без приключений. На пересадке два лоботряса раздобыли котомку пузырьков со стеклоочистительной жидкостью на спирту, ну и вдрабадан… Сиречь фактически вусмерть. И смех, и грех, вояки!.. Пришлось их волоком в армию (в поезд, туда доставляющий) втаскивать. Распихали по отсекам как баульную кладь по багажным клетушкам и отбыли в неизвестность. Хорошо, что вовремя скинулись деньгами и выкупили отдельный пульман. Билеты забронированы вразнобой, поэтому места растягивались по составу – тогда на поверку нас было не собрать… Лейтенант проявил инициативу и предстоящую вакханалию утряс в удобное для контроля уймище. Чтобы личный состав команды оставался взрачным…
Дорога укладывалась в три дня, четыре ночи: поезд с вагоном отборных рекрутов не торопился вырываться из снежной Залесской Руси в запесоченную Среднюю Азию. С позволения добавлю: не торопись, а то успеешь!..
Почти всё время в дороге я отлёживался в багажном промежутке под потолком. Сунул туда матрас, втиснулся в оставшуюся щель и отключился с жаром почти на сутки. По симптомам грипп, обострение пало на дорогу. Бороть заразу мне помогала ватная телогрейка, не снимал её сутками напролёт. Ночью байковое одеяло поверх, шапку на нос – к борьбе с инфлюэнцей делал термический кокон.
