– Правда, сынок.
После фейерверка Кирилл вернулся к подзорной трубе. Она уже отключилась – закончилось оплаченное время.
– Дай еще жетон, пожалуйста!
Андрей Семенович порылся в кармане куртки и протянул сыну жетон, приобретенный заранее у администратора.
– Может, спустимся к остальным? – предложил он, выискивая невооруженным глазом Ишевича. Тот о чем-то переговаривался с Володей Грачом. Сони нигде не было видно.
– Сейчас, еще немножко! – Кирилл развернул трубу в сторону астероида. Ему показалось, что за прошедшие пятнадцать минут тот слегка вырос в размерах…
*
Павел Долгов
Это был суматошный день. Настолько суматошный, что Павел под конец выпал из реальности. Все его мысли окончательно заморозились, и он превратился из живого человека в механического болванчика, идущего туда, куда укажут, глотающего то, что положат перед ним на тарелку, и мычащего нечто невразумительное, если от него кто-то требовал ответа.
Церемония венчания в деревянной церквушке прошла как во сне. Павел уже с самого утра чувствовал напряжение и неприятную тяжесть в груди, а разговор с Володей окончательно испортил настроение. Он не хотел его слушать! Не хотел именно потому, что друг, скорей всего, прав. Сомнения, зародившиеся на корабле, по прибытии в отель окрепли и вот-вот грозились превратить жизнь в ад.
Вот только Паша не мог признаться верному Грачу. Существовало две причины, по которым он не имел права остановиться. Во-первых, он не мог вернуться в Москву с пустыми руками – слишком многое было на этом завязано, а без Патрисии и ее ключа добыть прибор невозможно. О том, чтобы он не делал глупостей в дороге, большие люди предупредили его особо. Во-вторых, он все еще робко надеялся, что подозрения ложные и Пат по-настоящему его любит, а если она и отчитывается еще перед кем-то, то лишь потому, что ее заставляют. Павел хотел доказать жене, что достоин доверия, что будет бороться за нее против всего мира – она обязательно это оценит. И очень символично, что венчание состоялось накануне волшебной новогодней ночи, когда все ждут от будущего перемен к лучшему.
Вот только почему в душе нет ни грамма покоя? Почему так горько и страшно?
Весь спектакль Долгов просидел как на иголках. Тщательно подавляемое возбуждение к концу действа сменилось тупой рассеянностью. Мозг устал и погрузился в полудрему, что сначала немного раздражало, потому что он ни на чем не мог толком сосредоточиться, но потом ему стало все равно.
Паша понадеялся, что холодный ветер прочистит сознание и покинул банкетный зал в обществе нескольких гостей. Выйдя на улицу, он встал у поручней, отделяющих деревянную площадку от нетронутой природы, и задумчивым взором уставился на непривычный пейзаж, раскрашенный закатными оттенками красного и сине-фиолетового. В одной руке он держал бокал с шампанским, другой бездумно обнимал жену.
Абызов, уже успевший хорошенько набраться, пошатывался в непосредственной близости от них и пару раз едва не перевалился через перила – так сильно его развезло. Павел придержал его за плечо, не позволяя упасть. Долгов тоже много выпил этим вечером, но шампанское пилось как вода, не принося ни легкости, ни радости бытия.
Сергей повернулся к нему, принялся благодарить и мимоходом выдал очередную пошлость. Паша не стал вникать, а лишь рассеянно похлопал его по спине. Вся эта дурацкая поездка вдруг предстала перед ним в истинном свете. «Зачем я тут? – тоскливо подумал он. – Что я делаю? Что я наделал?!» Чувство страха и горечи ширилось, пенилось и провоцировало невиданные страдания.
– Не верится, что мы почти у цели, правда? – шепнула Патрисия ему на ухо.
– Да, – ответил он, судорожно сглотнув. – Давай завтра никуда не пойдем. Запремся в номере, выспимся как следует. Перед решительным броском надо восстановить форму.
– Мой бедненький потерял форму, – Патрисия всунула ему в руку свой бокал с шампанским и принялась поправлять на нем шарф, шапочку, застегнула до конца молнию на куртке. – Но завтра инструктаж и палаточный лагерь, мы не имеем права пропустить.
– Внимание! – пьяно гаркнул Сергей Абызов. – Всем смотреть в небо!
И словно по его команде послышался звук выстрела, и над их головами расцвел первый огненный бутон. Гости завопили, им с крыши вторили другие туристы. Звучали поздравления на испанском, французском, английском…
– Они еще даже не подозревают, что скоро все изменится, - сказала Патрисия, забирая бокал, – и только мы с тобой знаем правду.
– Общая тайна объединяет, – согласился Павел. «Но добавляет ли она доверия?» - подумал он. И еще подумал, что в новом году придется поговорить с женой начистоту. Вопрос давно назрел.
– Мне приятно разделить ее именно с тобой, милый! И между нами есть еще кое-что, кроме тайны, – Патрисия лукаво улыбнулась и отпила шампанского. – Я говорю о любви. Ты же любишь меня?
– Люблю, – признался Павел, потому что это было правдой. Чистой и оттого отчаянно-горькой. С его стороны все с самого начала было честно. И этот важный разговор с женой до сих пор не состоялся только потому, что Пат сильно его отвлекала. Стоило ей посмотреть на него вот так, по-особенному, как он переключался на другие вещи, вместо того, чтобы продолжить неприятные расспросы. Но откладывать больше нельзя…
– Ура! Ура! С новым годом! Да здравствует Россия! – надрывался Абызов, вцепившийся в поручни, и ему вторил нестройный хор голосов. В последние секунды входная дверь выпустила еще одну порцию желающих полюбоваться салютом под холодным светом антарктического солнца.
Павел пригубил шампанское синхронно с Патрисией, но до дна пить не стал, а с силой швырнул бокал под ноги, разбивая его о камни.
Пат взвизгнула и засмеялась:
– Да, это очень по-русски! - и она тоже разбила хрустальный бокал, громко крикнув: – На счастье!
– На счастье! – Их примеру последовали и остальные.
Павел думал, что разбитый бокал поможет ему избавиться от копящегося в душе негатива и придаст решимости, но стало только хуже. Он понял, что незаметно для себя опьянел, и разговор опять придется отложить до лучших времен.
*
Ашор Визард
Ашор вышел из гостиницы, когда большая часть интересующих его людей уже вовсю радовалась фейерверку. Взрослые и успешные, они вели себя так, словно видели первый салют в своей жизни.
Ашор замер в тени под прозрачной стеной и окинул пристальным взглядом мизансцену.
Долговы били бокалы из-под шампанского, но ни муж, ни жена не выглядели при этом беззаботными.
Дельфина и ее племянница, изображавшая в поездке дочь, разодетые в одинаковые блестящие платья и накидки из искусственного меха, ежились под напором холодного ветра поодаль. Визард пожалел девочку, которая так и не смогла найти в поездке друзей и держалась отчужденно. Тетка не больно-то обращала на нее внимание, да и что говорить: военный китель смотрелся на Дельфине куда органичнее коктельного узкого платья.
Грач и Ишевич ходили весь вечер вместе и, кажется, сумели неплохо поладить после того, как вскрылись все нюансы. Володя больше не производил впечатления человека на нервах, его лицо разгладилось, и Ашор подумал, что в эту ночь бывший военный в кои веки будет спать, а не решать головоломки.
Геннадий Белоконев и Сергей Давыдов о чем-то увлеченно беседовали, отрешившись от царящего ажиотажа. Судя по одухотворённому лицу, историк вещал что-то из жизни покорителей полюса. Они и за салютом не следили. Давыдов держал за руку Аню Егорову, но делал это словно по привычке. Он не обращал внимания на подружку, да и та платила ему аналогичным равнодушием. Аня не слушала лекцию и не восторгалась иллюминацией в небе, а прожигала взглядом Володю Грача.
Грач вообще пользовался сегодня популярностью. С противоположного конца площадки точно так же не сводил с него взгляда секретарь Ги Доберкур. Либо с него, либо с его напарника Ишевича. Телохранители же делали вид, что ничего не замечают.
Тут к Ашору подлетела Катенька, молоденькая спутница Абызова. Актер, пьяный в дупель, уже ничем не интересовался, а Катя была хороша: с умело нанесенным макияжем, живая, задорная. Ей хотелось жить и радоваться.
