– Как вам удается не мерзнуть? – спросила она, расценивая этот факт как намек судьбы. Ее собственная кожа была холодной, и кончики пальцев даже слегка покраснели.

– Да разве это мороз? Но вы-то точно окоченели. – Он обхватил ее ледяную руку обоими ладонями в попытке согреть. – Может, если вы налюбовались тюленями, вернемся под крышу? Или заглянем в кают-компанию. Вы же там еще не бывали? Там, правда, все время кто-то есть, но я вас с ребятами познакомлю. Они классные.

– И что мы там будем делать – сыграем в шахматы, как Кирилл?

– А вы играете?

– Да. А вы?

– Конечно. Знаете, как я на зимовках в эту игру поднаротел?

– А спорим, что я вам поставлю мат в первые же десять минут?

– Десять минут? Да ни за что!

– Проверим?

– Проверим!

Однажды преподаватель сценического мастерства заявил им, студентам второго курса, что актер должен все пережить на собственном опыте.

– Опыт делает актера. Личный опыт, ну, и еще искра божья. Нельзя грамотно изобразить страсть, если никогда не любил. Нельзя достоверно обниматься с партнером на съёмочной площадке под прицелом камер, если никогда не спал с кем-то по-настоящему. Фальшь увидят все.

От этого человека стонал весь курс. Он не лез за словом в карман, не выбирал выражений и гонял студентов как сидоровых коз – жестко и порой жестоко. «Кнутом и пряником» – это был его лозунг. Только пряники надо было заслужить, потому что под ними препод понимал исключительно хорошие оценки на экзаменах. На занятиях же царил террор.

Вике однажды досталось особенно крепко.

– Что ты дёргаешься?! – орал он. – Что ты шарахаешься от него?! Где огонь в глазах и дрожь в коленках?! Ты его любишь, понимаешь? Ты готова ему отдаться немедленно. Ты должна вожделеть, а не крутить динамо! Ты просто бездарь! Или непаханая целина, что настоящему артисту противопоказано!

Слышать подобное было и обидно, и несправедливо, и стыдно. Снимаясь в молодежном сериале, Вике приходилось играть любовь. Ничего особенного, конечно, метка там была 16+, но целоваться и обниматься ей доводилось регулярно. И никто не говорил, что она «непаханая целина», режиссера все устраивало.

Слова преподавателя засели в памяти. Может поэтому, а может из обычного любопытства, но когда у нее возник легкий намек на влюблённость, она пошла до конца.

Это был ее однокурсник, и они оба понимали, что ничего долговечного между ними нет и никогда не будет. Первый опыт был неплох, но не породил в сознании Вики ни особой привязанности, ни понимания, что же такого особенного люди находят в сексе. Когда через полгода они с Матвеем расстались, это было спокойное, взвешенное расставание. Единственный существенный бонус, доставшийся Завадской, заключался в том, что она вроде как перестала шарахаться от партнера.

Вторая ее любовь – художник, на выставку которого ее нечаянно занесло – обошелся ей куда дороже, хотя связь их продлилась всего три месяца. Николай или Ник, как он всем представлялся, сначала окружил ее невероятной заботой и праздником. «Моя муза», «богиня», «женщина всей моей жизни» – она слушала и верила. Любовником Ник оказался потрясающим, он научил ее ценить собственное тело, открыл ей такие глубины страсти, что Вика наслаждалась буквально каждой секундой, проведенной с ним вместе. Но идиллия длилась совсем недолго. Скоро начался кошмар, о котором без содрогания и вспоминать было нельзя. Николай оказался алкоголиком со стажем.

Поскольку ее родители никогда не злоупотребляли, Вика не знала, что это такое – жить с человеком, разрушающим себя под влиянием «зеленого змия». На момент их встречи он был закодирован, но однажды сорвался и вошел в такое крутое пике, что не просыхал неделю. Когда он поднял на нее руку в первый раз, она простила его. Ник ползал у нее в ногах, вымаливая прощения, клялся и божился, что больше никогда, что опять закодируется, что если она бросит его, он покончит с собой. Они помирились, и Ника хватило ровно на неделю. Это была еще одна, последняя, неделя блаженства, а потом все повторилось: батарея водочных бутылок на столе в мастерской, запах немытого тела, налитые кровью глаза и это страшное «Убью, с-сука!».

Вика сама не понимала, как нашла в себе силы уйти и не вернуться. Ей казалось, что она любила Ника, несмотря ни на что. Ее тело привыкло к нему, но душа окоченела от лютого страха. Да еще обнаружилось, что она беременна…

Вика заканчивала учебу, стояла на распутье. Без нужных связей и перспектив, даже без пресловутого распределения хоть как-то обеспечивающего занятость и существование, да еще с ребенком на руках, она неминуемо свалилась бы в нищету. Этой весной у мамы диагностировали агрессивную опухоль, и все средства и силы отца уходили на ее лечение. Младший брат учился в школе и был слишком мал, чтобы зарабатывать, и Вика просто не посмела бы вернуться в родительский дом без денег, без толковой работы, но зато с орущим младенцем. А больше идти ей было некуда. Поэтому она сделала аборт, выслушав попутно все, что думают о таких шалавах врачи и санитарки.

Едва живая, Вика отыграла в дипломном спектакле (потом все говорили, что играла она бесподобно – с надрывом и неподдельным страданием на лице), сдала выпускные экзамены и занялась поиском хорошего места. С работой долго ничего не получалось, и она почти отчаялась, когда Бекасова все-таки пригласила ее пробоваться в антрепризе.

Все эти испытания дались Виктории настолько тяжело, что она до сих пор не пришла в себя. Она замкнулась, потеряла задор и совершенно справедливо считала себя не готовой к новым отношениям.

И все же рядом с Юрой ей становилось так уютно и спокойно, что ужасно хотелось начать все с начала…

За завтраком Вика явственно осознавала, что Громов в свою очередь пытается за ней наблюдать, хотя и не глазел на нее в открытую. Взгляд у него был вовсе не подозрительный, а, скорей, чуть виноватый и по-прежнему восхищенный. Но главное – без навязчивости и неприкрытого желания, чем часто грешили мужчины, стараясь добиться благосклонности. Юре, казалось, было достаточно находиться рядом, едва касаясь ее плеча своим. Как ни странно, но и Вике тоже было пока это вполне достаточно. Она просто наслаждалась тем покоем, что разливался в ее душе, когда Юра смотрел на нее. Ей нравилось, как быстро начинает биться ее сердце, как смущение борется в ее душе с удовольствием. Все это позабытое, изгнанное, но вдруг возродившееся ощущалось словно в первый раз.

Вика понимала, что Юра готовится завести с ней разговор, и она решила дать ему шанс. Но не в столовой. Да, она сбежала с завтрака, резко поставив в известность Паганеля о том, что не поедет в долину. Но на самом деле она ждала, что Громов немедленно последует за ней, и была страшно разочарована, что он не сделал этого.

Впрочем, так, как получилось, вышло даже лучше.

Анна и Сергей тоже стояли у поручней на противоположной стороне платформы и смотрели на приближающиеся черно-белые скалы.

– А ведь скоро Новый Год, – вдруг произнес Давыдов.

– И что?

– Ну как: новое счастье, новая жизнь. Все желания загадывают. Три дня осталось. Я вот размышляю, о чем Деда Мороза попросить.

Анна усмехнулась:

– Ты, такой большой мальчик, и все еще веришь в Деда Мороза?

– Раз в год можно. Да и нет ничего страшного в том, что люди в новогодние чудеса верят.

– Чудеса надо делать собственными руками, – сказала Анна и вдруг, словно решившись на важный шаг, размахнулась и швырнула что-то далеко за борт.

– Что это ты мусоришь в проливе Дрейка? – полушутливо спросил Сергей. Ему показалось, что предмет был совсем небольшой, он сверкнул на солнце и канул в бурной волне без следа. – На склянку похоже.

– Склянка и есть, – спокойно подтвердила Анна. – Бутылочка с запиской.

– Спасите наши души?