– Где это я?

1- Обры – авары

2 Это способ построения называли befulci – «дважды укрепленные». Авары ставили славянскую пехоту впереди себя, используя ее как «пушечное мясо». Добычу эта пехота получала последней.

– Где это я? – растерянно подумал Николай Семенович. – Я уже умер? Это со всеми так после смерти происходит? Или меня этот коновал так сильно током шарахнул, пытаясь запустить остановившееся сердце?

Вопросы полились рекой, и самым главным из них стал этот: А кто я такой, вообще?

Худые жилистые руки с пальцами, украшенными обкусанными грязными ногтями, никак не могли принадлежать ему. Николай Семенович ощупал себя, и пришел к неожиданному выводу. Он – молодой мужчина. В последнем он с чувством глубокого удовлетворения убедился, когда развязал веревку на немудреных портах и осмотрел свое хозяйство. Оно было в полном порядке, и, судя по горделивому положению этого самого хозяйства, сейчас было раннее утро. На вопрос «кто я?», ответ был получен быстро. Он был молодым парнем неизвестной наружности по имени Самослав. А еще он был человеком по имени Николай Семенович Мещеряков, который смотрел на происходящее, словно со стороны. По крайней мере, он совершенно точно знал, что если Самослав прямо сейчас не принесет воды и не разожжет костер, то хозяин немилосердно отдубасит его своей палкой.

– Само, паршивец! – услышал он рассерженный крик.– Вот я тебе задам!

– Уже бегу, хозяин! – Николай Семенович с любопытством слушал, как из его рта льется незнакомая речь, и как непривычно легкое упругое тело выскакивает из какой-то крытой телеги, хватает деревянное ведро и несется к реке, что была совсем рядом с их стоянкой.

Парень оказался простым до крайности, и Николай, чувствуя его мысли и желания, был безмерно удивлен. С одной стороны, мальчишка был неглуп, бойко лопотал на шести языках и знал счет в объеме первого класса. С другой, его желания были крайне незатейливы и крутились лишь вокруг еды и безделья. Собственно, есть он хотел всегда, даже, когда спал. Казалось, он вообще никогда не ел досыта. А потому, слегка заморив червячка, он искал возможность подремать так, чтобы не попасть под бдительное хозяйское око. Пока тело само, без участия разума тащило воду и разводило костер, чиркая ножом по кремню, Николай Семенович развил умственную активность, несвойственную ранее этому организму. Несомненно, это был то самый мальчишка, который ему снился, только сейчас он был существенно старше, лет шестнадцати. По крайней мере, такое мнение у него сложилось, когда он попытался увидеть свое отражение в ведре с водой. Это что же, он теперь попаданец, что ли? Так все нормальные попаданцы в сорок первый год проваливаются, а его в самые, что ни на есть, Темные века занесло. Никаких склонностей к волшебству он у себя не обнаружил, как не нашел рядом заботливого волшебника, который его всему этому волшебству научит. А вот воспоминания, что робко продирались из памяти мальчишки, не обрадовали абсолютно. Жилось ему тут откровенно хреново.

– Ленивый венд, – ворчал хозяин, доставая из кибитки мешочек с крупой. Еду рабам он не доверял. Съедят вмиг. Ведь жизнь приучает раба к тому, что думать о завтрашнем дне не нужно, об этом подумает хозяин. Дело раба – повиноваться. И эту нехитрую мысль Николай Семенович ощутил моментально, ведь она была основой жизни человека, в чье тело его занесла прихотливая воля судьбы. Он был рабом с малых лет, и хозяин стал ему если не отцом, то одним из самых близких людей на свете, за исключением стряпухи Венеранды, пожалуй. Та с самого начала была к Само чуть менее зла, чем все остальные люди вокруг. По крайней мере, когда она орала на него или колотила за украденную лепешку, то делала это без особой злобы. По-отечески скорее, для порядка.

Самослав сидел рядом с костром, и жадно смотрел на булькающий котелок, а Николай Семенович чувствовал, как личность мальчишки растворяется в нем без остатка, а он растворяется в ней. И теперь он и есть Самослав, и это он безумно проголодался. И пресная каша из разваренной крупы кажется ему пределом мечтаний. Главное, чтобы этой самой каши было побольше. Для него сейчас степень счастья измерялась количеством еды, что останется в котелке после хозяина. В то же время, он легко вспоминал подробности своей прошлой жизни, прожитой в двадцать первом веке. Этот парадокс погрузил Самослава в раздумья, и он пропустил окрик хозяина, который удивленно спросил:

– Ты не просишь есть. Ты где-то украл еду?

– Нет, хозяин, – бойко ответил Самослав. – Я вспоминал, какой сейчас год.

– Что? – Приск от неожиданности даже уронил на землю ложку, которую держал в руках. – Тебе это зачем?

– Так интересно же, – бесхитростно ответил Самослав, глядя на остатки каши с вожделением. По глазам торговца он уже догадался, что тот сыт, и мигом доел то, что Приск оставил ему. Мало! Растущему организму требовалось мясо, но таковое он видел последний раз полгода назад, когда обглодал говяжий мосол после гостей хозяина.

– Год тридцать пятый царствования короля Хлотаря, – растерянно ответил Приск. К сожалению, эта информация мало, что дала Самославу. Биографию местного правителя он помнил очень смутно. В памяти отложилось только то, что он начал править еще младенцем, когда убили его отца, короля Хильперика. – Шестой год, как он единственный король, благослови его святой Мартин.

– Значит, сейчас шестьсот девятнадцатый год, – задумался Само. Казнь Брунгильды крепко врезалась ему в память, и он запомнил этот день намертво. – А какие такие значительные события у нас в это время происходили? Да ни малейшего представления не имею!

– Что с тобой сегодня? – с беспокойством спросил его Приск. – Ты не заболел часом? Не вздумай сдохнуть, мы же едем в Ратисбону (1), где я еще возьму надежного переводчика с языка вендов!

– Нет-нет, хозяин, я в порядке, – спешно ответил Самослав. Нарываться на хозяйский подзатыльник или пинок ему не хотелось, а другого способа лечить своих рабов почтенный купец не признавал. Они ехали с купеческим обозом из бургундского Санса в далекую Баварию. Там Приск хотел прикупить партию славян, которых германцы должны были пригнать из весеннего похода. Не то, чтобы там нельзя было найти переводчика, скорее наоборот. Язык вендов там знал каждый второй. Приск не хотел платить этим людям, и он боялся, что его там попросту обманут.

– Одно разорение! – привычно запричитал Приск. – Ленивый прожорливый мальчишка, который, не приведи святой Мартин, помрет. Только сожрет до этого, как три монаха вместе взятых. А мне потом переводчика нанимать. Сплошные убытки!

– Я если и помру, то с голоду, – буркнул Самослав, думая, что хозяин не слышит. Он думал так напрасно, и все-таки заработал крепкую затрещину, на которые Приск никогда не скупился.

Почтенный купец считал себя слишком добрым хозяином и гордился тем, что почти никогда не пытал своих рабов и очень редко их убивал. Разве что только кого-нибудь из новичков-дикарей, которых привели из-за Рейна. Хотя, так он поступал скорее из-за жадности, а не из-за милосердия. Его величество Хлотарь II, казнив свою тетку Брунгильду, остановил бесконечную междоусобицу, и страна стала хорошеть, на глазах затягивая раны войны. Входили в силу новые сады и виноградные лозы, отстраивались сожженные деревни, а пустующие земли заселяли подросшие сыновья убитых отцов. Люди трех королевств благословляли своего государя, который подарил мир всей Франкии, хоть и развалилась она на Нейстрию, Бургундию и Австразию. Его величество перебил всех своих родственников, к вящей радости подданных, и тремя королевствами правил теперь единолично, имея в каждом из них своего майордома и штат чиновников. Так он договорился со знатью, которая устала от самовластья старой королевы Брунгильды. В стране был мир, она цвела и богатела, и только почтенный купец Приск нес убытки. Вместо покорных римских крестьян ему приходилось торговать вендами и германцами, а он ужасно этого не любил, с тоской вспоминая благословенные времена усобиц. Впрочем, сервы (2) из римлян на продажу тоже попадались, но заработок с этого был ничтожный, несравнимый с тем, что мог быть после войн прошлых лет. Тогда целые области пустели, а Приск с покойным отцом скупали у воинов крепких работников в треть цены и гнали на юг, в Прованс, где каждые десять лет вспыхивала эпидемия бубонной чумы, уносившая в могилу тысячи жизней. Рабочие руки там были нужны всегда. А потому почтенный купец считал свое ремесло наиважнейшим на свете и наиполезнейшим для своей страны. Ведь если бы не он, кто бы обрабатывал поля прекрасной Галлии? А теперь на него свалилась еще одна напасть. Неспешную поступь наступающего нового мира он чувствовал на своем кошельке. С каждым годом все больше крестьян разорялись и попадали в зависимость от знати, которой уже не требовались после этого рабы. Потому и приходилось купцу Приску ввязываться в сомнительные авантюры, подобные сегодняшней. Купить партию вендов, пригнать их в Марсель, и там продать имперским купцам, заработав вдвое от вложенных денег. Правда, из этой суммы придется вычесть расходы на охрану, поборы по дороге, еду для живого товара и стоимость умерших в пути. Остается совсем мало, святой Мартин тому свидетель. Да и иудейские купцы, которых было особенно много в портовых городах, давят не на шутку, ведь у них родня по всему Средиземноморью. Почтенный Приск не знал, что как только арабы перекроют морские пути, эти его конкуренты монополизируют работорговлю полностью, от устья Волги до Испании, и его семья лишится привычного источника дохода. Но и сейчас дела у Приска шли не лучшим образом, и приходилось рисковать, чтобы заработать на достойное приданое четырем дочерям.