– А вот и моё! – он схватил клетку и поставил её на столик. Затем ударился головой о верхнюю полку и засмущался от своей неловкости.

– Я Лев Гурьевич, а это Юфыч, – он указал на серую птичку, что сидела в клетке.

– А вам говорили, что вы похожи? – спросила Унка, смотря то на птичий клюв, то на нос Льва Гурьевича.

– Уна, что ты! – воскликнула Поли.

Лев расхохотался, да так звонко, как не смеются многие дети Грейбурга.

– Я и сам каждый день удивляюсь этому сходству. Одно лицо, ей-богу! – и снова покатился со смеху.

Не удержавшись, все тоже начали смеяться. Унке даже показалась, что смеялся сам Юфыч.

– Вы к нам по каким фантазиям? – спросил Лев.

– Мы переезжаем, – Лу произнес эти слова и как будто только сейчас понял, что всё взаправду. Что он оставляет свой маленький театр и огромный город.

– Да это же самое лучшее решение в мире! У нас в Клаудинге один день чуднее другого. Правда, Юфыч?

Птица кивнула. Поезд наконец тронулся, и Унка уставилась в окно. Она провожала взглядом серые небоскрёбы и трубы многочисленных заводов. В Грейбурге самым лучшим было время, проведённое в обсерватории с дедом Тихоном. А теперь… Теперь это просто город, в котором не сыскать такого деду. Да и в любом другом не сыскать. Мама говорит Унке, что деда Тихон появится в её рассказах и будет подмигивать звёздочками. И Унка верит, потому что мамы не обманывают.

Поезд отстукивал ритм. Лев Гурьевич отпустил Юфыча полетать по вагону. Было тихо и уютно. В поезде время потеряло своё значение и успокоилось. Оно никого не подгоняло, а свернулось калачиком и уснуло на коленях у одного из пассажиров.

– Пойду посмотрю, где Юфыч. – Унка слезла с верхней полки и пошла по вечернему поезду. Кто-то шёпотом беседовал о важном, а кто-то смотрел на остатки заката. Уна увидела птицу, которая сидела в руках у девочки с гармошкой.

– У-на-на, – сказал Юфыч, раскачиваясь из стороны в сторону. – У-на- на, Уна, – почти запел он.

– Говорит! – удивилась Унка.

– Тот ещё болтун, – сказала девочка. – Я Таша.

– А ты взаправдашний проводник?

– Вот ещё, – расхохоталась та. – У нас проводников нет. Двери друг другу из вежливости открываем, чай по любви приносим, а прибраться за собой каждый и сам может.

Уне показалось, что так даже лучше, чем с настоящими проводниками.

– А в Грейбурге правда неба не видно? – с осторожностью спросила Таша. – Говорят, проводами всё так затянуло, что ни облачка…

Унка лишь пожала плечами – в городе она не смотрела на небо. Если потерять бдительность, можно столкнуться с человеком или того хуже – попасть под колёса.

Таша протянула Юфыча: – Отнесёшь?

Перья у него были гладкие и приятные на ощупь. Таких птиц Уна ни

разу не встречала. И вообще до сегодняшнего дня думала, что разговаривают только попугаи. Она несла Юфыча на место, а он внимательно разглядывал Уну своими глазами-бусинками.

– А вот и они. Опять у Таши печенье таскал?

Юфыч сделал вид, что не понимает слов Льва Гурьевича. Он залез в клетку и начал готовиться ко сну, как и весь поезд.

Унке не спалось. Ощущение было такое, будто что-то в ней сломано. Только вот что?

– Не хочешь чаю? – послышался голос Льва Гурьевича, который тоже лежал на нижней полке, как и Уна.

– Вы мне?

– В вагоне спят все, кроме нас с тобой. И кажется, что мучают нас одинаковые вопросы.

Лев Гурьевич принес чай со свежей мятой (которая, как оказалось, росла прямо в поезде), достал из сумки небольшую баночку малинового варенья и снова ударился головой о верхнюю полку, где спала Поли.

Уна рассмеялась, прикрыв ладошкой рот: – Не переживайте, мама крепко спит.

Лев сел, потирая затылок.

– Вечно витаю в облаках, забывая о том, что меня окружает. Знаешь, несколько лет назад ученики второго «Б» обмотали мой рабочий стол поролоном, чтобы я не ударялся об углы.

– Вы учитель?

– Скажу больше: я твой учитель. У нас в Клаудинге лишь одна школа, самая потрясающая, вот увидишь. А я буду вести облаковедение.

– Облаковедение? – Уна в недоумении посмотрела на Льва Гурьевича.

– Кучевые, слоистые, перистые, кучево-дождевые, слоисто-кучевые, высоко-слоистые, перисто-кучевые облака. Скоро ты всё изучишь.

Унка решила, что всё это вполне может быть шуткой. Горячий чай разлился по телу теплом. Уна провалилась в мягкую подушку, прикрыла глаза и вспомнила белые бесформенные комья ваты над обсерваторией дедушки Тихона. Ей снилось, что все подушки в поезде набиты облаками. Сердце билось в такт со стуком колёс, Унка спала и ехала в город, который изменит всю её жизнь за один лишь день.

С поезда семью встретил тёплый утренний сентябрь. Он кружил перед ними опавшими листьями, словно пытался понравиться. Лев Гурьевич указал на остановку:

– Трамвай № 19, ваша остановка конечная. Он пожал Лукьяну руку, улыбнулся Поли и Унке. Юфыч развел крыльями в стороны, наверное, это значило «До скорой встречи».

Трамвай приехал почти сразу. Он был старым и, казалось, хранил в себе огромное количество историй жителей Клаудинга. Покрытие сидений напомнило Унке смятый бумажный черновик. Пассажиров не было, только кондуктор мирно спал на своём месте. Лукьян поставил чемоданы и тихонько вложил деньги в сумку кондуктора.

– Пусть спит, – прошептал он.

Семья уселась в самом конце трамвая. Двери громко закрылись, и вагон тронулся. Он скрипел каждым винтиком, и чем быстрее ехал, тем громче становился этот скрип.

– Трамвай жалуется, – вдруг сказала Унка. – Наверное, он устал ездить каждый день по одному и тому же маршруту.

Трамвай даже стал тише, словно затаил дыхание и слушал Уну.

«Он слышал так много историй, – подумала девочка. – Но рассказывали хоть одну историю ему лично?»

– Мам? А ты сможешь написать что-нибудь для трамвая? Ну, скажем, стих или рассказ.

Поли улыбнулась и поцеловала Унку в макушку.

– Конечно, моё вдохновение, конечно.

Конечная остановка называлась «Малая Улица». Дома здесь обнимали с двух сторон, а тротуар был выложен брусчаткой. Колёса чемоданов то и дело застревали в ямках, от этого семья двигались очень медленно, успевая рассмотреть каждый домик. Пахло отцветающими розами в чьём-то палисаднике и краской от свежевыкрашенного крыльца.

– Вон он! – закричала Унка, указывая на небольшой белый дом в конце улицы. – Правда, напоминает домик деды Тихона? – Уна вбежала в открытую калитку и погладила деревянные поручни крыльца, которые уже нагрелись на солнце. – Здравствуй, домик!

Семья вошла тихо, будто сам дом спал эти утром и его не хотели тревожить. Прежний хозяин явно очень любил это место. В шкафу были аккуратно расставлены книги, занавески подобраны ленточками, а окна вымыты начисто. Унка сразу побежала на второй этаж выбирать комнату.

«Моя что поменьше, – думала она, – Папа у меня и так огромный, а с ним ещё и мама ютится».

Уна вошла в светлую комнату, в которой ничего не было, кроме ключика, лежащего на полу.

Запахло кофе из маминой турки. И с этим запахом к Унке пришло ощущение, что она дома.

– Небольшой лес намного дружелюбнее огромного города с миллионном машин, – думала Унка. Чем ближе она подходила к деревьям, тем больше они ей казались. Гигантские сосны и лиственницы взирали на неё свысока.

– Интересно, быть может, деревья специально такой формы, чтобы их удобнее было обнимать? – Уна приложила руки к самому большому из деревьев вокруг. Оно было приятно-шершавым и пахло смолой. Чуть правее от дерева пролегала тропинка. И похоже, что ходили по ней часто. Она звала Унку в лес, а Уна шла, собирая разные разности: несколько шишек, пёрышко и веточку пихты. Вот уже много лет Унка собирает воспоминания в сундучок. Пуговицы, камни, пробки. Собирает без особой надобности. Ей нравится открывать сундучок вечерами и вспоминать дедушкину обсерваторию или театр.