Миссис Джо написала для молодежи пьесу, стараясь избежать подражания французским образцам, которые были очень в ходу в то время. Торжественные монологи и драматические положения оказались ей не под силу, и она удовлетворилась несколькими сценками из обыкновенной жизни, в которых комические и трогательные эпизоды переплетались между собой. Так как она писала роли, сообразуясь с актерами, она надеялась, что первый опыт будет удачным и докажет, что правда и естественность еще не утратили своей привлекательности. Мистер Лори помогал ей, и под псевдонимами Бомон и Флетчер они очень утешались своей работой. Опытность Бомона сдерживала чрезмерно пылкое перо Флетчер, и оба льстили себя надеждой, что их объединенные усилия в конце концов увенчаются успехом.

Все было готово, и в первый день Рождества шли последние репетиции. Робкие актеры примеряли костюмы и отыскивали утраченное достояние, а на сцене устанавливались декорации. Вся зала была убрана зеленью и цветами из оранжерей Парнаса, повсюду развевались пестрые флаги в честь ожидаемых гостей, из которых самой почетной посетительницей была мисс Камерон. Оркестр особенно тщательно настраивал инструменты, сцена блистала изяществом, суфлер героически забился в свою будку, а актеры одевались дрожащими руками, рассыпая булавки и обливаясь потом, вследствие чего грим не держался на лицах. Бомон и Флетчер поспевали всюду, волнуясь за судьбу своей пьесы.

«Приехала?» — спрашивали все за занавесом. И когда Томми, который играл старика, решившись заглянуть в щелку, объявил, что среди почетных посетителей он видит и мисс Камерон, нервная дрожь охватила всю компанию, а Джози объявила, что сейчас упадет в обморок.

— Я убью тебя, если ты посмеешь выкинуть что-нибудь подобное, — воскликнула миссис Джо, которая совсем потеряла голову от своих многотрудных обязанностей.

— Ты успеешь собраться с мыслями во время нашей пьесы. Мы опытные актеры, и совершенно спокойны, — сказал Деми, кивнув в сторону Алисы, которая была совершенно готова к выходу на сцену. Но хваленое спокойствие несколько изменило им, о чем свидетельствовали пылающие щеки, блестевшие глаза и несколько учащенное дыхание под бархатными куртками и кружевными фижмами.

Представление началось с веселой маленькой пьесы, которую они исполняли и раньше с большим успехом. Алиса была высокая брюнетка с умным и красивым лицом. Костюм Маркизы как нельзя более подходил к ее стройной фигуре, а Деми, в треуголке, в белом парике и с саблей на боку, был очень хорошим Бароном. Джози играла Субретку^[23] и отлично справлялась со своей ролью. Других действующих лиц в пьесе не было, и успех ее всецело зависел от живости и естественности игры актеров.

Трудно было узнать серьезного Джона и ученую Алису в развязном господине и кокетливой девушке, которые смешили публику своими изменчивыми настроениями. Джози все время приковывала к себе внимание, подслушивая за дверями, заглядывая в чужие письма и появляясь в самые неурочные моменты. Высоко подняв нос и заложив руки в карманы, она с головы до ног представляла собой олицетворенное любопытство. Все шло хорошо, и капризная Маркиза, вдоволь натешившись над Бароном, признала уже себя побежденной и была готова отдать ему свое сердце, как вдруг боковая декорация покачнулась и чуть не закрыла собой Алису. Деми заметил несчастье и, как современный Самсон, поспешил плечом подпереть стену. Опасность была живо устранена, и Деми уже начинал свой последний монолог, когда взволнованный декоратор перегнулся вниз и шепнул, что все обстоит благополучно. При этом молоток выскользнул у него из кармана и упал прямо на Деми, чем в буквальном смысле слова отшиб ему память.

Занавес скрыл от публики хорошенькую сценку, не указанную в афишах, ибо Маркиза поспешила на помощь, говоря:

— О Джон, вы ушиблись? Обопритесь на меня, — предложение, которым Джон с радостью воспользовался, так как он чувствовал себя несколько ошеломленным, но не утратил при этом способность наслаждаться нежным прикосновением рук Алисы и участливым выражением ее лица. За то сознание, которое он почерпнул в них, он считал, что отделался бы дешево, если бы получил целый дождь молотков и весь колледж себе на голову.

Явилась Нэн с неразлучной карманной аптечкой, и рана была благополучно промыта и залеплена к тому времени, как влетела миссис Джо, вопрошая трагически:

— Что с ним? Если он не может играть, моя пьеса пропала.

— Нисколько, тетя, вместо нарисованной раны у меня есть теперь настоящая. Не беспокойтесь, я сейчас буду готов. — И, схватив свой парик, Деми исчез с красноречивым взглядом, брошенным на Маркизу, которая испортила из-за него свои перчатки, но не выглядела огорченной, хотя перчатки были длинные и стоили дорого.

— Как ваши нервы, Флетчер? — спросил Лори, стоя рядом с миссис Джо в ожидании последнего звонка.

— Так же покойны, как и ваши, Бомон, — отвечала миссис Джо, отчаянно жестикулируя миссис Мегги, у которой чепец съехал набок.

— Мужайтесь, товарищ; что бы ни было, я буду с вами.

— Пьеса должна удасться. Мы вложили в нее столько труда и правды. Посмотрите, как Мегги мила в своем крестьянском костюме.

Миссис Мегги изображала Старую Фермершу и, сидя на кухне у веселого огонька, качала люльку и штопала чулки так естественно, как будто вся ее жизнь прошла в этом занятии. Седые волосы, хороший грим, простое платье, чепчик на голове, маленький платок на плечах и клетчатый фартук окончательно преобразили ее, и ее появление на сцене было встречено всеобщим одобрением. В коротком монологе она выяснила ситуацию: Сэм — ее сын — хотел идти в солдаты, Долли — ее беспокойная дочка — стремилась к городским удовольствиям и развлечениям, а бедная Элиза, неудачно вышедшая замуж, вернулась домой, чтобы умереть, и завещала своего ребенка матери, не желая оставлять его дурному отцу.

Иллюзия усиливалась реальностью обстановки, так как в котле кипела вода, тикали часы, а из люльки выглядывала пара детских ножек в синих шерстяных чулках. Эти ножки вызвали первые рукоплескания в публике, и мистер Лори с восторгом шепнул своему партнеру:

— Я знал, что ребенок будет иметь успех.

— Если он не закричит, мы спасены, но положение рискованное. Будьте готовы прийти на помощь, если Мегги с ним не справится, — ответила миссис Джо.

— Вот Деми, — продолжала она, схватив мистера Лори за руку, увидев испитое лицо, показавшееся в окне. — Надеюсь, что его не узнают в роли Зятя. Никогда не прощу вам, что вы отказались играть Негодяя.

— Автор не может участвовать в своей пьесе. Он отлично загримирован и как раз подходит для мелодрамы.

— Эту сцену следовало бы поместить дальше, но мне хотелось сразу определить героический характер Матери. Мне надоели влюбленные девицы и беглые жены, а здесь мы докажем, что и старость имеет свою поэзию. Вот и он.

На сцене появился несчастный обтрепанный мужчина, пришедший отнимать своего ребенка. Последовала сильная сцена, и миссис Мегги удивила всех, даже хорошо ее знавших, той благородной скромностью, с которой она встретила страшного человека. Потом, так как он продолжал грубо настаивать, она сложила руки и дрожащим голосом умоляла оставить ей ребенка, которого она взяла от умирающей матери. А когда он, оттолкнув ее, бросился к люльке, публика замерла в ожидании, увидев старуху, которая, прижимая ребенка к груди, бросала смелый вызов в лицо негодяя. Отец был безоружен перед лицом такой защитницы, и громкие аплодисменты, которыми публика наградила актеров, доказали взволнованным авторам, что первая сцена имела успех.

Следующее действие было спокойнее. Джози в роли хорошенькой деревенской девушки накрывала ужин. Она была, очевидно, в очень дурном расположении духа, швырялась тарелками, шумела чашками и с остервенением резала большой каравай хлеба, изливая в то же время все свои юношеские мечты и огорчения.

Миссис Джо не сводила глаз с мисс Камерон и несколько раз подметила знаки одобрения с ее стороны при некоторых удачных движениях и прекрасной мимике маленькой артистки. Джози поджаривала гренки, и ее сражение с ними очень смешило публику, так же как и ее презрение к дешевому сахару, которым она в конце концов все-таки решилась подсластить свои тяжелые обязанности. А когда она, покончив все свои дела, уселась на полу, грустно глядя в огонь, в публике послышались восклицания: «Бедненькая! Неужели же никто ее не пожалеет?».