Дэна поместили в щеточную мастерскую, и, сознавая, что в труде его единственное спасение, он работал с лихорадочной энергией, которая скоро стяжала ему одобрение начальников и зависть его менее искусных товарищей. Ежедневно он садился на свое обычное место под наблюдением вооруженного надзирателя. Всякие разговоры были запрещены. Единственный моцион составляли унылые переходы из камеры в мастерскую и обратно. Арестанты шли, держа руками друг друга за плечи и медленно волоча ноги. Молчаливый и мрачный Дэн кончал свою дневную работу, ел черствый хлеб и безропотно исполнял приказания, но глаза его так зловеще сверкали, что надзиратель заметил солдатам:
— Это опасный человек; следите за ним, он что-нибудь выкинет.
В тюрьме находились более опасные арестанты, закоренелые преступники и рецидивисты, готовые на все, только бы нарушить унылое однообразие своей жизни. Они вскоре поняли настроение Дэна и ухитрились передать ему теми таинственными способами, к которым прибегают заключенные, что при первом удобном случае в тюрьме готовится бунт. В день национального торжества, когда празднуется освобождение Америки, арестанты могли переговорить друг с другом, так как им разрешался час для общей прогулки по тюремному двору. Все должно было решиться в этот день насчет безумной попытки, за которую большинство, вероятно, поплатилось бы жизнью. Дэн также составил план своего побега, но отсутствие свободы сильно отражалось на его физическом и нравственном состоянии, и он день ото дня становился все мрачнее, озлобленнее.
Мысль о том, что он загубил свою жизнь, не давала ему покою. Он отказался от всех своих прежних надежд и мечтаний и чувствовал, что никогда не сможет показаться в милом старом Пломфильде, имея на руках следы крови. Убитый им человек не возбуждал его сожаления, но он сознавал, что позор тюрьмы никогда не изгладится из его памяти, хотя бритые волосы отрастут, арестантское платье легко заменится другим, а замки и решетки останутся далеко позади. «Все кончено, я сам испортил себе жизнь, и не стоит больше об этом думать. Перестану бороться и постараюсь получать удовольствие, которое мне еще доступно, все равно, где и как. В Пломфильде подумают, что я умер, будут по-прежнему любить меня и никогда не узнают, что со мной сталось. Бедная мама Баэр, она хотела помочь мне, но напрасно, ее сорванец оказался неисправимым».
И, опустив голову на руки, сидя на своей низкой постели, бедный Дэн предавался своему горю, покуда глаза его не смыкались, и тогда он в счастливых грезах снова переживал свое детство и те более близкие веселые дни, когда все ему улыбались, а Пломфильд приобрел для него новое, неведомое очарование.
В мастерской находился один заключенный, судьба которого представлялась Дэну еще тяжелее, чем его собственная. Срок его истекал весной, но трудно было рассчитывать, чтобы бедный Мейсон мог дотянуть до этого времени. Самый жестокий человек сжалился бы, слушая его душераздирающий кашель и видя, как несчастный отсчитывает дни и ночи, оставшиеся ему до свидания с женой и ребенком.
Ему полагалось некоторое смягчение наказания, но некому было похлопотать за него, и было ясно, что великий избавитель — смерть — скоро положит конец его страданиям. Дэн не смел показывать ему всю ту жалость, которую питали к нему в душе, но это теплое чувство было единственной светлой точкой в его жизни за эти мрачные дни. Дэн помогал ему в работе, когда тот был слишком слаб, чтобы закончить ее самостоятельно, и воспоминание о благодарном взгляде больного, как солнечный луч, освещало потом его одинокую камеру. Мейсон завидовал прекрасному здоровью своего соседа и жалел, что тюремный режим отражается и на нем. Это был миролюбивый, смирный человек, который старался по мере возможности отговорить Дэна от участия в заговоре. Но, раз попав на дурную дорогу, Дэн легко покатился по наклонной плоскости и находил даже некоторое удовлетворение в мыслях о тюремных беспорядках, когда он отомстит нелюбимому надзирателю и попытается достигнуть свободы. Бунт представлялся ему хорошим исходом для тех бурных чувств, которые волновали его все это время. Он укрощал много диких зверей, но до сих пор ему еще не удавалось справиться с самим собой.
В последнее воскресенье перед знаменитым днем Дэн заметил в церкви нескольких посторонних и стал в волнении вглядываться в их лица, опасаясь встретить среди них знакомых. Но все были чужие, и он скоро забыл их, вслушиваясь в ласковые слова священника и в грустное пение арестантов. Посетители часто разговаривали с заключенными, и потому никто не удивился, когда одна из дам попросила слова. Это заявление заинтересовало более молодых слушателей, и даже старшие отнеслись к нему с некоторым участием, так как в их однообразной жизни они радовались всякой перемене. Ораторша была одета в черное. Она представляла собой женщину средних лет, с симпатичным лицом, приятным голосом и глазами, полными участия и сострадания. Она напомнила Дэну миссис Джо, и он не проронил ни одного слова из ее маленькой проповеди, чувствуя, что каждое из них относится к нему, так как он нуждается в утешении и ласке, чтобы рассеять мрак отчаяния, охвативший его душу. Это был маленький, бесхитростный рассказ, но он сразу овладел вниманием слушателей. Ораторша говорила о двух солдатах, попавших во время последней войны в госпиталь. Оба были ранены в правую руку и оба боялись потерять ее и вернуться домой несчастными калеками. Один был терпелив, послушен и покорился решению докторов, которые сочли необходимым отрезать руку. Он поправился после тяжелой болезни и радовался, что остался жить, хотя и не мог больше сражаться. Другой упрямился, не признавал никаких советов и умер мучительной смертью, раскаиваясь в своем поступке, когда было уже слишком поздно.
— В каждом рассказе должно быть свое нравоучение, и таковое вы найдете и у меня, — закончила ораторша, приветливо улыбаясь арестантам. — Здесь находится госпиталь для раненных в жизненной борьбе. Среди вас могут встретиться больные души, слабые воли, дурные страсти, заглохшие совести и все те нравственные болезни, которые происходят от попранных законов, божеских и человеческих. Но никто не должен утрачивать надежду, ибо Бог милосерд, а люди сострадательны при условии искреннего раскаяния и покорности с вашей стороны. Переносите же мужественно ваше наказание, так как оно справедливо, но постарайтесь почерпнуть в нем новые силы для лучшей жизни. Рубцы от раны останутся, но лучше человеку лишиться обеих рук, чем потерять душу. Эти тяжелые годы могут быть полезнейшими в вашей жизни, если они научат вас самообладанию. Друзья мои, постарайтесь переносить горькое прошлое, смыть его грехи и начать новую жизнь, если не ради себя, то во имя матерей, жен и детей, которые с нетерпением ждут вас. Помните о них и не обманывайте их ожиданий. А если есть среди вас такие несчастные, у которых нет ни родных, ни друзей, не забывайте, что Отец наш Небесный всегда готов принять, простить и утешить своего блудного сына даже в последний час.
Здесь проповедь окончилась, но ораторша чувствовала, что слова ее не пропали даром. Один из слушателей низко опустил голову, а на многих лицах лежало мягкое, растроганное выражение. Дэн плотно сжал губы и упорно смотрел вниз, чтобы скрыть слезы, набежавшие ему на глаза при упоминании о друзьях. Он был рад, когда снова очутился в своей камере, и, вместо того чтобы спать, сидел, погрузившись в размышления. Следовало ли ему принять участие в бунте и таким образом совершить еще одно преступление, удлинить срок наказания и сознательно отвернуться от того хорошего, что могло быть в жизни? Или, как разумному солдату в проповеди, лучше было покориться, выждать время и, очистившись страданием, вернуться к новой жизни? Может быть, он найдет силы поехать домой и почерпнет утешение и поддержку в любви и участии своих друзей?
Добро и зло боролись в душе Дэна в эту ночь, и он не мог сомкнуть глаз. Раскаяние и злоба, стыд и горе, гордость и сожаление овладели им, и бедный Дэн чувствовал, что эти внутренние враги опаснее всех тех, с которыми он встречался во время своих странствий.
