Когда наконец к даргаху прибыл сандал из Рангапуры, внутри него началось великое замешательство. Сквозь дверь, полощась над головами людей, просунулось широкое ярко-зеленое знамя на гибком бамбуковом древке. Люди трясущимися руками ловили его край, прижимали к губам.

Раздались возгласы:

— Свету, свету больше!

Высокий человек с головой, закутанной в платок, полез на стену и принялся накачивать воздух в баллоны ламп^[10]. В их ярком свете еще лучше стали видны возбужденные лица и горящие глаза молящихся.

Наконец чаша с сандалом появилась в даргахе. Человек пять пожилых людей в фесках, закрыв глаза, густыми низкими голосами запели газель, вторые строфы которой кончались словами: «Ас салам-ул-малек!» Общее смятение достигло предела. Люди, толкаясь, начали суматошно растягивать поверх надгробия гирлянду — четырехугольную нить с нанизанными на ней цветами. Кто-то из стариков, размахивая бутылкой с розовой водой, щедро кропил всех присутствующих, другие разбрасывали вокруг надгробия сандаловые опилки.

Прижатый в угол даргаха, потрясенный, я наблюдал это необыкновенное зрелище, в котором были фанатизм и какое-то коллективное сумасшествие.

Когда я кое-как протолкался к выходу, меня встретил обеспокоенный Хасн-уд-Дин Ахмед.

— А я боялся, что вас там задавят! — обрадованно сказал он.

— Этот сандал последний? — отдышавшись, спросил я.

— Что вы! Процессии с сандалом прибудут из всех окрестных деревень, а их тут немало!

Долго потом бродили мы по огромному табору урса. Всю ночь пылали огромные костры. Со всех сторон несся тревожный пульсирующий грохот самодельных крестьянских барабанов, похожих на опрокинутые лукошки. Два-три барабанщика шли впереди, за ними плелся нанявший их крестьянин. В руках он держал поднос с кокосовым орехом, монеткой или сладостями. Люди несли дары святому Наранджану, ожидая от него помощи — исцеления близкого, поддержки в хозяйстве и т. д.

А когда, отойдя от «главной улицы», мы вступали в густую тьму, где стояли возы и лежали бесчисленные неподвижные фигуры, то наблюдали житейские сценки. Какой-то парень, примостившийся у колеса арбы, обнимал девушку, пытаясь поцеловать ее. Девушка, смущаясь, отталкивала ухажера. Всюду шли тихие разговоры о хозяйстве, о делах и заботах, бедах и несчастьях, болезнях и смерти, о надеждах на будущее.

Утром, когда из-за гор выкатилось огромное пылающее солнце, молящимся был дан приказ администратора района и полицейского инспектора разъезжаться по домам.

— Обычно здешний урс празднуют дня два-три, — пояснил Хасн-уд-Дин. — Но тут образовалась такая скученность и антисанитария, что может вспыхнуть эпидемия. К тому же в округе сейчас мало воды.

И люди, повинуясь приказу, стали разъезжаться. Двинулись в обратный путь и мы. Но перед этим забрались на высокий склон горной гряды, возле которой ютится Рангапура, и с орлиной высоты долго любовались на безбрежную равнину, лежавшую у наших ног, и на синие дали, где плоские сизые горы смыкаются с такими же сизыми небесами.

* * *

Заканчивая главы, посвященные Хайдарабаду и Андхре, в целом мне хочется сказать, что я коснулся далеко не всех сторон их жизни. Они слишком многообразны, чтобы изложить их на полутора сотнях страниц.

Даже сами местные ученые и те недостаточно знают историю Андхры, историю государств, существовавших некогда на ее территории. Очень мало исследованы современная жизнь и культура народов и племен, населяющих страну.

В штате есть горные и лесные районы, населенные отсталыми племенами, где никогда не бывали даже вездесущие англичане и сборщики наваба. Никто не исследовал пока жизни, языка и богатейшего фольклора банджара, так напоминающих наших цыган.

Было бы неправильным думать, что в Хайдарабаде и в Андхре — до недавней поры настоящих заповедников феодализма — нет ростков нового.

В Хайдарабаде работает несколько довольно крупных предприятий, в том числе текстильная, табачная фабрика, выпускающая сигареты «Чарминар». К северу от Хайдарабада в Шакарнагаре работает сахарный завод, в Шахабаде — цементный завод, в Сирпуре — бумажная фабрика.

Андхру-Прадеш ждет большое будущее. На ее территории намечено строительство целого ряда промышленных предприятий, в том числе автомобильного завода, фармацевтической фабрики, в строительстве которой примут участие советские специалисты. К югу от Хайдарабада на капризной реке Кришне сооружается громадная гидроэлектростанция. Плотина не позволит реке выходить из берегов и наносить ущерб хозяйству страны, а вырабатываемая электроэнергия окажет большую помощь в преобразовании засушливых районов Андхры и Майсура. Под волнами моря, рожденного плотиной, будут навечно погребены развалины древнего буддийского университета, над изучением которых работают сейчас индийские и зарубежные археологи.

Однако обо всем этом расскажут другие люди, которым доведется посетить Андхру-Прадеш.

ГЛАВА II

ПО СЛЕДИМ АФАНАСИЯ НИКИТИНА

СТОЛЬНЫЙ ГОРОД БИДАР

Кто из советских людей не знает Афанасия Никита-, на? Кто не слыхал о его долгом и трудном путешествии «за три моря», в далекую чудесную Индию? На ладьях, пешком с попутными караванами и верхом, он преодолел многие тысячи длинных и трудных верст и достиг Западного побережья Индии. Он посетил древнюю Гулбаргу, город Бидар — столицу могущественного в то время султаната Бахманидов, знаменитую алмазами Голконду и великий храм Парват на берегу Кистны. А потом он совершил такой же богатырский переход на родную сторону и умер в безвестном монастыре, так и не дойдя до родной Твери.

НА ПОСЛЕДНЕМ ПРИВАЛЕ…

Образ отважного русского землепроходца занимал меня давно. Ведь некогда ему тоже привелось видеть чарующие пейзажи Декана. Он тоже ходил по этим дорогам и слышал певучую речь людей андхра! Когда, думая о нем, я закрывал глаза, то передо мною тотчас же возникал подстриженный под горшок, коренастый широкоплечий русак с окладистой бородой и голубыми глазами, который пытливо и зорко наблюдал за всем, что попадалось ему по дороге.

…Однажды, наверное, караван, с которым он шел к Бидару — столице Бахманидов, остановился на ночевку в одном перегоне от цели. Ночью, закинув руки за голову, лежал Афанасий возле походных костров и глядел на огромную медную индийскую луну, на перламутровые облака, плывущие по темному небу, и на звезды, не похожие на русские. Громко хрумкал сухую траву стоявший рядом на привязи статный конь. Во сне чмокали губами и бормотали на разных языках его разноплеменные спутники. Стрекотали цикады. Прохладный, напоенный чужими ароматами ветер приятно овевал усталое тело и ноющие ноги, шевелил волосы, раздувал яркие красные точки в серой золе погасшего костра. Вздыхая, Афанасий вспоминал о том, что видел в дороге, думал долгие бесконечные думы:

«За два года вон сколько верст отмахал. А все не везет мне. Мать честная! Видно, в недобрый час из Твери вышел, коли в дороге все потерял: и добро свое и товарищей. Загнала меня судьба на край света. Другие съездят до Хвалынском моря — глядь, везут короба денег да сундуки добра. А я, горемычный, одного коня и того никак не продам. Может, в Бидаре повезет. До него всего один переход остался. Говорят, тамошние бояре нужду крепкую в конях имеют. Сосну-ка я малость — путь завтра не короткий!»

И Афанасий, повернувшись на бок, сунув под голову попону, засыпал чутким сном, готовый при малейшей тревоге вскочить на ноги и защитить коня — единственное свое достояние, с которым он связывал столько надежд.