Это была очаровательная, веселая сценка, которую мы поняли до мелочей, потому что содержание ее рассказывал учитель. Вот гопи доит корову. Ее движения изящны. На лице у нее ласка к животному. Правая рука делает быстрые доящие движения, выменем служат пальцы левой руки. Закончив «дойку», гопи ставит кувшин с молоком на голову, спешит домой, запирает молоко и уходит.

Озорник Кришна тут как тут. Выглядывая из-за угла, он лукаво улыбается. На лице у него написано невероятное желание напроказить. Озираясь, он пробирается в хлев, на цыпочках подходит к кувшинам с молоком, отпивает из них по нескольку глотков, облизывает куски масла. Вообще аватар ведет себя как русский мальчишка, попавший в погреб, который забыла закрыть на замок его зазевавшаяся мамаша.

Но вот приходит молодая хозяйка. Она в ужасе всплескивает руками — Кришна выпил все молоко и слизал все масло. Хуже того — он пролил на пол простоквашу! Разгневанная гопи задает бесцеремонную трепку восьмому воплощению бога Вишну. Кришна обижается, плачет и вырывается из ее рук. И тут только вдруг видит гопи, что это не простой мальчик, а бог. Очарованная и потрясенная великим сиянием могущественного Вишну, она падает к его ногам.

Джанак Кумар и его партнерша разыграли еще несколько веселых пантомим из жизни Кришны. И глядя на гибкие сильные тела молодых танцоров, на их замечательные танцы, мне вспомнилось, как лет семь назад я был на спектакле труппы индийских артистов в Большом театре. Индийские танцоры показывали тогда несколько сценок мифологического содержания. Танцевали они красиво, с душой. Но для московских зрителей мифологические сценки казались каскадом экзотических па, исполняемых под аккомпанемент незнакомых инструментов, не более. Сути танцев никто не понимал.

Именно там, в доме мадрасского учителя танцев, я и открыл для себя, что в классических танцах Индии нет ничего загадочного и непонятного. Загадочными и непонятными кажутся они непосвященному зрителю потому, что он не знает богатой мифологии народов Индии, составляющей душу их искусства: музыки, пения, танцев, живописи и скульптуры.

Позже я не раз встречался с Джанаком Кумаром — поклонником искусства древних ваятелей. В своих скульптурных композициях он не без успеха воспроизводит изящные фигурки каменных танцоров, которыми украшены стены храмов. Для этого ему приходится иногда совершать путешествия по окрестностям Хайдарабада.

— Я не принадлежу к касте брахманов, — как-то рассказывал он. — Я каястх^[8]. В наше время каста в Индии значит все меньше и меньше, но иногда мне все-таки дают почувствовать, что я не брахман. И знаете где?

— Где?

— В доме учителя танцев, где мы с вами встретились впервые.

— Неужели сам учитель?

— Нет. Наш учитель, хоть он и носит джанеу, человек нового времени и не обращает внимания на подобные мелочи. Вели бы он начал унижать своих учеников, то вскоре остался бы без заработка. Ведь большинство его учеников — мусульмане или люди низших каст, как говорили раньше: нечистые.

— Но кто же тогда?

— Его мать. Она ортодоксальная брахманка. Обидно, знаете, когда тебе не дают стакана напиться и смотрят на тебя так, будто ты какая-нибудь гадкая букашка! Но я отомстил старушке, и знаете каким образом? Однажды, когда старушка ушла на базар, мы с Мэхэр (она ведь тоже «нечистая»!) потихоньку проникли к ней в кухню и потрогали руками все ее чашки и плошки!

Веселые огоньки играли в глазах Джанака, когда он объяснял мне смысл подобной «мести».

— Вы знаете, убежденные хиндуисты верят, что душа человека не умирает, а без конца перевоплощается. Если в этом рождении у хиндуиста все в порядке, то в следующем своем рождении он перевоплотится в богатого коммерсанта или, положим, в майсурского раджу. Но если он оказался грешен в чем-нибудь — не миновать ему ходить в ослиной шкуре. А то еще хуже: в следующем рождении он может появиться на свет в виде червяка! Своими «нечистыми» руками мы осквернили посуду брахманки, стало быть — на ее душе грех. Пускай-ка она в следующем своем рождении перевоплотится в кошку или жука!

Не иначе как сам Кришна вдохновил Джанака Кумара на такую озорную проделку. Надеюсь, моя книжка не дойдет до старой брахманки, и она никогда не узнает о том, что «нечистые» Джанак и Мэхэр касались пальцами ее плошек.

НОВОЕ И СТАРОЕ

В Хайдарабаде у меня было много знакомых, которых по религии их предков следовало бы отнести к хиндуистам. Следовало бы, говорю я в сослагательном наклонении, потому что большинство их считают себя прежде всего гражданами Индии, а принадлежность к той или иной религии теряет для них смысл. Правда, все они вынуждены весьма и весьма считаться со старыми традициями, которые до сего дня сильны в городах и деревнях Индии.

За три года жизни в Хайдарабаде нам не раз приходилось обращаться за помощью к тамошним частным врачам. Общение с этими людьми во многом помогло нам увидеть те сдвиги и новые тенденции, которые имеют место в хиндуистском обществе, очень ортодоксальном и застойном.

Однажды мы несколько дней подряд являлись на прием к известному в городе доктору Свами. Доктор — типичный андхра: у него массивная костистая фигура, широкие плечи, большая голова. Добродушная улыбка не сходит с его смуглого лица. Доктор Свами хороший практик, и поэтому он работает в Кинг Эдвардс Мемориал — лучшей больнице Сикан-дарабада, читает лекции студентам медицинского колледжа при Османском университете, лечит членов правительства Андхры-Прадеш и, кроме того, имеет обширную частную практику.

Уютная приемная доктора Свами, где висит его собственный большой портрет и роскошный диплом об успешном окончании какого-то английского университета, — отличный наблюдательный пункт. Сюда приходят к нему различные люди за советом или помощью. Если посетителей нет, доктор выходит в приемную и садится отдохнуть. Он большой любитель потолковать о том и о сем.

— Рамлу! — кричит он. — Чаю!

На зов является Рамлу — молодой парень, слуга, шофер и ассистент, без которого доктор не может сделать ни шагу. У Рамлу удивительно смышленое лицо, на лице веселая улыбка. На подносе у него три чашки чаю.

Чай — прелюдия к разговору.

— Доктор, я слышала, что ваша фамилия Свами означает святой. Вы и в самом деле святой? — спрашивает моя жена.

Доктор перестал жевать бетель, секунду удивленно глядит на нее, затем закидывает голову на спинку кресла, разевает рот и начинает хохотать так, что все его массивное тело ходуном ходит в кресле. Шутка вполне оценена им.

— О, я в самом деле святой! — говорит он, отхохотавшись. — Очень большой святой! В деревне, откуда мы родом, святей нас не было никого. Впрочем, вернее было бы сказать — я бывший святой. Быть доктором и ортодоксом брахманом, знаете ли, очень и очень трудно, просто-таки невозможно!

— А ваш отец?

Отец доктора, высокий седой старик, постоянно помогает ему в работе.

— Ну, мой отец — человек старой закваски. Он убежденный ортодоксальный брахман, и его не переделаешь. В самом начале моей врачебной карьеры у нас с ним были довольно серьезные стычки. Ему многое не нравилось в моих делах и жизни. Но мало-помалу он смирился. Сейчас мы живем и работаем вместе, не мешая друг другу. Я не вмешиваюсь в его жизнь и убеждения, а он — в мои. Должен признаться, что отчасти под влиянием отца, а отчасти из-за моей собственной половинчатости и слабости характера жизнь в нашем доме нее еще идет по-старому.

Доктор говорил правду. Мы ни разу не видели его жены, хотя вся его семья живет тут же за стеной кабинета. Она избегает попадаться нам на глаза. Сквозь решетчатые окна видно, что жизнь в доме доктора идет по-старинному. По углам стоят голые кхаты — кровати. Белье и постели семьи лежат на полу. Стены комнат совершенно голые и не слишком чистые. Последнее, впрочем, малб зависит от Свами. Он снимает нижний этаж дома за солидную сумму. Жилье сейчас дорожает, и его могут в любую минуту попросить освободить помещение.