На крыше вместе с другими сидел пожилой низкорослый человек с черной как смоль бородкой. У него было темное лицо, сверкающие глаза. Он выделялся широкой черной хламидой, уверенными жестами и властной речью. Оказалось, что это был мазхаби пешва — духовный глава шиитов Хайдарабада. Он и объяснил мне смысл происходившего внизу: имам Хуссейн незримо присутствует возле костра. Все истинно верующие могут без страха пройти босиком по кострищу — имам не даст никому обжечься. И, конечно, подчеркнул он, большинство бегавших по горячим угольям были шииты!

Процедура длилась долго, пока кострище не подернулось сизым пеплом. Народ стал понемногу расходиться.

Мы слезли с крыши.

— Странно все-таки, что никто не обжегся, — вслух рассуждал на обратном пути знакомый мне студент Османского университета. — Наверное, и в самом деле тут замешана сверхъестественная сила!

— Всегда ли это сходит благополучно? — спросил я.

— Нет, не всегда. У нас в Налгонде в такой же вот огонь сунулся какой-то пьяный. Так он буквально изжарился на угольях. Спасти его не удалось. А вы бы побежали?

— Нет, не побежал бы! — честно сознался я. — Мне бы это даром не обошлось. У здешних людей ступни ног тверды как камень, а я почти не хожу босиком.

— Словом, вы не находите во всем этом ничего сверхъестественного?

— Честно говоря, не нахожу.

Студент недоверчиво покачал головой и всю дорогу упорно о чем-то думал.

ХАЙДАРАБАДСКИЕ ВСТРЕЧИ

От хайдарабадских мусульман мне не раз приходилось слышать жалобы на упадок веры. Эту жалобу я услышал и от Тамкина Казми — историка и ревнителя старины, который регулярно публикует в «Сиясат» — местной газете на языке урду — интереснейшие статьи о прошлом Хайдарабада.

Отправившись как-то в гости к Тамкину Казми, я с трудом разыскал его домик в старинном мохалла, возникшем в Старом городе еще при Кутб Шахах. Комната у него была совсем крошечная, с оконцем на уровне пола — так строили в старину дома хайдарабадцы.

Историку было за шестьдесят. Скрестив ноги калачиком, он сидел на низенькой тахте и, прихлебывая чай из блюдечка, долго со знанием дела и любовью рассказывал о прошлом города, а потом, выйдя на улицу, показал мне старинный индийский Колизей на окраине мохалла: обширную низину, обнесенную высокой каменной стеной с полуразрушенной беседкой на краю.

— Отсюда основатель Хайдарабада Мохаммед Кули Кутб Шах любил смотреть бои слонов, — указал он рукой на павильон. — Слонов поили особым опьяняющим напитком, и они дрались насмерть. Посмотреть на их битвы здесь собиралось иной раз по нескольку тысяч человек.

Слушая мой рассказ о виденном в дни мухаррама, Тамкин Казми горько усмехнулся:

— Побывали бы вы тут каких-нибудь полтора десятка лет назад, и вы бы увидели, что такое настоящий мухаррам! Тогда по городу нельзя было ни пройти ни проехать. А вы говорите — удивились! Здешние мухаррамы никогда уже не будут в прежнем размахе и славе.

— Почему?

— Времена пошли другие. Низам и навабы не желают тратить денег на мухаррам — у них не прежние доходы. Отсюда нет былой пышности. А самое главное: среди мусульман стало много неверующих. Рушится вера, рушится на глазах!

Тамкин Казми говорил правду. Ортодоксов среди сегодняшних индийских мусульман не больше тридцати процентов. Все остальные либо вовсе отошли от религии, либо выполняют религиозные ритуалы лишь затем, чтобы избежать неприятностей в семьях, где главенствуют старики.

Как ни покажется это странным, но главными ревнителями и поддержателями ислама, бесчисленных, порой диких предрассудков, старинного уклада жизни в семьях и многого такого, что давным-давно отжило свой век, являются женщины мусульманки, на которых тяжелее всего давит бремя религии. В большинстве своем матери мусульманских семейств и сейчас еще живут в женской половине дома, совершенно отрезанные от мира. Там, за пардой, молодые девушки начинают жизнь так же, как начинали ее их матери и бабушки. А женщины оказывают сильное влияние на семью.

Бывая в гостях у хайдарабадцев мусульман, я очень часто не видел в домах женщин, кроме девочек до десяти лет. В мужской половине шел обед, велись разговоры, а сбоку, за занавеской, слышался шепот, негромкий смех. Иногда занавески чуть-чуть отодвигались, и оттуда выглядывал искрящийся любопытством, черный как уголек глаз. За ширмой сидели женщины — жены присутствующих гостей.

Мне приходилось иногда встречаться с обитательницами женских половин. Вот одна из них.

В литературных кругах Хайдарабада довольно известно имя молодой писательницы Джилани Бану, которая недавно опубликовала интересный сборник рассказов из жизни индийских женщин. Сборник получил широкую известность в Индии и Пакистане. Писатель Кришан Чандр, глава прогрессивного направления в литературе урду, прочит Джилани Бану большую будущность и считает ее продолжательницей своего дела. Рассказы молодой писательницы полны жизни и острых наблюдений. Они написаны на так называемом женском диалекте языка урду, и читать их довольно трудно.

Когда я приехал к Джилани Бану по приглашению ее брата, навстречу из внутренних покоев вышла девушка лет двадцати пяти в традиционных мусульманских шароварах, пестрой блузе и легкой шали. У нее было белое, окрашенное легким румянцем лицо, широкие темные брови, длинная коса и красивые точеные руки.

Оказалось, Джилани Бану соблюдает обычай парды. Однако не в пример другим мусульманкам она ничуть не смущаясь смотрела прямо в глаза, разговаривала смело и независимо, держалась с большим достоинством.

— Как же вы собираете материал? — спросил я. — Из ваших рассказов видно, что вы хорошо знаете людей и предмет, о котором пишите, и в то же время — парда!..

— Мне удается иногда бывать в деревнях, — ответила она. — Там я разговариваю с людьми и черпаю материал для рассказов. Трудно, конечно, но что поделаешь? Я соблюдаю парду не по собственному желанию, а из уважения к матери и старшим сестрам.

— И так на всю жизнь?

— Нет, вовсе нет! — живо ответила она. — Вскоре я выхожу замуж и тотчас же покончу с пардой. Мой будущий муж — человек новых идей, и он против парды. Но пока я во власти традиций.

Никогда не забыть мне визита к Мохаммеду Сарвару — моему бессменному гиду по Хайдарабаду. Буквально за несколько часов до нашего окончательного отъезда из Хайдарабада он попросил меня и мою жену зайти к нему.

Откровенно говоря, я удивился приглашению Мохаммеда. Сам он часто бывал у меня. Вместе мы много странствовали по городу. Не раз подъезжал к воротам Мохаммеда и я, но всякий раз, выходя со двора, он плотно закрывал за собой калитку. Если же я стучался в его отсутствие, то в доме замирал разговор и воцарялось молчание. Я знал, что Мохаммед живет вместе с братом и матерью и что мать у него очень религиозная.

— Моя мата-джи проводит все время в чтении Корана, — как-то сказал он мне. — Она строго соблюдает парду.

— Сидит дома?

— Да, целыми днями, месяцами и годами. Весь ее мир в четырех стенах. Только изредка она выбирается к родственникам. Недавно я возил ее смотреть кинокартину «Десять заповедей»: нанял рикшу с крытым фургончиком. Поехали с ней на последний сеанс. Все это очень сложно! — Мохаммед вдруг несколько замялся. — И я прошу прощения, профессор сахиб, что не приглашаю вас к себе. Не могу! Когда вы стучитесь в мое отсутствие, а вы стучитесь так, как не стучатся у нас в Индии, она насмерть пугается и прячется в заднюю комнату. Что я могу поделать с ней?

Явившись на этот раз с приглашением, он сказал со вздохом:

— Если бы вы знали, как долго я убеждал ее принять вас в нашем доме. Целый год! Сначала это было решительное нет, но вот сейчас она сказала наконец да. Пойдемте, обязательно пойдемте ко мне!

Мохаммед жил через дорогу у талао — старинного глубокого колодца. То, что я пошел в гости не один, а с женой, весьма облегчило и упростило этот первый и последний визит в дом Мохаммеда Сарвара.