— …Мне нравится работать у них, — продолжал Переслени, потягивая кофе, — но я и сам хочу быть шефом. Я уже почти шеф. Поверь мне! Если бы я сейчас жил в СССР, уже давно был бы шефом. И это не пустые мечты. У меня есть знания и хватка. Я пробьюсь — увидишь! Приезжай через пять лет — я буду всесильным миллионером. Сейчас необходимо поднакопить денег — тогда можно будет самому открыть ресторанчик. А потом — целую сеть, а?!

— Я искренне желаю тебе успеха.

— Ведь как хорошо, как хорошо, что мама в детстве научила меня готовить! Какая она у меня умница!.. Так что я заработаю. Обязательно заработаю много денег. Уже сейчас у меня приличная зарплата. Вдобавок мы трясем время от времени еврейские лавки…

— Алексей, мне пора.

— Погоди, мы довезем тебя — Ленка гоняет быстрее звука.

Я достал из кармана письмо и положил его на стол.

— Это от дяди, — сказал я.

Он ловким движением вскрыл конверт, принялся читать. Глаза его забегали из стороны в сторону. Я сделал несколько больших глотков кофе, теперь уже остывшего и не обжигавшего рот. Алексей сложил письмо, скользнув ногтем по сгибу.

— Что-то, — медленно и хмуро сказал он, — дядя стал шибко политикой увлекаться. Газеты, понимаешь, цитирует… Скажи честно — ему надиктовали?

— Юрий Сергеевич писал то, что ты сейчас прочитал, при мне. И никто не заставлял его это делать.

Удостоверившись, что дверь на кухню плотно закрыта, я протянул Переслени бумажку, на которой шариковой ручкой был написан телефон Ирины.

— Ты в своем письме к матери просил сообщить адрес Ирины, но Маргарита Сергеевна адреса не помнит. Она дала мне вот этот телефон. Я звонил, но не застал Ирину дома — она где-то отдыхала.

— Тебе дали этот телефон в КГБ, — холодно постановил Переслени. — Я-то уж знаю. Ты сам-то капитан или уже майора получил?

— Вот это да! — хлопнул себя ладонью по щеке прокурор, когда мы подходили к КПП. — Запугали же, черти, парня! Значит, так и спросил — капитан ты или уже майор?!

— Так и спросил, — улыбнулся я.

— А ты сообщил ему, что его родная мать полагает, будто он пишет ей письма под диктовку ЦРУ? — спросил прокурор.

— Нет, — ответил я. — Сын и мать доведены шпиономанией почти до помешательства. К чему было подбрасывать дрова и в без того полыхавший костер?

— Зря, — сказал прокурор. — Следовало сообщить… Так что же ты все-таки ему ответил?

— Если один человек убежден в том, что второй человек — верблюд, второму бывает очень трудно доказать обратное, — ответил я.

Переслени поглядел на меня исподлобья.

— Впрочем, — сказал он, — мне все равно, кто ты — гебист или журналист. В любом случае приятно поговорить с человеком, приехавшим оттуда.

— Если не хочешь брать телефон, давай его обратно.

Он ничего не ответил, но бумажку с телефоном поглубже упрятал в карман. Лена забрала чашки со стола и понесла их на кухню. Когда дверь захлопнулась, Переслени сказал:

— Как-то я был у приятеля на парти^[32]. Мы переписывали кассеты, пили чай… Девчонок не было. Я говорю: "Без женщин нельзя!" — "Давай, — отвечает он, — позвоним моей подружке, пригласим ее и попросим взять с собой какую-нибудь симпатичную девчонку. Идет?" Я обрадовался. Словом, скоро появляется его Ирина с приятельницей. Бог мой — что за Ирина! Мы знакомимся с ней, а я чувствую, что уже по уши ин лав^[33]… Понимаешь, я впервые полюбил по-настоящему красивую женщину. Роскошная коса на спине, большие глаза, чистый лоб, алые губы… Я медленно, но верно сходил с ума. А потом мы гуляли с ней по свежему снегу вдоль Москвы-реки. Я волновался, жутко хотел курить. Стрельнул сигаретку у водителя грузовика. Но Ирина сказала, что, если я посмею закурить, она начнет раздеваться… А ведь мороз стоял, снег кругом. Словом, она победила. Мы бродили с ней до вечера, а меня не покидало тягостное предчувствие разлуки. С тех пор она так и осталась в памяти — недосягаемо прекрасной. Первой и последней. Самой дорогой на свете. Ты мне больше не напоминай о ней — не то опять, как баба, разревусь… Ладно?

Мне хотелось успокоить его, но я не знал, как.

— Знаешь, — сказал я и положил руку на его плечо, — по мне, уж лучше страдания неутоленной любви, вечная скорбь и тоска, чем неизбежное разочарование и цепь предопределенных банальностей. Да! Чуть не забыл…

Я еще раз порылся в нагрудном кармане куртки и выложил его старенький профсоюзный билет. Сказал:

— Это тебе на память. Маргарита Сергеевна просила передать.

Алексей раскрыл книжицу и, глянув на фотографию, рассмеялся:

— Какой же я здесь дурак! Ах, дурак! И ничего еще не знаю о том, что случится со мной всего через год… Бедный, глупый мальчик… Знаешь, вместо профсоюзного билета ты бы лучше привез мне веточку рябины… Я когда-то рябину посадил у нас в деревне под Москвой. Хотя, — он махнул рукой, — деревню снесли и рябину, должно быть, тоже не пощадили. Ну, пора ехать!

…По пути в аэропорт мы заехали в местную православную церковь. Она одиноко стояла посреди огромного шумного города. Омытая теплым вечерним, ещеморосившим дождем. Окутанная туманом и темнотой. Внутри было тепло и сладковато пахло топленым воском.

Переслени подошел ближе к алтарю, и я краем глаза увидел, как зашевелились его губы:

— И крестом святым… Пречистая… Пресвятая… раба Божия… упование мое…

О чем просил Переслени Бога в тот теплый августовский вечер под шум дождя и потрескивание свечей? Услышал ли Господь его молитву? А если да, то как рассудил?

Приблизительно через две недели в генеральное консульство СССР в Сан-Франциско позвонил человек, назвавшийся Алексеем. Он просил о встрече. Сказал, что находится в закрытой для советских людей зоне Сиэтла. Однако дело было в пятницу вечером, и консульские работники уже собрались расходиться по домам. Человеку, назвавшемуся Алексеем, предложили связаться с консульством в понедельник утром.

Но он больше не позвонил…

Ирина недавно вышла замуж. По-прежнему живет в Москве, и, как говорят, брак ее счастливый. Но иногда, раз или два в год, когда странная тоска опускается на сердце, она подходит к телефону и, убедившись, что поблизости никого нет, звонит Маргарите Сергеевне. Они обмениваются новостями, долго разговаривают, вспоминая былое, и прощаются до следующего Ирининого звонка. Повесив трубку, Маргарита Сергеевна достает из комода картонную коробку и беззвучно — чтобы не потревожить соседей — плача, перебирает вещи, оставшиеся от Алексея, — расческу, комсомольский билет, носовой платок… Ирина же спешно прячет в сумочку книжку, где записан телефон женщины, которой не суждено было стать ее свекровью, и идет хлопотать по хозяйству.

XVIII

На центральном направлении вывода войск, в районе Южного Саланга, шла подготовка к последним боевым действиям против Ахмад Шаха. Но здесь, в Найбабаде, что затерялся среди бескрайних пустынных песков, в семидесяти километрах от советской границы, война, казалось, уже закончилась. О ней напоминали лишь бесконечные колонны боевой и транспортной техники, уныло тянувшиеся с юга на север, к Хайратону.

Близ этого глинобитного городка, в расположении мотострелковой дивизии, начальник штаба 40-й армии генерал-майор Соколов разместил запасной армейский командный пункт. Дней за десять до пересечения границы последним советским подразделением сюда, как предполагалось, должен был переместиться командующий армией генерал-лейтенант Громов. На всякий случай оборудовали отдельный модуль для руководителя оперативной группы Министерства обороны, все еще находившегося в Кабуле. Солдаты его так и окрестили — "домик Варенникова".

В расположении дивизии гасли последние огни. Ночной мороз схватил редкие лужи — они подернулись прозрачной корочкой льда.

Прокурор распрощался со мной близ штаба дивизии и растворился в темноте, похрустывая башмаками по мерзлой воде.