Она могла задать вопрос ему, если хотела, но, если что-то хорошее она могла заслужить, то расспрашивание Декстера могло иметь негативный результат. На его вопросы должны были быть даны правдивые ответы, но не ответы вопросом на вопрос. Но иногда Натали специально доводила до наказания. Принять боль от ударов его ремня временами было легче, чем делиться воспоминаниями. Слишком тяжело было вынести воспоминания о своей жизни до всего этого и о своей семье, учитывая то существование, которое она сейчас вела. Синяки на коже пройдут, а вот острое чувство испорченной жизни и потери семьи не давало потом заснуть.
Хотя в это трудно поверить, но выбор был за Натали. Она могла давать Декстеру то, что он требовал или нет. Что ей хотелось: награду или наказание? В любом случае решение было за ней.
Оскорбительным для Натали было требования к мытью. Согласно правилу Декстера о самоудовлетворении принятие ванны в одиночестве было запрещено с тех пор, как она тут появилась. Ему было недостаточно, что он мог всегда наблюдать за ней в камеру, он настаивал на личном присутствии. Сначала он буквально мыл её, словно маленького ребёнка, нуждающегося в помощи. Если его рука водила губкой или мочалкой, то в награду ей доставался яркий аромат соли для ванны, мыла, шампуня и кондиционера. А после того, как он вытирал её — всё её тело, он приказывал ей лечь на матрас и покрывал её кожу бархатистым лосьоном. Запахи менялись, но их присутствие пропитывало затхлую комнату, витая ароматным облаком.
Хотя Декстер провозглашал, что Натали его, принадлежит ему, он был для неё совсем чужим. Его прикосновения стесняли её, она неосознанно напрягалась.
Ничего не оставалось личного — ничего. Декстер требовал озвучивать её мысли и чувства на всё, что он делал, что ему приходилось делать для неё: на любое вознаграждение или наказание.
— Скажи мне, что ты чувствовала, когда я шлёпал тебя.
— Это больно. — Ответ был честным, и она не раздумывала.
— Нет, клоп. — Декстер дотронулся до точки между грудями там, где находится сердце. Не то, что гоняет кровь, но метафорическое, контролирующее эмоции. — Как ты себя чувствовала?
Разговор был хуже самого действия.
Одно дело, когда тебя заставляют стоять часами в углу, как нашалившего ребёнка, а другое — описывать унижение. Одно дело, когда тебя заставляют ползти к его ногам и сидеть между его коленей, подобно собачке, а другое — признаться, что от стыда ты возбудилась.
Без зеркала она не могла увидеть своё лицо, но могла рассмотреть, как синяки расцвечивают её кожу. Первый, который он оставил на бедре во время полёта, уже побледнел, но появились другие. Некоторые, не очень заметные, были такие болезненные, что было трудно сидеть. Другие появились от связывания или от жёсткого пола.
Когда Натали призналась, что ей не нравится, что её моют, Декстер перестал. Он её услышал, и она должна была быть счастлива. Но она не была. С этого момента мыло, которое он приносил для её купания, было грубым, с сильным запахом. Вода без соли для ванны пахла серой и сушила ей кожу. Шампунь еле пенился, и, конечно, исчезли лосьоны. Натали теперь могла сама себя помыть под его наблюдением, но её честность имела свою цену.
Теперь у неё были принадлежности: простыни, полотенца, одеяло, но все они были лишены одного — цвета. Единственно, что выходило в её жизни за рамки белого, появлялось с приходом с Декстера: его сверкающие глаза, его джинсы — голубые или чёрные, цвет его рубашек. Это зачаровывало её каждый раз, когда он входил. Так бывает, когда смотришь на чёрно-белую фотографию с одним красным цветком или синим зонтиком, и её внимание фокусировалось на многообразии оттенков. Она следила за каждым его движением, насколько могла из того положения, в котором находилась в тот момент.
В тот день, когда на нём была зелёная рубашка, она вспомнила о полях в Айове. Синяя напомнила о небе в ясный летний день. Даже чёрный имел смысл, был контрастом к белому её комнаты.
Через недели её жизнь превратилась в предсказуемую рутину. Иногда она просыпалась до того, как появлялся Декстер с завтраком, иногда она спала. Но это неважно, она быстро выучила звуки его появления после слишком медленной реакции на них и последовавших наказаний, Натали мигом вставала так, как он требовал, презентуя всю себя, когда он входил.
После завтрака было время упражнений. В комнате меньше 9 квадратных метров было не так много возможностей. Декстер требовал, чтобы она двигалась. Ходила, танцевала, бегала на месте, прыгала или делала приседания — на свой выбор, но стоять неподвижно, сидеть или лежать на кровати, единственной мебели в комнате, запрещалось. Движения нужно было делать без перерыва, пока он не появится с ланчем. Она не могла отследить длительность этого, но могла сказать, что она была разной. Были дни, когда она продолжала и продолжала, до тех пор, когда могла только шагать и то из последних сил.
Еда не гарантирована, её нужно было заслужить. Обычно она сидела с Декстером за маленьким столом. Иногда ей разрешалось завернуться в одеяло, иногда нет. Если у него было особо властное настроение, она ела на полу, сидя на коленях у его ног, получая еду из его рук. Она скоро поняла, что определяющим фактором было количество стульев. Если, стоя в желаемой им позиции, она видела, что появился только один стул, а дверь закрылась, её дыхание учащалось.
Это означало, что эту часть дня ей придётся не ходить, а подползать к его ногам на четвереньках с колышущимися из стороны в сторону грудями.
Между ленчем и ужином было, как Декстер говорил, — его время. Задача Натали была заслужить награду, которая определялась степенью его удовлетворения и часто — её унижения. Он напоминал ей, что только он может это делать с ней, только он может оставлять следы на её коже и принижать. Мир будет видеть в ней королеву, но сначала она должна ублажить своего короля.
Недели шли, а её девственность оставалась нетронутой.
Не то, чтобы он её не трогал, он это делал. Его пальцы, ладони скользили по её лицу, шее, ключицам. По его желанию она стояла или лежала, а её груди, живот или зад ласкали или наказывали. Он видел её всю, но не проникал в её вагину.
Невнимание к этой конкретной области, тогда как он делал всё остальное, его властное присутствие пробуждали её вожделение, заставляя желать вещей, о которых она раньше даже не думала. Жажда чувственности, эротики захватывали её.
Если раньше она постоянно думала о родителях и семье, со временем это случалось всё реже. Не потому, что она не беспокоилась о них, просто эти мысли потеряли свою актуальность. Декстер получил контроль над всеми гранями её жизни.
Он был её богом и дьяволом. Его присутствие и одобрение просачивалось даже в её сны.
Ночью её руки зудели от желания снять напряжение. Когда он в первый раз запретил ей удовлетворять себя, она думала, что это будет самым лёгким правилом. Теперь же соблюдать его стало почти невозможно. Она даже иногда ёрзала по грубым простыням, позволяя им царапать свои сжавшиеся соски. Однажды она резко проснулась, от того, что её рука потянулась, куда нельзя. Она быстро взглянула на камеру, испугавшись, что от одного прикосновения к клитору может потерять заслуженное постельное бельё.
Мастурбация никогда особо не занимала её мысли, но, оставаясь наедине со своими воспоминаниями о посещении Декстера, её желание становилось слишком велико, чтобы его не заметить. Она вспоминала, как она была распята на металлической раме кровати с привязанными руками и ногами. Как её колени были поджаты под себя, а к лодыжкам привязана планка, прикреплённая затем к раме. Как он вслух описывал, что открывается его взгляду.
Её подушка намокла от слёз от этого воспоминания. Было уже достаточно ужасно то, что всё было на виду: попа в воздухе, а самая интимная часть открыта напоказ, но, когда её тело предательски повело себя, и блестящая жидкость потекла по бедру — это была агония.
Следующим пунктом в расписании после — времени Декстера — было купание, потом ужин.