Его психологическое учение, по праву получившее широчайшую известность, служит единственной цели: чтобы человек вновь стал способен к любви и «способен к Богу». Для этого необходимо победить страсти, которые искажают само человеческое естество, лишая его способности любить. Для одержания этой победы надлежит знать, каким образом страсти разжигаются бесами и затем воздействуют на человеческую душу.
Евагрий был подлинным «учителем духовной жизни». Палладий, в течение девяти лет прибегавший к его советам, говорит о нем: «мой учитель»[26], который «ввел меня в жизнь во Христе» (то есть духовное делание) и просветил ум к «духовному разумению Святых Писаний» – излюбленный предмет тех, кто избрал своим поприщем созерцательное житие[27]. Насколько можно судить по этому жизнеописанию, для своих близких Евагрий был прежде всего «духовным отцом» и гораздо в меньшей степени ученым или мудрецом – так о нем говорят только те, кто знает понтийского монаха лишь по его книгам. Чтобы читать умозрительные сочинения Евагрия не искажая смысла, следует помнить, что их автор был прежде всего духовным учителем[28].
* * *
Из всего богатейшего духовного наследия Евагрия в этой книге мы обратимся к частному вопросу, который до сих пор не утратил своей значимости, – его учению об унынии. На эту тему писали многие авторы до и после Евагрия, об этом говорится в «Изречениях святых отцов», в частности в первой апофтегме Антония Великого:
Рассказывают о святом авве Антонии, что он, жительствуя в пустыне, однажды подвергся душевному смущению, унынию и особенному нашествию мрачных помыслов. Находясь в этом состоянии, он начал изливать печаль свою пред Богом. «Господи, – говорил он, – хочу спастись, но помышления мои никак не допускают меня совершить это. Что мне делать со страстями моими? как мне спастись?» Встав с того места, на котором сидел, и немного отошедши, он сел в другом месте, и вот видит известного ему человека, тщательно занятого трудом рук своих. Этот человек то вставал, оставляя рукоделие, и молился, то вновь возвращался к рукоделию: он сшивал листья пальмы. Потом опять вставал и молился; после молитвы опять принимался за рукоделие. Поступавший таким образом был Ангел, посланный Богом ободрить Антония и возбудить его к мужеству. И услышал Антоний глас, исшедший от Ангела: «Антоний! поступай так, и спасешься». Услышав это, Антоний очень обрадовался и ободрился: он начал поступать так и спасся[29].
Как мы уже сказали, Евагрий был наследником целой традиции и всячески призывал изучать деяния и наставления святых отцов, чтобы не сбиться с пути[30]. Он первым разработал «теорию уныния», позднейшие авторы будут лишь более или менее удачно повторять уже сказанное им. Поскольку в наши намерения не входило предложить читателю полное исследование об унынии[31], мы ограничимся учением Евагрия, что позволит составить некоторое представление о его исключительно богатом духовном наследии в целом. Польза от этого для современного человека не вызывает ни малейшего сомнения. Тем более что в своих творениях Евагрий передает нам знание, почерпнутое им из собственного духовного опыта, а не из книг. В одном из своих посланий он открыто признается в том, что ему был ведом этот порок:
Ты посетил сидящего во тьме и в сени покаяния, и ты просветил очи, непрестанно взиравшие к утешению, к свету! Да сподоблюсь я воздать Господу хвалу за утешение твоего письма, которым ты укрепил душу мою, терзаемую унынием; ты вспомнил о «мертвом псе»[32], иже аз есмь, до сего дня изгнанный в пустыню по множеству своих злодеяний (…)[33].
Здесь, как это вообще характерно для писем Евагрия, нет ни малейшего чувства превосходства общепризнанного духовного учителя; напротив, перед нами человек, который не скрывает своей уязвимости. Мы увидим, что его учение намного ближе нам, чем это может показаться с первого взгляда.
Из всего, что было написано об унынии, мы избрали самое поразительное. В сущности, наставления Евагрия говорят сами за себя и, несмотря на свою лаконичность, едва ли нуждаются в сторонних комментариях. И лишь поскольку изначально они писались для отшельников и киновитов (соответственно для монахов, живущих уединенно или в братствах), то есть в условиях, существенно отличающихся от нынешних форм религиозной жизни, нам хотелось их объяснить, чтобы тем самым сделать доступными более широкому кругу читателей. Да простится мне, что разбавил сие драгоценное вино.
1
Уныние: исключительно «монашеский» недуг?
Сегодня многие (и не только неверующие) считают монашество, и прежде всего в его исконных и наиболее суровых формах отшельничества, чем-то особенным, выходящим далеко за рамки «нормальной жизни», а иногда и просто чем-то маргинальным. И сами монахи охотно говорят об особой «монашеской духовной традиции». «Невидимая брань», ее вопросы, духовный опыт и формы иноческого подвига воспринимаются большинством верующих как нечто относящееся исключительно к монашескому миру и никак не связанное с жизнью «обычных» христиан. Несомненно, читатель испытает соблазн тут же отложить эту книгу в сторону: совершенно ясно, речь в ней пойдет об учении одного из отцов-пустынников. «Ну какое нам дело до всего этого?» Однако если у вас хватит терпения прочитать эти страницы, вам станет понятно, что заведомое неприятие объясняется всеобщим заблуждением. Оно существует испокон века, и в его повсеместном распространении виноваты и сами монахи.
Если верить искушенным в этом вопросе, уныние было едва ли не самым опасным «камнем преткновения» для древних монахов, и прежде всего для отшельников[34]. Для начала обратимся к самому термину, столь непривычному для нашего слуха.
Уныние (греч. akedia[35]), согласно учению Евагрия, имеет непосредственное отношение к пустынножительству и прежде всего знакомо отшельникам. Следует ли из этого, что только монахи-отшельники бывают подвержены унынию? Разумеется, мы можем прибегнуть здесь к таким общепризнанным авторитетам, как преподобные Иоанн Кассиан и Иоанн Лествичник[36]. Но уже в трактате, озаглавленном De octo spiritibus malitiae («О восьми лукавых помыслах»), который дошел до нас под именем Нила Синайского, мы встречаем следующее утверждение:
Подвизающиеся в священнобезмолвии (hesychia) пуще прочих страстей бывают обуреваемы унынием[37].
Чуть позже мы увидим, в каком смысле следует понимать эти слова. Сам Евагрий пишет, вероятно, об этом же в своем Послании к инокам, которые спрашивали его о том, как быть, если под натиском уныния тебя одолевает соблазн покинуть свою келью:
Постыдно оставить материальную обитель чувств – это знак поражения. И это случается с теми, кто живет в затворе[38].
Из общего контекста, однако, явствует, что Евагрий здесь имеет в виду не только отшельников:
В египетских монастырях каждый насельник уединялся в своей келье, чтобы заниматься ручным трудом и творить молитву. Вместе монахи собирались только для общей трапезы, а также в часы утренних и вечерних псалмопений[39].
