Но почему Хромой утверждал иное? Всем, что Борода знает, он обязан Хромому. Хромой научил их жить в этих подземельях. Указал цель жизни: понять и пытаться поправить то, что случилось… Он был убежден, что катастрофа — дело рук людей, тех самых ученых, которых Хромой так ненавидел. С Одноглазым и учениками Борода теперь продолжает дело, начатое Хромым. Удастся ли им понять что-нибудь? Стариков остается все меньше, все чаще они умирают, так и не начав вспоминать… Да и хранит ли чья-нибудь уснувшая память воспоминания, которые они ищут?
Одноглазый, шедший впереди, негромко выругался.
— Что там? — спросил Борода.
— Светильники гаснут. Видишь, почти не светят. Водяные машины, которые нам удалось пустить в ход с таким трудом, выходят из строя. Они дают все меньше энергии. Что будем делать потом?
— Надо сделать новые лопатки для колес.
— Легко сказать! Из чего и как? Мы еще можем кое-как наладить старые машины, но сделать что-то заново… Это искусство утрачено навсегда, Борода.
— Вздор! Все эти машины сделали люди, такие же, как ты и я.
— Знаешь, Борода, если Ботс нам сегодня ничего не скажет — похоже, мы проиграли… Надо отсюда уходить.
— Куда вы пойдете? Ты слышал, что говорил старик.
— Можно ночью пойти вдоль гор. Днем будем прятаться в пещерах. Хочешь, пойдем с нами?
«В сущности, этого надо было ждать давно, — думал Борода. — Ребятам все осточертело, а главное, им нужны женщины. Одно знание их не увлекает… В их телах сохранился первобытный инстинкт продолжения рода… А впрочем, все это тоже бессмысленно… Женщины давно бесплодны… В пещерах и в глубине развалин рождались лишь дети, зачатые до катастрофы. И если мы ничего не сможем изменить, то станем последним поколением этой проклятой земли».
Старик лежал на столе. Веревки, которыми он был привязан, глубоко впились в иссохшее худое тело. Голова запрокинулась назад, и острый клин бороды торчал вверх, отбрасывая резкую тень на побеленную известкой стену. При виде Бороды и Одноглазого старик шевельнулся, и из его впалой груди вырвался не то вздох, не то скрип.
— Развяжите его, — приказал Борода.
Парни, стоящие у дверей, бросились исполнять приказание. Когда путы были сняты, старик, кряхтя, приподнялся и сел.
— Посадите его в кресло.
Парни подняли старика и перенесли в потертое кожаное кресло. Над креслом с потолка свисал блестящий металлический шар, от которого тянулись нити проводов.
Старик не сопротивлялся. Посаженный в кресло, он попытался устроиться поудобней и принялся растирать затекшие кисти рук.
Борода и Одноглазый присели напротив на грубо сколоченных табуретах.
— Ну, здравствуй, президент Ботс, — сказал Борода. — Приветствую тебя в нашей исследовательской лаборатории.
— А я совсем не президент, — довольно спокойно возразил старик, — и никто до сих пор не называл меня Ботсом.
— Он твердит это с самого начала, — заметил Одноглазый. — Врет, конечно, как они все…
— Значит, не Ботс, — кивнул Борода. — Возможно, мы ошиблись… Тогда кто же ты?
— Если вам нужен Ботс, ищите его. А меня отпустите.
— Не раньше, чем ты сможешь доказать, что ты не Ботс.
— Хитро придумано. — Старик потер пальцами свою козлиную бороду и задумался. — Что вам нужно от меня?
— А вот это другой разговор… Ты достаточно стар и, конечно, помнишь, как это произошло.
— Огонь, который пожрал все?
— Да.
— Не знаю… И никто не знает.
— А ты помнишь, что было до этого?
— Нет… Помню себя с тех пор, как открыл глаза во мраке среди развалин…
— Слушай, Ботс…
— Я не Ботс.
— Видишь это? — Борода указал на блестящий металлический шар, свисавший с потолка над головой старика. — Знаешь, что это такое?
— Нет… Хотя подождите… — Старив прикрыл ладонью глаза, вспоминая. — Однажды я уже видел над собой такое… Это было давно… Очень давно… С помощью такой штуки когда-то лечили разные болезни… Но вы, конечно, используете это для другого…
— Нет, и мы лечим… Память… Заставляем вспоминать то, что люди забыли.
— И убиваете их.
— Не всегда… Только тех, кто не хочет вспоминать.
— Не хочет или не может?
— Для нас безразлично, отец.
— И вы хотите испытать это на мне?
— Если ты не захочешь говорить…
— Но я могу наговорить вам невесть чего.
— У нас есть средство проверить… Кое-что нам известно. Ложь не спасет тебя.
— От чего?
— От этого. — Борода кивнул на блестящий шар над головой старика.
— Вам никогда не приходило в головы, что старость надо уважать?.. Вы называете себя исследователями, но вы просто дикари…
— О каком уважении ты говоришь, отец? За что мы должны вас уважать? Вы лишили нас всего… И если уж говорить о дикости, вы — ваше поколение — сделали нас такими. А мы хотим вырваться из этого кошмара любой ценой! Понимаешь, любой… Ценой ваших признаний и даже… жизней!
— Вот вы давно поняли, что солнечные лучи убивают. Как вы это измените?
— Может и изменим, когда будем знать причину. Почему они стали смертоносными? Ведь раньше они не убивали.
— Раньше не убивали, верно… Раньше были благодеянием. Благодаря им на Земле появилась и расцвела жизнь…
— Ну так что же произошло?
— Этого, вероятно, никто из нас не знает и теперь уже не узнает никогда.
— А что ты сам думаешь об этом? Ты очень стар. Большая часть твоей жизни осталась там, за огненной чертой. Я готов поверить, что ты, как все, ничего не помнишь… Но разум твой еще не угас, и ты не можешь не думать о том, как все переменилось. И почему переменилось…
Старик сплел тонкие пальцы, подпер ими узкий худой подбородок и долго молчал, устремив неподвижный взгляд в дальний угол подземелья. Потом, словно очнувшись, резко дернул головой и заговорил:
— Твой вопрос свидетельствует о твоем уме — прости, я не знаю твоего имени…
— Мы зовем его Борода, — сказал Одноглазый. — Он единственный среди нас, у кого на подбородке и на щеках растут волосы.
— Единственный… это интересно… — пробормотал старик, словно обращаясь к самому себе. — Так вот, Борода, — продолжал он совсем другим голосом, отчетливым и твердым, — я действительно думал об этом, и не раз. И если тебя интересуют мои мысля, охотно поделюсь ими с тобой. Я не знаю, чем я занимался раньше, до «Огненной черты», как ты говоришь… Начав вторую жизнь под развалинами в долине, я нашел себе занятие — вероятно, новое, но тем не менее интересное и важное для меня: я стал изучать сны… Да-да, не удивляйтесь — сны… Свои сны, сны других людей, живущих рядом со мной. Я научился понимать сны, объяснять людям их значение… Если бы вы знали, какие иногда снятся интересные сны!
— Мне никогда ничего не снится, — сказал Борода.
— А я видел сон только раз, — добавил Одноглазый. — Мне приснилась женщина, злая и безобразная. Она преследовала меня, а я никак не мог убежать, и когда она настигла меня, я проснулся…
— А потом ты долго болел, не правда ли? — спросил старик, внимательно глядя на Одноглазого.
— Верно… Как ты узнал?
— Такой сон — часто признак близкой болезни.
— А если снов нет? — спросил Борода.
— Сны есть всегда, просто ты их сразу забываешь, как я и другие забыли то, что было до огненной черты.
— Ты, кажется, хотел рассказать нам, какие бывают сны.
— Да… Вот однажды мне приснилось поле — зеленое поле, густо заросшее влажной травой и цветами. Было раннее утро, и я бежал по этому полю. Никто не преследовал меня. Просто мне было легко и весело. Я бежал по росистой траве, и надо мной плыли легкие розовые облака. А потом взошло солнце, но не смертоносное, а ласковое… Его лучи только согревали и сушили одежду, влажную от росы…
— И что же означал этот сон? — хрипло спросил Борода.
— Вероятно, только то, что когда-то давно, задолго до огненной черты, я встречал солнечный рассвет на цветущем зеленом поле.
— А еще?
— Еще мне часто снится город. Большой город с очень высокими домами и узкими улицами. Нигде не видно развалин, а на перекрестках улиц кое-где маленькие площади, и на них среди камня правильные ряды деревьев и цветы… Много ярких цветов. И между цветами бьют к небу струи прозрачной воды, ярко сверкающие в лучах солнца…