– Где-то был у меня закон, – бормотал он. – Их же пекут как блины в Госдуме, а денег не выделяют…

Прокурор поднялся и пошел вдоль мебельной стенки, выудил меж толстых томов тонкую кипу листов.

– Распечатка, – сказал он. – Один экземпляр. Но защита будет против, заметьте… Дело в том, что, по большому счету, это ведь нарушение прав обвиняемого – он же не будет знать, кто против него дает показания. Согласитесь, это не совпадает с конвенцией…

Перед глазами у меня вдруг мелькнул и пропал Миша Козюлин. Опер Блоцкий рассказывал, что Мишка умер сразу. Пуля пробила бумажник с денежными купюрами, потом сердце и ушла навылет. Зато прокурор теперь пел про защиту обвиняемого.

– Перебьётся, – произнес я, обрубая прокурору пути для маневра.

– Это я так, – смягчился тот. – Может, мы сами чего-то еще не знаем. Пусть так и будет… Пишите заявление на мое имя, и мы присвоим вам псевдоним. И будем допрашивать вас в суде с помощью зеркальной комнаты, которой пока что нет.

У меня глаза полезли на лоб. Сообщение удивляло своей обыденностью.

– Зеркальную комнату пока что нам не построили, – продолжал прокурор. – Но псевдоним мы вам обеспечим, об этом не беспокойтесь… Почитайте закон. И возвращайтесь с заявлением.

Вместе со следователем мы двинулись к выходу из кабинета.

– Как бы то ни было, – произнес мне вдогонку прокурор, – вы должны дать показания сегодня же. Как нам вас называть в таком случае?

Он действовал мне на нервы, но я промолчал.

– В таком случае прямо так и запишем…

Я напрягся, не понимая хода его мыслей.

– Сидоров Петр Иванович! – картаво орал он вдогонку. – Устроит вас псевдоним?!

Если б меня назвали горшком, даже и это меня устроило бы, потому что торчать у бандитов на виду не входило в мои планы. Неискушённый в хитросплетениях практической юриспруденции, я пока ничего другого придумать не мог. Однако природная интуиция подсказывала, что именно так и следует поступить.

Мы вернулись к Вялову в кабинет и стали писать показания. В графе фамилия стояли теперь не мои данные, а Сидорова Петра Ивановича. В псевдониме, придуманном прокурором на скорую руку, чувствовалась насмешка.

– Вообще-то ты прав, – говорил теперь следователь. – Возможно, я и сам поступил бы так же, окажись на твоем месте. Короче говоря, не стесняйся и действуй на полную катушку, потому что, кроме тебя, действительно больше некому…

Следователь теперь не казался мне ни сонным, ни вялым. Мы записали в протокол все обстоятельства дела – вплоть до того, как я вернулся домой. Отметили даже факт, что убийца назойливо спрашивал, куда его везут.

– Прикинь. – Следователь перешел вдруг на «ты». – Он теперь утверждает, что менты возили его в лес…

– Куда?

– Зинин Саня, – сморщился Вялов, – адвокатишка хромоногий… Короче, научил говорить про лес. Больше придумать ничего не смог… Мол, что в лес возили – мозг освежить…А по времени не совпадает. Мы уже проверяли, армянина трактирного допросили, – а не выходит. Короче, твои показания подтверждают нашу версию, так что обвинение по триста семнадцатой будет верным – посягательство на жизнь работника правоохранительного органа.

– Нескольких, – добавил я.

– В этом ты прав, старина, прости…

Следователь опять потянулся к пачке с сигаретами, но та оказалась пустой. Вялов откинулся на спинку кресла, затем поднялся, подошел к окну и прикрыл форточку.

– Никак не пойму, – рассуждал Вялов. – Неужели решил с пьяных глаз, что не в милицию его привезли, а в лес?

– Ничего не могу сказать, – ответил я, поднимаясь.

Вялов подошел к столу, сгреб тонкие листки ксерокопии закона «О защите потерпевших, свидетелей и других лиц» и протянул мне.

– Читай…

Взяв бумаги, я развернулся и шагнул к двери.

На столе у следователя лежал протокол допроса, подписанный вымышленной фамилией, а также мое заявление о предоставлении государственной защиты и постановление о сохранении в тайне данных о моей личности.

Постановление было помещено в коверт – на нем теперь были оттиски прокурорской печати. Статья, по которой собирались обвинить Пашу Конькова, сулила этому паразиту лишение свободы на срок до двадцати лет либо пожизненное лишение свободы. С учетом количества потерпевших и моратория на смертную казнь, оставалось надеяться, что пожизненное лишение свободы этому поросенку обеспечено.

Я вышел в коридор, опустился на первый этаж и тут столкнул с Мишкиным тестем.

– Вот ты где, а мы тебя ищем повсюду, – говорил он угрюмо. – Дело в том, что Люда пока что ничего не знает – она же в больнице…

– Я в курсе. На сохранении…

Дяде Вова мялся на месте. Это был невысокий круглый мужик, похожий на прокурора Пенькова, но только не картавил.

– Аккуратнее надо, – рассуждал дядя Вова. – Как-нибудь так, чтобы не сильно ее травмировать – ей же скоро рожать.

– Человек в морге, а жена до сих пор не знает… – шипел я. – Удивительно мне, дядя Вова…

Он заранее ставил меня в тупик, надеясь на «как-нибудь». Ухватив меня под руку, повел наружу к своему «Жигуленку». А уже через полчаса мы входили в вестибюль центральной больницы. Навстречу нам еле двигалась жена дяди Вовы. Тетку Елену трясло, из глаз сочилась влага. Орлова прикладывала к ним сырой платок, избегая смотреть в сторону мужа.

– Коленька, – всхлипнула тётка, – как-нибудь, потому что мы не в силах, боимся… Семь месяцев сроку всего…

Дядя Вова стоял возле меня и мотал головой, словно лошадь.

Мы поднялись на третий этаж, узким и длинным коридором прошли до конца и остановились перед закрытой просторной дверью.

– Как-нибудь так, – напутствовала Орлова.

Я потянул на себя дверь, без стука, словно каждый день здесь хожу.

Помещение оказалось ординаторской. Втроем, толпясь, мы вошли внутрь и остановились. Следом за нами медсестра привела под руку Людмилу. Халат на ее животе возвышался горой.

– Люсенька, – всхлипнула мать.

Двое мужиков в белых халатах, что сидели по углам за столами, напряглись. Потом встали и подошли к нам.

– Что случилось? – спросила Людмила. – Бабушка? Дедушка?

Людмилу усадили в просторное кресло.

– С ними всё хорошо, – продолжала тетка Елена. – И с дедушкой. И с бабушкой…

– Неправда, – перебила дочь. – Миша мне после смены звонит с утра, а сейчас почему-то нет. Что с ним? Где он? Что с бабушкой? Говорите, не бойтесь, я выдержу…

Я присел на край кресла и взял Люську за руку, как делал это когда-то очень давно, еще до службы. И вновь ощутил тепло, идущее от нее.

– Тут такое дело, – начал я и понял, что тяну кота за хвост. – С вашими стариками всё в порядке. Дело в том, что Мишку убили…

Лучше б я не говорил этого никогда! Пусть другой кто-то сказал бы, но не я, потому что видеть, как плачет беременная, выше всяких сил.

Заплакали в голос и старшие Орловы. Дядя Вова широкой ладонью размазывал слезы по лицу.

– Где он?! – кричала Людмила. – Я хочу его видеть!

– В морге, – отвечал я.

– Отвезите меня! Я хочу быть с ним!

– Вам нельзя, – бормотали медики. – Вы в положении и это чревато…

– Знаю! Но я жена, и мне надо!

– Ты не одна, Люсенька, – напомнил я. – У тебя ребенок.

– Я понимаю… Заберите меня отсюда.

Не было в мире сил, способных оставить Людмилу в стенах больницы, и медики согласились. Один из них накручивал телефонный диск. Другой, торопясь, писал на клочке бумаги.

– С вами будут дежурить медики, – сказал тот, что писал. – Об этом просил ваш начальник управления. Хотя мы, естественно, не советуем. Будьте всё же в квартире. Не покидайте жилище…

Людмила, утирая слезы платком, молча соглашалась. Она сильная и всё понимает.

– Вас отвезут на нашей машине, – обещал другой медик. – Можете собираться…

Вскоре мы возвращались домой на больничной машине. «Жигуль» дяди Вовы тащился позади нас, колотясь на каждом ухабе.