Оценивая ситуацию в нашей стране, важно учитывать не только то, что мы имеем сейчас, важно от чего мы к этому пришли. Если бы мы шли из диких джунглей, я бы тогда согласился с утверждениями, которые здесь прозвучали, что кое-что у нас потихоньку цивилизуется. Но мы идем совершенно из другого уровня цивилизации, из другого уровня культуры, и мы отказались от важнейших достижений нашей прежней цивилизации. Так, на протяжении длительного времени нам вдалбливают в голову, что у нас был стадный коллективизм, а теперь, как говорит популярный сатирик, мы пришли к индивидуализму, так это неверно. Индивидуализм у нас понимается так: старушка купила в магазине бутылку кефира, потом ее за углом перепродала, получила прибыль. Я вас уверяю, на Западе никому в голову не придет так понимать индивидуализм. Там индивидуализм понимается совершенно иначе: как нашу с вами способность осознать общность наших интересов при всем их различии и объединиться в защиту нашего общего права. Поэтому там представить себе невозможно, чтобы люди месяцами терпели, что бюджетникам не платят зарплату или пенсионерам пенсию. Потому что они понимают, что их метод действия исключительно один: объединиться.
4. Фрагмент из передачи "Слово пастыря"
М. Плетнев: Искусство, как и наука, является полностью экспериментаторской деятельностью. В отличии от религии, оно не имеет абсолюта, оно не имеет абсолютной истины. В христианстве существует абсолют, а в искусстве — нет. Поэтому искусство его ищет. Оно заимствует его то там, то здесь. В тех случаях, когда оно заимствует его из христианской религии, появляются сочинения, которые находятся в русле христианской идеологии. В тех случаях, когда оно заимствует понятие истины из других областей, получается продукт совершенно другой.
Митрополит Кирилл: Я всегда поражался самой идее гармонии. Здесь я вижу необыкновенное созвучие двух элементов: внешнего и внутреннего. Если взять законы гармонии, по которым пишется музыка, то это совершенно конкретные и точные законы, почти физические законы. Но все это совпадает с неким внутренним мерилом, неким внутренним критерием, который присущ человеческой природе. Если вы негармонически разрешаете аккорд, то каждый человек это улавливает. Значит некая норма заложена внутри нас Богом. И в этом смысле, когда вы творите музыку по законам гармонии, происходит, во-первых усвоение человеком этих звуков, вот то, что вы назвали очищением. Оно происходит потому, что внешнее звучание совпадает с неким внутренним инструментом, с неким внутренним ухом, с неким настроем души. Это как радиоприемник настраивается на волну. Если не совпадает частота колебаний контура радиоприемника с передающей станцией, то не происходит связи. Моя связь с музыкой происходит только тогда, когда мой внутренний приемник настраивается на эту же гармоническую частоту. И удивительно: ведь я же никакой не гений в музыке, я ж простой человек, но меня захватывает, поражает музыка гения — Баха, который производил на свет эту гармонию. Видимо, потому, что нечто внутри Баха, и внутри меня суть одно и то же, совпадает, принадлежит творцу. И я хочу спросить, как вы относитесь к таким произведениям, где нарочито попираются законы гармонии. Сейчас это становится все более и более модным. Я слушал в США один концерт. Сначала это было совершенно нормальное музыкальное представление, прекрасные исполнители. Но затем последние 10–15 минут, видимо, устроители хотели ознакомить публику с современными подходами в музыке и началось что-то страшное. Я бы даже какофонией это не назвал. Это был какой-то жуткий вызов этой внутренней гармонии, которая внутри каждого человека. Меня, правда, поразило еще и то, что люди были в восторге от этой музыки. Два или три человека нашли в себе мужество встать и уйти. Я не сделал этого только потому, что мне хотелось услышать все до конца. И я видел, что восторг был поддельный. Создавалась ложная, искусственная система. Одни навязывали ужас, дичь, а другие подхватывали и говорили: "Посмотрите, как это прекрасно!" Это было как в сказке о голом короле.
Для меня искусство интересно тем, насколько оно отражает духовный мир автора, человека, художника. Если это подлинное искусство. Но если это обман и попытка заработать деньги, то это явление совершенно другого порядка. Но если искусство подлинное, то оно всегда интересно, даже если картина страшная — она отражает страшный мир художника. А вот в Музее Помпиду я видел картины, которые производили, на мой взгляд, дикое впечатление на присутствующих. Я смотрел на этих посетителей. Вот экскурсовод убедительно рассказывает о том, как это гениально. Я смотрю в глаза человеку и вижу: он пытается в это поверить, но он никак не может этого сделать. А ему навязывают, говорят: вот в этом гениальность. Вы посмотрите на этот "Черный квадрат" Малевича. Ну вы взгляните: какая сила, какая мысль! Какая драма! Напрягаются посетители, глаза из орбит лезут, и чувствую, не улавливают. Конечно, здесь есть что-то опасное. Попытка создать некий стереотип, некую моду, некий штамп, некий новый критерий, который помогал бы уводить людей от реальной жизни и создавать ложные ценности. Бог его знает, это сложное явление.
5. А. Линкольн. “Геттисбургская речь”
Восемьдесят семь лет назад отцы наши заложили на этом континенте основы новой нации, зачатой в свободе и преданной идее, что все люди созданы равными. Ныне мы вовлечены в великую междоусобную войну, исход которой должен решить, может ли эта нация или иная, рожденная в тех же условиях и преданная той же идее, рассчитывать на длительное существование.
Мы собрались на великом бранном поле этой войны. Мы пришли сюда, чтобы посвятить часть его месту последнего упокоения тех, кто отдал свою жизнь во имя жизни нации. Правильно и достойно то, что мы делаем.
Но, строго говоря, мы не сможем ни освятить, ни почтить, ни возвеличить эту землю. Сражавшиеся здесь храбрецы, живые и мертвые, освятили ее настолько, что не в наших силах прибавить или отнять что-либо. Мир едва отметит и недолго будет хранить в памяти, что мы здесь говорим, но он никогда не забудет того, что они совершили.
Скорее мы — живые — должны отдать себя тому незавершенному делу, которому они столь благородно послужили. Нам — живым — скорее надлежит посвятить себя великой задаче, все еще стоящей перед нами. От этих мертвых, чтимых нами, мы должны воспринять еще большую преданность делу, за которое они отдали все, чем только можно было доказать преданность. И мы обязаны дать торжественную клятву, что не напрасно погибли они, что наша нация с помощью божьей вновь возродится к свободе, и власть волей народа, посредством народа и для народа не исчезнет с лица земли.
6. К.И. Чуковский “Оксфордская речь”. (Чуковский был первым советским писателем, которого во времена хрущевской оттепели пустили за границу. Как вы думаете, почему в этой ситуации писатель говорит именно об этом? Какова его задача и сверхзадача?)
… У нашей соседки, вдовы моряка, улетел любимый попугай. Думали, что его сцапала кошка. Но я нашел его на чердаке невредимым. Соседка обрадовалась и дала мне в награду серебряный рубль да какие-то зеленые английские книжки — четырехтомное сочинение какого-то Джемса Бозвелла, эсквайра, под неинтересным заглавием: “Жизнь Сэмюэля Джонсона”. Придя домой, я стал перелистывать зеленые книги, с трудом разбирая в них отдельные фразы и поминутно заглядывая в англо-русский словарь Александрова. Вначале это было канительно и тяжко, но уже через несколько дней книга поглотила меня всего с головой. Я и сейчас не могу догадаться, каким чародейным искусством этот Джемс Бозвелл, эсквайр, о котором я никогда ничего не слыхал, приворожил меня к своему неотесанному, грубоватому Джонсону. С каждой страницей я все сильнее влюблялся в этот цельный, упрямый и гордый характер, в этот громадный, хотя и затуманенный предрассудками, ум.
С того времени прошло 60 лет! Я пережил 4 войны. Но до сих пор каким-то чудом на полке у меня уцелели четыре зеленые книги, по которым я, одинокий подросток, учился без учителей и учебников любить литературу англичан. Нельзя было и придумать лучшего учебника, чем Бозвелл, так как это — в высшей степени английская книга. Литература Англии, как я убедился потом, очень богата большими и маленькими Бозвеллами. Бозвеллировать — ее специальность, вызванная страстным интересом английских читателей к характерам, судьбам, делам и причудам всякой сколько-нибудь выдающейся личности. Эти читатели как бы сказали себе: для человека нет ничего интереснее, чем другой человек во всех мельчайших подробностях его бытия. Оттого-то в английской литературе так много замечательных мемуаров о замечательных людях, всяких биографий, автобиографий, дневников и т. д.
