Теоретически Морган в бога не верил; особенно в тот вариант доброго бога-дедушки, на основе которого его когда-то пытались воспитать. Но мириады божков индуизма предлагали ему гораздо большее. Эти садху, молящиеся по берегам реки, что вызвали в Масуде такой ужас, – они пробудили в Моргане некое чувство, не имеющее отношения к зависти. То же самое он чувствовал и в иные моменты, когда индийцы говорили о религии. Хотя Морган не мог позволить себе непосредственно участвовать в местных религиозных ритуалах, он никогда не терял представления о высшей цели, о Сущности, находящейся в основании всех вещей, приводящей в движение цепь событий, но не придающей им форму и логику развития. За суетой и шумом обыденной жизни он ощущал существование некоего универсального порождающего принципа, на основе которого была организована Вселенная; и подчинить себя ритмам такого принципа было бы не такой уж и глупостью.

Ему показалось, что его книга самой своей структурой могла бы выразить подобное единство. Моргану всегда казались особо важными моменты, когда история, что он писал, разворачивала перед ним свои глубинные смыслы, сама объясняла ему цель его работы; именно такой момент Морган переживал сейчас. Ему явилось чувство целостности, открылся архитектонический принцип его повествования.

Причина, по которой он до этого затруднялся со своим романом, заключалась в том, что он был не в состоянии видеть дальше политики. Но писать только об индийцах и англичанах – слишком мало. История расширилась, влилась в более широкое русло, где политика была лишь одним из многочисленных потоков. Религия, эта кровь индийской идентичности, лилась более мощной струей, и Морган видел, как индуистский храм в его романе постепенно вытесняет мечеть и пещеры. Этот храм утвердит многобожие там, где раньше пребывало либо безбожие, либо монотеизм. И если Моргану не удастся до конца воплотить представление о мировом порядке, все-таки это послужит лучшим вариантом, более близким тому, как устроена Вселенная. Ничто в мире не разрешено, ничто не имеет конечного завершения; скорее все развивается в глубину и вширь, и развитие это будет идти вечно – вот какую картину попытается создать его книга.

Мечеть, пещеры, индуистский храм. Три вида духовности, три части книги. Триединство в силу своих имманентных характеристик всегда отличалось симметричностью и было прекрасным само по себе. Такое триединство может вступить в союз с прочими феноменами, например с климатом и временами года: холод, жара, дожди. Хотя последнее Моргану еще не удалось испытать, созревшие небеса готовы были разродиться влагой. Муссоны приближались.

* * *

Однажды вечером магараджа вздохнул и сказал:

– Этот цирюльник, о котором я вам говорил. Он болтается по дворцу, что мне совсем не нравится. Для слуги это нехорошо.

Они несколько недель не обсуждали больной вопрос по причине, непонятной Моргану, который, пользуясь случаем, сейчас же напомнил:

– Жаль, что вы мне так никого и не нашли.

– Я ждал, что вы об этом заговорите, – отозвался магараджа. – Никаких трудностей не предвижу.

Канайя явился в полдень. Морган выбрал такое время, потому что Бальдео как раз обедал. Канайя был привлекательным молодым человеком, немного женственным, в одеянии, казавшемся слишком желтым, и тюрбане, казавшемся слишком голубым. У него были тонкие усики и густые черные брови, которые срослись над переносицей.

Первая встреча прошла вполне невинно. План состоял в том, что Морган должен был сперва решить, нравится ли ему цирюльник, и только тогда этого молодого человека попросят вернуться. Канайя побрил Моргана, и тот почувствовал, какими тонкими и нежными были пальцы, касавшиеся кожи его розового лица. По окончании процедуры они улыбнулись друг другу.

– Приходи завтра, – сказал Морган. – В это же время.

Укрывшись под полотняным зонтиком, Канайя ушел, оставив после себя легкий запах простых духов.

На следующий день цирюльник пришел чуть позже, чем нужно. Повторился ритуал бритья, и в самой его середине Морган протянул руку и взял цирюльника за пуговицу. Бритва остановилась, Канайя застыл. Они посмотрели друг на друга, и Морган ухватил цирюльника за рукав и притянул к себе. Цирюльник улыбнулся и покачал головой из стороны в сторону. Морган помнил, что в Индии такое движение означает согласие. Чтобы удостовериться, Морган спросил:

– Ты действительно хочешь?

– Да.

– Да?

Ответ прозвучал слишком быстро. А вдруг они не поняли друг друга? Морган еще больше смутился, когда Канайя продолжил свою работу, мягко двигая бритвой по его коже. Но когда бритье закончилось и Канайя унес бритвенные принадлежности, он тут же вернулся, глядя на Моргана ожидающе.

– Да, – повторил он.

Морган был выше молодого человека. Неловко склонив голову, он поцеловал его. Приятный, хотя и бесстрастный контакт, и англичанин все еще нервничал, потому что молодой человек был совершенно спокоен. Но ничего плохого не последовало, и Морган поспешил к двери, чтобы запереть ее.

И все сразу же сорвалось. Бальдео! Тот вернулся с обеда раньше обычного и теперь поливал водой татти на внешней веранде. Второпях Морган провел своего гостя через противоположную дверь, на внутреннюю веранду, и, когда они прощались, шепнул ему, чтобы приходил на следующий день.

Вечером, когда они сели играть в карты, Бапу-сагиб спросил, как идут дела, и Морган все рассказал. Их Высочество одобрительно рассмеялся.

– Очень важно – сказал он, – предпринять в следующий раз самые решительные шаги. Как только все произойдет, он не станет никому ничего рассказывать. И еще кое-что. Вы ни в коем случае не должны быть слабым партнером. Надеюсь, вы понимаете? Вам нельзя имитировать женщину. Такого рода слухи вам очень повредят.

Ерзая в креслах, Морган хотел сменить тему.

– Мы встречаемся завтра, в то же время, – сказал он.

– Нет-нет! – Их Высочество зажал себе уши. – Не говорите мне, потому что, когда наступит это время, я стану думать о вас, а я не хочу.

На следующий день Канайя пришел рано и покинул Моргана до того, как вернулся Бальдео.

* * *

Через неделю наконец пришли дожди. Царившая уже долгое время засуха успела внушить всем неподдельный ужас. Уровень воды в прудах понизился настолько, что нельзя было достать воды, и ванну Моргана наполняли из рыбных водоемов, находившихся за пределами дворца. Оба колодца высохли совершенно, а парк, с любовью заложенный его предшественником, превратился в обгоревшую, покрытую пылью равнину. Чтобы поливать его, проложили трубы, но они тянулись от пустого бака, от которого, в свою очередь, можно было дойти до пустых колодцев.

Первый дождь пролился мягкими каплями и выбил из земли странный запах. Однако атмосфера уже поменялась, воздух пронизали туманно-пастельные тона, обещающие новые и новые дожди. Настоящий дождь пришел через два дня, когда Морган работал в саду, высаживая семена. Поначалу навалились грохочущие тучи, подарившие земле несколько тяжелых капель, а затем все небо неожиданно превратилось в воду. Яростный ветер, ежесекундно менявший направление, гнал струи воды почти горизонтально и сорвал крышу из пальмовых листьев с единственного укрытия, которым мог воспользоваться Морган. Когда буря немного улеглась, Морган, таща на ногах по несколько фунтов жирной грязи, заковылял ко дворцу.

Если раньше порядок жизни определяла засуха, то теперь – муссоны. Дожди пришли вовремя и, празднуя спасение урожая, местные жители устраивали турниры обнаженных борцов, женщины надели свои самые яркие наряды. Даже слоны с раскрашенными мордами, казалось, участвовали в общем веселье. Потоки воды низвергались с небес ежедневно, и, хотя между дождями по-прежнему стояла жара, Морган возродился умом и душой. Ощущение собственной тупости, угнетавшее его, было смыто муссонами. Мир вернул себе свои яркие цвета, а Морган – остроту их восприятия.