– Вот как! – сказал Голди.

Он произнес это тоном, которым обычно выражают соболезнования, но то, что он почувствовал облегчение, было очевидно.

Обычно они и общались подобным образом – один делил воодушевление другого, после чего следовал бисер тонких намеков и аллюзий. Они многое умели сказать друг другу почти без слов, зная друг друга уже несколько лет, с того момента, когда Морган стал студентом Королевского колледжа, где Голди был доном^[1], но их дружба расцветала неспешно и окончательно оформилась лишь недавно, когда Морган вышел из Кембриджского университета. Оба в равной степени беспокойные и нервные, возрастом обогнавшие свое время, они несли на себе проклятие безбрачья. Оба в прошлом имели несчастие любить – тайно и безответно. Они отлично понимали друг друга, а потому Морган знал, хотя Голди не проронил об этом и слова, что друг его не доверяет Сирайту. Тот, кого отличает подобная неосмотрительность, по-настоящему опасен.

Голди принадлежал к поколению, которое считало осмотрительность своей первой линией обороны. Пренебречь ею означало сделать шаг к катастрофе. Оскар Уайльд сел в тюрьму всего семнадцать лет назад. Морган, который был моложе Голди на двадцать лет, был не таким осторожным. Правда, только в теории – на практике он боялся Государства в той же степени, в какой боялся собственной матери. Свое состояние, даже наедине с собой, он не мог описать простыми и честными словами и говорил о нем только обходным путем, утверждая, что принадлежит к меньшинству. Он был одинок. В Кембридже, в своем кругу, Морган участвовал в обсуждении данного вопроса, но оно велось под безопасным теоретическим углом, словно касалось пустой абстракции. Говорить на эту тему не возбранялось; действие же – не прощалось. Пока данный предмет принадлежал царству слов, преступление отсутствовало. Но даже слова могли быть опасными.

* * *

В течение следующих нескольких дней Морган внимательно наблюдал за Сирайтом, все больше убеждаясь, что жизнь этого человека распадается на две части. Являясь публике в образе офицера, он надевал соответствующую маску, маску энергичного мужественного человека. В этой своей ипостаси он являлся офицером Личного Ее Величества Королевы Полка Западного Кента, храбрым и непреклонным защитником Королевства. Он мог громко смеяться и пить с товарищами по полку, дружески похлопывая их по плечам. Его любили и уважали, несмотря на то что он избегал женщин, которые плыли с ними на пароходе. Это была одна его ипостась, но имелась и иная, тайная, к которой Морган уже прикоснулся. Эту сторону своей природы, являющую собой истинный его характер, он открывал только тем, кому доверял. И если он сбрасывал камуфляж, то сбрасывал полностью. Тот первый разговор изумил Моргана, но затем, и скоро, последовали другие. На следующий день Морган привел Голди на бак, чтобы познакомить со своим новым другом, и почти сразу они втроем принялись обсуждать вещи, которых Морган никогда до этого не озвучивал, а если и касался, то только в своем личном дневнике, да еще и прибегая к тайнописи.

Возьмем, к примеру, коллекцию фотографий Вильгельма фон Глёдена, изрядно потертую, несмотря на аккуратное с ней обращение. Морган и раньше видел эти картинки, но в контексте, предполагающем холодное эстетическое созерцание. Сейчас же все было иначе. Изображения печальных сицилийских юношей, в свободных позах стоящих и сидящих среди античных руин и статуй, в руках Сирайта наделялись откровенной телесностью. В его голосе появлялась хрипотца, вызванная волнением и восторгом, которые он ощущал при виде нагих юношеских тел. Дерзкий и одновременно нежный взгляд над пушистыми усами.

– А взгляните-ка на этот распутный петушок, который под углом почти в сорок пять градусов отклоняется влево. Вот она, истинная красота! Я уже не говорю про яички, сколь они живописны, особенно то, что справа…

О чем бы ни говорил Сирайт, сила его слов даже мишурный блеск способна была превратить в сияние драгоценных камней. Он вслух прочитал Моргану и Голди написанный им короткий рассказ и, читая, едва справлялся с дыханием, настолько прерывистым и учащенным оно становилось в самых ярких эпизодах повествования. Он позволил им углубиться в свою эпическую автобиографическую поэму, которую назвал «Горнило страсти», и даже показал последние странички своей зеленой книжки, заполненной колонками цифрового кода – здесь, как он объяснил, был детальный отчет о его сексуальных победах, где указывались даты, места свиданий, а также возраст партнеров и количество успешно завершенных соитий. Партнерами его были по большей части юноши и молодые мужчины в возрасте от тринадцати до двадцати восьми лет, почти все – индийцы. Общее число их доходило до сорока.

До сорока! Сам Морган еще не имел сексуального опыта. Сияющие крылышки Эроса трепетали поблизости, их шум заполнял его внутренний мир, но сам божок любви был для него пока чужим и недостижимым. Прошло только три года с того момента, когда Морган до конца осознал, как в действительности выглядит соитие между мужчиной и женщиной, и ум его содрогнулся в изумлении. Чтобы произвести его на свет, его отец и мать приняли участие в подобном физиологическом акте? Немыслимое дело (но это должно было произойти, по крайней мере, дважды). Отец умер, когда Моргану не исполнилось и двух лет, и теперь, когда бы он ни созерцал своим внутренним взором картины любви, перед ним вставал образ его матери, Лили, вечно унылой вдовы средних лет. Так и сейчас, беседуя с Голди и Сирайтом, он видел свою мать.

Но мать осталась в Италии, с миссис Моу, подругой. Морган, хоть и ненадолго, был свободен от ее опеки и внимания и намеревался как следует распорядиться своей свободой. Тем не менее он пребывал в отчаянии, созерцая дистанцию, разделяющую его и Сирайта. Он понимал, что те действия, которые совершает во время своих свиданий Сирайт, равно как и детали этих свиданий, способны шокировать его, и тем не менее завидовал молодому офицеру, который так легко превращал желания в поступки. Так много секса, так много сливающихся друг с другом тел! Образы, всплывающие в сознании Моргана, беспокоили его и заставляли краснеть. Как это делает Сирайт? Как он проводит операцию по соблазнению очередной жертвы, какие слова говорит, какими жестами пользуется?

Возможно, у него талант, особый дар, которым Морган просто не обладает. Тем не менее теперь Морган увидел, что в мире есть иной способ существования, более наполненный, и, как только он понял это, все вокруг приобрело другие очертания. Все, кого он видел, наверняка вели двойную жизнь, одна из половин которой была скрыта от посторонних глаз; в каждом разговоре содержался второй, тайный смысл. Как-то вечером Морган проходил мимо Сирайта, который о чем-то разговаривал с пассажиром-индийцем, и воспринял их разговор совершенно в новом свете. Раньше он бы подумал: вот Сирайт просто беседует из душевной щедрости с индийцем, чтобы тому не было так одиноко на корабле, полном белых. Теперь же Морган думал об этом совсем не так. Сирайт и молодой индиец стояли бок о бок, негромко переговариваясь, и рука Сирайта нежно пожимала плечо собеседника. Они могли обсуждать и погоду, и маршрут парохода; но одновременно они беседовали о чем-то другом, тайном.

* * *

Размышляя обо всем этом, Морган подумал – а не друзья ли, с которыми он путешествовал, навели Сирайта на мысль о возможности познакомиться? Как и Голди, Морган был одиночкой, но они, все четверо, были людьми необычными, и им нравилось на публике подчеркивать свою несхожесть с пассажирской массой. И не исключено, что именно их странности послужили сигналом для Сирайта.

Им было хорошо вместе, и то, что они путешествовали всей компанией, было большой удачей. Голди получил от банкира и мецената Альбера Кона грант и решил использовать его для работы в Индии и Китае. Его научные интересы лежали в сфере социологии, и он собирался, каталогизируя тамошние тюрьмы, храмы и больницы, определить таким образом направление и содержание нравственного прогресса в интересующих его странах. Боб Тревильян (большинству известный как Боб Треви) решил, что для него настал подходящий момент посетить Восток, и сделать это без жены и детей – чтобы не мешали. Гордон Люс, давний знакомый Моргана по Королевскому колледжу, из Бомбея намеревался отправиться в Бирму, где его ждало назначение. Морган же – Морган путешествовал, чтобы вновь встретиться со своим индийским другом.