Понимание этого позволит нам объяснить, что случилось в 18-19 веке в Европе и как государство превратилось в знакомого нам Левиафана.
Напомню, что в это время как раз началась промышленная революция и вызванный ею экономический рост. Масштабы происходящего прекрасно иллюстрирует график в одной из наших колонок. Рост, в свою очередь, породил социальные процессы, которые в некоторых странах, вроде Англии, привели к разрушению старой меркантилистской системы. Собственно, эти процессы происходили везде в Европе, и «успех» достался тем странам, где государство оказалось слабым и неспособным к эффективному сопротивлению. В них меркантилизм, который был системой монополий и который сводился к регулированию цен и объемов выпуска, был заменен относительно свободным рынком.
Это привело не только к радикальному и быстрому росту уровня жизни, но и к смене самого ее уклада. Разрушились и исчезли многие механизмы контроля, присущие «старому» государству (например, исчезли гильдии, которые были не только оплотом промышленного и торгового монополизма, но и занимались сбором налогов). Государство теряло свою власть и постоянно пыталось что-то предпринимать, запрещая и регулируя.
Государство спасло то, против чего оно так отчаянно боролось. Его спасла та самая «стихия рынка», которая ему угрожала. Рынок означает большое количество независимых игроков, которые свободны в принятии решений и несут ответственность за них. Это создает динамичную среду, в которой постоянно рождаются и проверяются новые решения и идеи. И коль скоро решения «через государство» являются легитимными, они тоже оказываются частью этого процесса. В итоге, «невидимая рука» сконструировала новую формулу государства. Естественность этого процесса иллюстрирует тот факт, что в большинстве случаев государство в лице политиков и чиновников всячески ему противилось и часто дело доходило до революций и гражданских войн. Собственно, формула успеха свелась к тому, что пересичные согласились платить, причем платить значительно больше, чем в старые времена (напомню, их доходы выросли в 30-100 раз) при условии, что теперь их будут допускать к выбору начальства и что в их пользу будут перераспределять часть производимого ими продукта. Там, где рынок вырулил в сторону политических решений, которые обеспечили эти условия, у государств все пошло хорошо и гладко (напомню, в Британии не было революций, в то время, как на континенте они были правилом хорошего тона). И опять-таки, «вырулить» рынок мог там, где он был развит. Поэтому «демократия» в ее современной версии возникла не в России, а в Британии.
Процесс трансформации аристократического государства в демократическое можно трактовать как своего рода расширение рынка. До этого времени рынок государства был очень узок, его использовала только относительно небольшая прослойка аристократии и чиновников. Демократия была способом, позволившим расширить этот рынок на все взрослое население (сначала только на мужскую его часть, а потом и на женскую). Это не только расширило и упрочило власть элиты, но и сделало систему невероятно гибкой, она полностью уподобилась «обычному» рынку. И, самое важное, поведение системы больше не определяется намерениями ее участников, сохранив форму иерархии, государство на деле больше ею не является. Современное государство — это набор рынков по генерации и освоению бюджетных средств, а также по контролю и «маскировке».
Поведение государства и, в частности, его расширение определяет тот же самый по своему характеру процесс, который движет вперед «экономику», «науку» и «прогресс» в целом. В это трудно поверить потому, что «политика» привычно ассоциируется с осознанными намерениями — идеологией, программами и действиями в виде разнообразных директив и приказов. Ее видимые проявления в виде войн и революций, скажем так, значительно более драматичны, чем проявления экономических изменений, однако, это не означает, что здесь действуют какие-то принципиально иные силы. Даже беглый взгляд позволяет заметить, как минимум, ту зависимость, в которой находятся политические решения от желаний и представлений управляемых. Самый полновластный диктатор отнюдь не является ницшенаским сверхчеловеком, полностью свободным в своем креативе, напротив, как писал Гиббон о римских императорах, императоры были в наибольшей степени рабами в этом рабовладельческом обществе. Опять-таки, пример Путина, который является воплощением представлений 86% россиян о правильном и должном у нас у всех перед глазами.
Мы должны понять, что в «политическом процессе», как и в процессе «экономическом» участвует все взрослое население и что решения здесь принимаются повседневно огромным количеством людей. Выборы и прочие события, которые мы привычно относим к таким решениям, имеют скорее ритуальное, а не практическое решение, реальное же поведение системы определяет множество решений, которые принимает множество людей буквально каждый день.
То, как именно выглядит государство и его политика в данный момент времени определяется не программами и волей мудрых (или глупых) правителей, а тем, как «сложился рынок» и в каком направлении он сейчас развивается. Простой пример. Думаю, все знакомы с концепцией «импортеров» и «экспортеров». Считается, что объективно существует две группы давления, которые имеют противоположные интересы. Экспортеры заинтересованы в закрытии рынков и девальвации валюты. Импортерам нужны открытые рынки и растущая валюта. По идее, если бы именно эти группы были субъектами конфликта, то есть именно от них исходила бы инициатива и именно они планировали бы цели и пытались бы их достичь, то мы были бы свидетелями не только постоянной борьбы между ними, но и свидетелями того, как эти партии меняются местами в разных странах. Но ничего подобного не происходит. Последние 200 лет, когда эта проблематика стала актуальной, прошли практически при полном доминировании «экспортеров». Случаи открытых рынков можно заносить в Красную книгу, точно так же, как и случаи ревальвации валюты.
Причина такого положения дел проста. Она заключается в том, что не существует никакого нейтрального государства, на которое якобы воздействуют имеющие собственные независимые интересы «группы давления». На самом деле, всю эту «проблематику» создают заинтересованные в голосах и финансовой поддержке политики. Им, кстати, тоже абсолютно все равно, что именно продавать широкой публике. Мы живем в протекционистском мире потому, что протекционизм на политическом рынке продается значительно лучше, чем свободная торговля. А это, в свою очередь, обусловлено массовым экономическим невежеством трудящихся, которые полагают, что в сделке выигрывает тот, кто продает товар, а проигрывает тот, кто отдает деньги. Публика уверена в том, что «продажа» приносит большую выгоду, чем «покупка» и пока эта уверенность существует, будет существовать и протекционизм, поскольку в этой конфигурации политики могут сохранять и расширять свою власть.
Почему они пилят сук, на котором сидят?
Взгляд на государство, как на рынки, основанные на отношениях эксплуатации позволяет объяснить некоторые феномены, которые будоражат мозг прогрессивной общественности. И, прежде всего, феномен «иррациональности» или точнее, «нерациональности» государства. Почему государства часто поступают нерационально? Почему они убивают бизнес, с которого сами же кормятся, почему, куда ни глянь, они ведут «неразумную» с точки зрения прогрессивной общественности политику?
Ответ на вопрос, почему государство ведет себя неразумно, нужно начать с того, что прогрессивная общественность ошибается относительно свойств объекта, под названием «государство». Она считает его организацией и потому приписывает ему способность действовать осознанно в «своих интересах». Общественность различается в этом моменте только пониманием этих самых интересов. Наибольшая часть общественности исповедует наивную веру в то, что государство — это «нанятые менеджеры» и прочее в том же духе и потому «интересы государства» состоят в кормлении поданных и заботе о них. Более продвинутое меньшинство полагает, что государство это просто такая корпорация, которая зарабатывает деньги, прежде всего, узаконенным грабежом. Но ни те ни другие не могут объяснить нерациональность государства.
