Эти слова сочувствия вызвали за дверью приглушенные всхлипыванья.

— Тише! — прислушался Панчо. — Как будто утки летят…

И в честь такого случая он опять притянул к себе бутыль и немного утешенный продолжал:

— Который раз выхожу в этом сезоне на охоту, и каждый раз она мне все портит. Нет, кончено! Говорю тебе, буду искать другую. Да, наконец, я имею полное право! Почему я должен мучиться всю жизнь?

— Ты, конечно, можешь найти другую, но…

— Что «но»? — Гера расстегнул рубашку и обнажил плечо. — Вот, посмотри, какие она синяки оставляет. На другое ее не хватает, а на синяки… — И тут же Гера мечтательно перебил себя. — А знаешь, побратим, какие сейчас есть красивые? Позавчера был в городе, видел там одну в магазине — просто чудо! Не отведешь глаз. Тонкая такая, блестящая. Ну, моя ей и в подметки не годится. Эх, думаю, мне бы такую!

Панчо в пятый раз поднял над собой бутылку, а Дони поддержал разговор, который в данном случае заменял закуску.

— Красивее, конечно, найдешь — это так. Но только нынешние, знаешь, какие? На вид-то они деликатесные, а, может, это только один вид? И опять же к новой надо то да се. В старые тряпки ее не завернешь. Ей надо и новый ремешок и разные мази покупать и не знаю еще что. Теперешняя твоя, может, как-нибудь, а та…

— Нет, я возьму новую, — решительно заявил Гера. — Возьму, а там увидим.

— Ну, хорошо, — Дони поболтал бутыль: много ли еще в ней осталось? Глаза его уже сильно осовели. — Хорошо, ну, а свою старую кому сбагришь?

На кухне Панчовица еще крепче прижалась ухом к замочной скважине, напряженно вслушиваясь. Шутка ли! Может быть, муж решил ее зарезать? И какие тернии ожидают ее! Из города приедет тоненькая и блестящая, в новом платье с красивым пояском. Кто же та красавица, что пленила ее мужа и отравила ей жизнь? Городская… чтоб громом ее поразило!..

Панчовица решила узнать все до конца, но Гера стал бормотать что-то нечленораздельное, будто прополаскивал водой горло, а Дони уже проглатывал слоги и целые слова.

Из последних сил Панчо Гера на четвереньках добрался до постели, как был одетый повалился и запыхтел, захрюкал, словно недорезанный кабан. От его могучего храпа задремавший было Дони встрепенулся, захватил бутыль, с трудом обрел равновесие, толкнул дверь и вышел.

Вслед за ним выбежала Панчовица. Так как Дони не мог удержаться в вертикальном положении, он оперся спиной о калитку и, мотая головой, уставился на женщину бездумным, отсутствующим взглядом:

— Спроси, и не зна… Да-аю раз-ре-шение…

Панчовица хотела выведать еще что-нибудь и пожаловаться; может быть, тогда полегчало бы, но Дони внезапно запел во все горло, оттолкнулся от калитки и исчез в темноте. И только по собачьему лаю можно было определить, по какой улице он плетется.

Что же теперь делать? Жена Геры с плачем бросилась бежать к своей матери. По дороге она вспомнила об угасшем очаге — столько лет она его поддерживала, — от этого плач ее еще усилился. И откуда взялось столько слез!

В родительском доме поднялась большая тревога. Собралось множество родственников, и все сочувствовали Панчовице. На семейном совете решено было обратиться за помощью к председателю сельсовета; может быть, он вызовет безумного Панчо, хорошенько прочистит его с песочком, и, может быть, тот все-таки образумится и вернется на путь истинный.

А Панчо Гера, не имея никакого понятия обо всем этом, утром проснулся и, почувствовав голод, позвал жену. Однако, вместо жены, он увидел сторожа сельсовета, который велел срочно явиться по важному делу.

Гера перебросил через плечо ружье, надеясь хоть сегодня что-нибудь подстрелить, и решил по дороге зайти в совет, узнать, что за важное дело. Вместо же завтрака, ему пришлось удовольствоваться несколькими глотками холодной воды.

Председатель, отправив Панчовицу и ее мать в соседнюю комнату, поглядывал в окно, ожидая, когда явится «противная сторона». В его ушах еще звучали жалобы женщины: «Меня весь век любил, теперь другую хочет найти», «какой-то городской прельстился». Сейчас председатель обдумывал, с какой бы стороны повести разговор, чтобы Гера признался в своих грязных помыслах, а дальше пристыдить его и вернуть в лоно семьи.

Мысли председателя были прерваны появлением «противной стороны» — вошел Панчо Гера с неизменной заячьей шапкой в руках. Свою двустволку он оставил в первой комнате у делопроизводителя, тоже страстного охотника.

Председатель сел за стол и спросил с явно деланной улыбкой.

— Ну как, Панчо? Везет на охоте?

— Да как сказать… Уж если попадется что на мушку — не пропущу, — как-то двусмысленно подмигнул Гера. — Но ведь это зависит не только от меня.

«Ага, кажется, он начинает признаваться», — подумал председатель, а Гера продолжал:

— От нее тоже зависит. Ведь сам знаешь, стара уже. Не тот товар. Прямо скажу, не доволен я ею.

— Вот как? Значит, стара, и ты уж с ней не ходишь?

— Нет, пока хожу, как не ходить. Но, может быть, скоро распрощаюсь.

Председатель в затруднении посмотрел в окно. По площади ходили крупные белые и серые гуси. Два тополя у реки сплелись тонкими ветками и раскачивались на ветру, будто хотели коснуться синего неба. Хорошо бы сейчас вместо этого разговора шагать по залитому солнцем полю!..

Председатель очнулся от своих мыслей и сухо сказал:

— В общем, понял я тебя. Ты думаешь о другой. А может быть, уже нашел какую-нибудь, этакую модную, а?

Панчо Гера, стоявший до сих пор, подсел поближе к председателю и смущенно начал ломать спичку, взятую из большой, как миска, синей пепельницы. Он снова унесся в мечтах к витрине, где была выставлена новая двустволка.

— Да, правда, понравилась мне одна в городе. Но не знаю… Увидим.

За дверью послышались приглушенные всхлипывания.

— Ага, ясно! — строго сказал председатель. — Кто же она? Брошенная кем-нибудь или вдова? — Он встал и, засунув руки в карманы, ждал ответа.

Гера немного удивился такому вопросу и слегка отодвинулся вместе со своим стулом.

— Хочешь сказать, комиссионная? Нет, совсем не бывшая в употреблении. Нова-новешенька. Если вопрос о комиссионной, то я такую уже имею. А эта только что с завода.

Теперь председатель удивился в свою очередь.

— Подожди, Панчо, ты о чем говоришь?

— О своей старухе.

Панчо вышел и вернулся с двустволкой.

— А ты, председатель, о чем?

Но председатель не имел возможности ответить. Держась за живот, он неистово хохотал. Вдоволь насмеявшись, открыл двери и пригласил обеих жалобщиц. С красными заплаканными глазами в черных траурных платках появились Панчовица и ее мать. Старуха застучала палкой и набросилась на зятя:

— Ишь ты, негодник проклятый! Я тебе отдала свое дитя чистое, как капелька. А ты теперь тянешься другую взять!

Она замахнулась палкой, но председатель вовремя остановил ее и с помощью Панчо объяснил, в чем было дело. После этого он произнес небольшую речь, в которой обвинял Панчовицу в ревности и поспешных выводах. Женщина опять заплакала, но теперь уже от радости. Улыбнувшись сквозь слезы, она нежно поглядела на своего красавца.

Из сельсовета они вышли под руку, как молодожены. А сзади, часто-часто стуча палкой, плелась старая мать.

После вышеописанных событий Панчо Гера купил новое блестящее ружье, частенько приносил то зайца, то куропатку и приглашал в гости своего побратима Дони Канского с его бутылью.

И теперь в доме Панчо Гера полная тишь да гладь, и счастье вьет там свое гнездо.

Перевод с болгарского В. Потемкиной и Б. Хромушкина.

Э. Петреску

РЫБАЦКАЯ СОЛЯНКА

Фэникэ очень любил рыбу. И уху, и тушеную с луком, но особенно ему нравилась рыбная солянка. Однажды он ел ее с теплой мамалыгой во время экскурсии в Гечете на берегу Дуная. И потом, когда вспоминал об этом, у него всегда текли слюнки.