Я осторожно сказал, что мне очень нравится шерсть.

— Он с годами станет еще лохматее и злее, — пообещал Аркадий Фомич.

Я заискивающе улыбнулся и бросил на пол хороший кусочек отбивной котлетки. Чарли лениво сполз с дивана, понюхал кусок и брезгливо отвернулся.

— Плохо вы его знаете, — с состраданием глядя на меня, сказала Маргарита Власьевна. — Чарли не ест что попало. Он безумно разборчив.

— Неужели он питается только шоколадными конфетами?

— Нет, почему же, — снисходительно улыбнулась хозяйка. — Он безумно любит куриные головки. Продавцы в магазинах удивляются, почему мы просим только головки. Все делают наоборот.

— Он безумно требователен и к людям, — сообщил хозяин. — Мы из-за него уже трех домработниц сменили. Вернее, они сами уходили. Одна даже потихоньку скрылась и расчет не взяла. Никак не найдут с ним общий язык.

Мы встали из-за стола.

— А я хотел предложить вам одну идею, — приступил хозяин к делу. — Слышал, что вы недавно побывали на Урале. Давайте вместе напишем книжечку о металлургах. Или киносценарий состряпаем.

— Но ведь вы как будто уже хотели писать такую книгу со Страусовым! — изумился я.

— Не говорите мне о нем! — мрачно сказал Аркадий Фомич. — Тупой, ограниченный человек! Мы больше не встречаемся.

— А как дружили! — соболезнующе сказал я, — Какая же кошка пробежала между вами?

— Не кошка, а собака! — вмешалась Маргарита Власьевна. — Сейчас я вам все расскажу. В прошлое воскресенье пришли они к нам, чтобы обсудить план книги. И вот эта мещанка ничего не нашла лучшего…

— Рита!

— Ну, что Рита? Вся Москва знает, что Страусиха — мещанка. Она в этот вечер вырядилась в ярко-оранжевое платье. А Чарли — он же такой сноб — не выносит ничего вульгарного. И порвал ей рукав. Крови пролилось — потоки! Конечно, она притворялась, во все же вызвали врача. Ходит теперь на противобешеные уколы. Симулянтка противная!

— Ясно, что после этого ни о каком соавторстве не может быть и речи, — твердо сказал Гвоздичкин. — Этот кретин даже пообещал мне, что когда-нибудь я буду сидеть на скамье подсудимых из-за Чарли. Из-за этого чудесного песика! Ах ты, хулигашка мой! — И Аркадий Фомич протянул к Чарли руку. «Хулигашка» подпрыгнул, и его челюсти звонко щелкнули в неприметном расстоянии от пальцев хозяина. Аркадий Фомич спрятал руку за спину, смеясь нервным, коротким смешком.

— Вечно ты к нему пристаешь с нежностями! — заметила жена. — Вот и ходишь с перевязанными руками.

— Извини, тебя он чаще кусает! — возмутился муж. — Особенно, когда ты напяливаешь какую-нибудь новую тряпку и вертишься перед зеркалом… Но о деле. Как вы смотрите на мое предложение?

— Я подумаю, — уклончиво ответил я и предложил Аркадию Фомичу прогуляться. Почему-то в этот вечер мне особенно хотелось на свежий воздух.

Мы вышли. На улице Чарли элегантно останавливался возле каждой тумбы, описывал вокруг хозяина широкие круги и вообще расходовал массу энергии. Если бы не крепкая сворка, в тот вечер не один московский житель пострадал бы от острых клыков родовитого пса.

— Вы никогда не получали из-за него неприятностей? — по возможности деликатно спросил я.

— Никогда! — горячо ответил мой спутник. — Правда, несколько раз штрафовала милиция. Но это были просто мелкие придирки. Затем пришлось уплатить за изодранную чернобурку и за изжеванное шелковое пальто. Две лучшие приятельницы жены перестали к нам ходить. Но в конце концов с этим приходится мириться, — добродушно продолжал Гвоздичкин. — Ведь у Чарли блестящая родословная. Для него мы пошли на некоторые жертвы. На его питание уходит треть нашего бюджета. Жене пришлось бросить работу, потому что за Чарли некому ухаживать. Зато как он шикарен! Ничего не поделаешь, мода! У Самарских — дог, у Заковыкина — бульдог. Правда, я боюсь, что собаки скоро перестанут котироваться. Уже Осип Леонидыч приобрел обезьянку, Наталья Владимировна раздобыла где-то лису, правда, рыжую, но зато живую. Как-то я встретил ее на бульваре с этой лисой. Ну и мальчишек же за ней бежало! Жена меня потом целую неделю пилила.

— А что, если вам вместо собаки завести что-нибудь оригинальное, — подал я мысль. — Скажем, дикобраза? Большой эффект вызовет также ваше появление на бульваре с кенгуру или павианом.

— Павиан — это идея, — задумчиво сказал Гвоздичкин. — Но где его взять?

— Я где-то читал, — продолжал я, любуясь, как Чарли разрывает клумбу с гладиолусами, и втайне надеясь на появление милиционера, — что в Париже летом модницы на шее носили живых змей. Это очень оригинально, неизбито и приятно охлаждает кожу. Притом змеи очень рентабельны, они пьют молоко. Оно дешевое.

— Я попробую уговорить Риту, — сосредоточенно морща лоб, сказал Гвоздичкин. — Если она согласится, постараюсь во время отпуска съездить в змеиные места и достать какого-нибудь гада поизящнее… Это было бы…

— …Безумно шикарно! — подхватил я. — Ну, пока. Пойду домой Спать.

— А как же мое предложение?

— Я вам позвоню завтра.

На другой день я позвонил ему и сказал, что совершенно неожиданно еду в длительную командировку и вынужден отказаться от его заманчивого предложения.

Больше я с Гвоздичкиным не виделся.

Про эту историю я вспомнил недавно. Мне рассказали, что в одном из скверов видели высокого, изможденного мужчину, который вел на цепочке настоящую пятнистую гиену.

Думается мне, что Чарли все же вышел из моды.

САМОБЫТНЫЙ ХАРАКТЕР

Толя Сенегалов, пятилетний мальчуган с ясными круглыми глазками, был явно не в духе. То ли он объелся фруктовым патом, то ли ему просто надоело пребывать в хорошем настроении, но в этот день абсолютно все вызывало у него недовольство. Он ходил по квартире и брюзжал:

— А каша сегодня была пригорелая.

— Опять дождик собирается, а у меня в калоше дырка.

Папа на работу ушел. Не может дома спокойно посидеть одну минутку!

И даже перешел на личности:

— У бабушки зуб кривой.

Мать, услышав все это, посмотрела на свое чадо с удивлением.

— Смотрите-ка! У ребенка удивительно острый глаз. Он подмечает решительно все недостатки… Тольчик, на тебе конфетку!

— Это дитя наверняка будет критиком, — с гордостью сообщила бабушка на кухне соседке Марье Антиповне.

Толя все эти отзывы слышал, и ему понравилось быть критиком. Он продолжал брюзжать и на второй день и на третий… А потом привык и ныл уже по инерции.

— На публику работает, — сказал папа, узнав об этом. — Дать бы ему по шее — живо перестал бы дурить. Да нельзя. Не педагогично.

Но один раз по неопытности Толя зарвался и перешел границы, отведенные для великих критиков. Он при гостях назвал бабушку ведьмой. Отец плюнул на педагогику и дал ему небольшую затрещину. А раскритикованная тут же изменила свои прогнозы о будущности внука.

— Никаким критиком он не будет, — оскорбленно заявила она, — а вот хулиган и грубиян из него получится знатный!

Из этого случая извлек уроки и Толя. Он понял, что не всегда следует предавать гласности свои убеждения: подчас за это можно поплатиться. Кроме того, идя в бой, нужно закреплять тылы. А в момент получения затрещины мама как на грех ушла в кухню за пирогами.

Шли годы, и Толя стал школьником. Свои воззрения и принципы он перенес в школу. На приготовление уроков он тратил очень мало энергии, предпочитая расходовать ее на всякие дискуссии. Вскоре он, сам того не зная, научился применять софистику и с помощью этой науки неопровержимо доказывал, что во всех его неудачах виновны только учителя и никто более.

Однажды мать в тесном семейном кругу процитировала его первое изречение: