Баммм… – этот звук указывает на завершение оборота сферы Зеркала. Словно тебя предупреждают: заказанное блюдо готово. Хорошо. Отведаем. Я напрягся. Предощущение боли в который раз стягивает все существо судорогой. Нельзя сопротивляться – будет тяжелей. Открыться. Распахнуться настежь. Принять воздействие. Вот так. Началось…
Дно сферы стало вспучиваться, вдавливаясь внутрь, образуя некое подобие земной тверди. Свод поднялся, растаял, наливаясь голубизной, подернулся легкими перистыми облаками. Я вывалился из переставшей быть осязаемой стены и аморфным, еще не обретшим формы комом стал проваливаться вниз, падать на все убегающую от меня, расширяющуюся, обрастающую лесами, горами, реками и болотами Землю, все-таки Землю.
– А-а-а-а-а… – Я уже мог кричать от страха, мог неосознанно размахивать чем-то, напоминающим конечности, пытаясь остановить падение, мог погибнуть и, не завершив метаморфоз, вернуться к Зеркалу, мог шлепнуться в болото под плотным сводом вечнозеленых древних растений. Что, собственно, и сделал. Падение с высоты, как мне показалось, нескольких сотен метров, даже в грязь, не может пройти бесследно. Гулкий удар в брюхо – и дыхание остановилось, клацнули челюсти, и в глазах рассыпался целый фейерверк разноцветных искр, боль полоснула кипятком по внутренностям и навалилась сторожкой, чуткой тишиной бессознательного состояния.
Сколько времени пришлось проваляться трупом, я не знал. Возможность чувствовать приходила постепенно. Я лежал, как я понял, в топкой теплой жиже. Какая-то мерзость ползала по спине и щекотала почти незащищенные стыки шкуры и огромных костяных пластин, напоминающих короткие римские мечи. Я попытался вспомнить, как проходил коридор и наконец добрался до Зеркала. Интересные ощущения. Я усмехнулся. Мне определенно нравилось быть кем-то больше, чем быть самим собой. В коридоре ты не имеешь ни имени, ни звания, ни тела. Ты похож на чистый разум, который может видеть, воспринимать и осознавать, но не имеет возможности влиять на тот мир, в котором он находится. Стены коридора проницаемы для обычного волевого усилия, и не составляет труда изменить направление и двигаться по любому из цепочек отражений. Да. Коридор скорее похож на гибкий, изменчивый, живой лабиринт, состоящий из кусочков разбитого стекла. Они блестящи и ярки. В них бьется пойманное случайными лучиками солнце. Ты двигаешься внутри этой вселенной и над нею. Ты не можешь быть везде одновременно. Но ты можешь за долю секунды переместиться туда, куда тебе будет угодно. Главное, чтобы ты знал, где ты хочешь оказаться в следующую секунду.
На этот раз все прошло не столь просто и буднично, как это обычно бывает. Было по-настоящему больно. Обрастать новой броней оказалось совсем нелегко. Легко меняли тела Метаморфы. Они обладали почти неограниченным ресурсом Перевоплощений, но их тела были неустойчивы. От малейшего воздействия Метаморфы теряли свою телесность, которую и телесностью-то, в общем, нельзя было назвать, скорее, они обладали возможностью всего-навсего казаться, но не быть. Я не был Метаморфом. У меня ограниченный запас Перевоплощений, и каждое последующее давалось мне все тяжелей.
Зуд на спине становился невыносимым. Какие-то мелкие твари с острыми как иглы зубами пытались добраться до плоти, отчаянно кусая стыки панциря и пластин. «Еще не хватало в самом начале Перевоплощения быть съеденным какими-то дилетантами из новообращенных», – подумал я и тяжело заворочался в грязи. Это помогло. Дважды перевернувшись с боку на бок, я, похоже, передавил этих ползучек. «Да и черт с ними» – пронеслось в голове, – «ничего страшного». Пока им легко перевоплощаться, попробуют еще раз.
Я открыл глаза. Папоротники. Невероятных размеров, с толстенными стволами, выстреливались из болотной жижи и перли с несгибаемой настойчивостью, как секвойи, вверх к солнцу. Им тоже очень хотелось жить. В воздухе было много углекислоты, и им было из чего синтезировать крахмал. Жаркий и влажный климат был как нельзя более для них благоприятен, но, когда слишком много желающих жить рядом, неизбежно вспыхивает война. Если не за клочок земли или воздуха, то за лучик солнца. Энергия. Без нее невозможен ни синтез крахмала, ни синтез белка, ни полеты в космос.
Хвощи были не так высоки, но их ветвистые метелки более темного цвета достаточно ловко ловили остатки света, который протискивался сквозь кроны папоротников и совсем угасал, достигнув коричневого болотистого дна доисторических джунглей. Внизу были сумерки. Сумерки зеленого цвета, которые очень походили на те, которые я видел, когда я был красавцем-афалиной, океанским дельфином, и жрал всякую водоплавающую гадость.
Засосало под ложечкой. Сколько же я лежу здесь? Час? Два? Пять? Земля вращалась довольно быстро, и я пока не привык еще к новому времени. Голод становился все более ощутимым. Пасть наполнилась тягучей слюной. Мое огромное тело весом в шестнадцать с половиной тонн просило энергии. Энергии, которую высасывали из жаркого солнышка наверху папоротники-переростки. Я с тоской вспомнил о сосиске, которую не доел, уходя в Веб. Опять новая диета. Это было хуже всего. Я с трудом привыкал к рациону, которым должны были питаться зверюги, в которых нас с неумолимым упорством запихивали эти психопаты – Двеллеры.
Перед тем как отразиться в Зеркале, ты сам выбираешь себе личину. Но не всегда удается удержать ее. Часто энергетика Двеллеров, сформированная каким-то жутким предубеждением, превращает тебя в монстра, которым ты вовсе не собирался становиться. Но так происходит. Законы этого мира столь же неумолимы и значимы, как законы любого из миров.
«Сволочи», – озлобленно подумал я. – «Вам бы побывать в моей шкуре хотя бы разок, вы бы потом не смеялись над тем, что мы, Оборотни, глотаем обычную картошку после возвращения почти не прожевывая». Я ругал Двеллеров, хотя не видел еще ни одного из них. Может быть, их не было вовсе. О них ходили легенды, много легенд, но никто мне еще не сказал, кто они – Двеллеры – и откуда они берутся. Они управляли Зеркалами, и их психогенные поля, многократно усиленные необычными свойствами Сети, включали механизм Перевоплощений. Разумеется, если он вообще был. У меня он был.
В сеть попадаешь весь, до последней запятой, до самого мелкого штриха в хромосомах, до мозолей на пятке и родинки на носу. Сюда нельзя попасть наполовину. Способы формирования личины весьма схожи с обыкновенной биохимической генетикой и биологией, но только усиленной и ускоренной возможностями сети в миллионы раз. Нет необходимости возиться с пробирками и колбами, дожидаться деления клеток и образования необходимого генотипа. Все гораздо проще и одновременно сложней. Любой, кто приходит сюда, приносит то, что заложила в него природа, и отступить уже невозможно. Ты тот, кто ты есть, и другого выбора не существует. Моя генная, можно назвать и так, структура оказалась открытой, перепрограммируемой, доступной к воздействию психогенных полей, и именно поэтому, пройдя Врата в первый раз, я уже не мог отказаться от того, чтобы пройти их снова. Хотя многие считают, что в большей степени важно не то, что у тебя в клеточных ядрах, а в сердце. Условное понятие души здесь приобретает вполне материальный смысл. Есть некоторые закономерности, которые связывают типы метаморфоза с психологическим рисунком Гостя. Однолюбы всегда Оборотни, и по-другому не может быть. Хотя, обратной зависимости нет. Не всякий Оборотень – однолюб. А Гости… А Гости – они просто Гости. Каждый новообращенный был им до первого метаморфоза. Если он происходит вообще. Гости, по сути, не могут, не умеют, не имеют возможности принимать личину. Это их плюс, это их минус. Они защищены от всего того страшного, тяжелого, больного, что несет с собой способность к трансформации, но они и лишены непередаваемых, прекрасных ощущений, которые испытывает Оборотень, принимая личину, исследуя новый удивительный, бесконечно прекрасный мир.
Есть еще Метаморфы. Они не перестраиваются полностью. Их реакция на воздействие Зеркал почти мгновенна. Они принимают предложенную личину сразу, но глубинного Перевоплощения не достигают. Меняется только оболочка, и поэтому Метаморфы могут принять не всякую личину. Метаморф может стать водоплавающим организмом, но никогда не научится дышать жабрами. Может стать птицей, но полет будет для него мучением. Этот мир наш. По-настоящему в нем живем только мы. Платим за это, и платим дорого.
