– Что ты будешь? – Горху надоело бегать и рычать, и теперь он говорил с наигранным участием.

– Биться буду, – Иштваан стал подниматься на ноги и понял, что выходит плохо, потому что Мёда крепко-крепко вцепилась в него и принялась тихо по-бабьи выть.

– Ну, как же ты биться будешь, тебя, вон, не пущщают. Ты разрешения-то спроси, мы подождём, – толпе кривляния Горха явно пришлись по вкусу, на Иштваана посыпались оскорбления, кто-то метко кинул огрызком.

Иштваан, поведя плечами, вырвался из рук супруги и на негнущихся ногах вышел вперёд.

– А ты хоть бился когда, поединщик? Ну, поведай обчеству о подвигах своих великих. Окажи уж честь, любопытно нам.

– Я это… На кулаках завсегда первым был, – в толпе обидно заржали, прилетел ещё один огрызок.

– А биться-то ты чем будешь, тоже кулачками небось? – снова взрыв хохота.

– Чем? Вот, топор у меня… – Иштваан хлопнул рукой себя по поясу, топора не было.

– Что, потерял? – Горх присел и, сделав большие глаза, развёл руками, толпа буквально заходилась от хохота. Красноглазый поморщился.

– Дай ему свой топор.

– Что? – Горх такого поворота явно не ожидал и недоумённо обернулся на предводителя.

– Дай. Ему. Свою секиру. После с трупа подберёшь. Или мечами биться разучился?

Горх подобострастно поклонился и развернувшись со злостью швырнул секирой в Иштваана. Тот неловко поймал оружие, пребольно получив древком по лбу. Тяжести в секире оказалось ещё более, чем было с виду, и руки сразу потянуло к земле. Кое как он перехватил древко посредине и нелепо выставил её вперёд. И зачем-то стал разглядывать. Оружие было старым и по-своему красивым. Чернёный широкий полумесяц лезвия покрывал тонкий почти стёршийся от времени узор, лезвие имело великое множество мелких щербин, выправленных точильным камнем, и напоминало столярную пилу. На обухе был откован слегка загнутый гранёный крюк, полностью металлическое древко всё было изъязвлено кавернами и зарубками. Оканчивалось древко небольшим рубчатым шаром того же металла, что и лезвие. Красивое оружие, красивое и смертоносное в умелых руках… Умелых. Бой ещё не начался, а руки уже уставали.

Горх тем временем выхватил из наспинных ножен пару кривых мечей средней длины и с силой провёл один об другой, извлекая пробирающий до костей скрежет. Затем он вытянулся вверх и издал протяжный волчий вой. Волколаки завыли в ответ, разбойники, у которых были щиты, принялись ритмично стучать о них рукоятями оружия. Все взгляды обратились на предводителя.

– Ты разочаруешь меня, если бой окончится быстро. Пусть местный покажет хоть что-то… Начинайте!

Толпа взревела. Горх раскинул руки с клинками и медленно пошёл на противника.

– Давай, козопас, вот он я! Твой шанс – один удар. Бей, герррой.

Отбиваемый ритм, шум собственной крови в ушах, крики сливались для Иштваана в вязкий тягучий гул. Он крепко зажмурился и сделал шаг вперёд. И ещё шаг. Страх сжимал ледяной хваткой сердце, сковывал по рукам и ногам. Вот-вот, сейчас из темноты выметнется кривое лезвие, вопьётся в плоть, сокрушит кости… Надо смотреть! Он с усилием разлепил глаза, враг был совсем близко. Его глумливая рожа лучилась превосходством, он стоял прямо, приглашающе открыв грудь для удара.

– Чего ждёшь, лесоруб, дерева не видал? Рубани уже! Под корешочек.

Иштваан вскинул секиру над головой и резко опустил её на то место, где стоял противник. Он так дрова всю жизнь колол. Лезвие с гудением пошло вниз, но коротко звякнув о левый меч Горха, ушло в сторону, а рукоять правого меча врезалась в губы Иштваана. Брызнула кровь. Он быстро дёрнул воткнувшуюся в землю секиру к себе, перехватил за конец древка и широким взмахом рубанул вокруг себя, едва её не выронив, когда инерцией его повело в сторону.

Горх мягко отскочил от удара и принялся кружить вокруг, жаля ругательствами. Иштваан попытался ударить ещё дважды и теперь совсем не знал, что ему делать. Секира в руках ощущалась каким-то бревном, враг легко читал каждое его движение и развлекался как мог. И стоит ему заскучать, как для Иштваана всё закончится: больно и стыдно.

Красноглазый был разочарован. Он спокойно наблюдал за этим… действом, схваткой или боем происходящее назвать было нельзя никак. Он видел подобное десятки раз, каждое событие, каждое движение было настолько банально и предсказуемо, что хотелось просто взять и быстро убить обоих.

Вот сейчас этот бездарь махнёт несколько раз топором, едва не падая после каждого удара. Дистанции не чувствует вообще, Горху даже делать ничего не нужно, тот просто воздух рубит! Дурная была идея с поединком… Дальше бездарь должен в отчаянии начать, выпучив глаза, беспорядочно размахивать оружием вправо-влево. Вот, начал… Как мух веслом гоняет. Сейчас выдохнется, в собственных ногах запутается и упадёт… Почти так – Горх раньше пинком под копчик помог. Как же банально… Ну конечно, ещё и топор в падении выронил, как же иначе. Бездарь как есть.

Иштваан с хрипом хватал воздух ртом, лёжа ничком на земле. Грязь, смешавшись с потом, забила глаза, на языке стоял привкус крови и навоза. Секира лежала в четырёх шагах, прямо у ног Горха, даже не сбившего дыхание.

– Что, опять топорик потерял, да? А я нашёл, гля-ка. Что делать будем?

Иштваан тяжело перекатился набок и сел на пятку, утёрся рукавом, перед глазами всё плыло.

– А давай, я тебе его возверну. Хочешь? Конечно, хочешь! Но надо попросить, крепко так попросить. Ты не вставай, тебе же отдых нужен, не вставай, бедняга. Ты так ползи сюда, поближе. И попроси. А я – подумаю, – он поставил ногу на лезвие секиры и скрестил мечи у колен.

В висках шумно билась кровь, толпа вокруг больше не стучала о щиты. Лица разбойников слились для Иштваана в одну мерзкую косматую харю, которая погано гоготала, выкатив мерзкий язык, и тыкала в него пальцем. Ужас происходящего, ужас от того, что скоро произойдёт, захлёстывал его с головой. Разум молил хоть о какой-то поддержке, о кратком просвете в этом тягучем кошмаре, и Иштваан всмотрелся в деревенских. Жена, почти скрывшись в толпе, сидела к нему спиной, укрыв лицо в ладонях, его детей и стариков не было видно. Остальные же… В неверном свете магического светляка кто-то молился, кто-то, обняв близких, просто ждал развязки. Дородная баба что-то прятала у сруба колодца. А троица мужиков в первых рядах – Иштваан не сразу поверил, что это взаправду, – троица мужиков переглядываясь и толкаясь плечами, посмеивалась под кривлянья разбойника. Над стыдом, над беспомощностью того, кто в миг последний на верную гибель вызвался. И теперь – вот так… Как же они могут-то, так?! За что?! Он же это всё – вместо них! Ради – них!!! Чтобы жили все, чтобы…

Горячая колючая злая волна зародилась где-то в животе Иштваана и медленно-медленно пошла вверх, к голове. Горх, горделиво скалясь, продолжал что-то говорить, но грохот бьющегося всё быстрее собственного сердца заглушил все звуки. Пальцы непроизвольно сжались, погружая фаланги в утоптанную землю. Твари, какие же твари! Ненавижу! Так бы и разодрал рожи их, и тех, и этих, ненавижу!!!

Страх сплетался с горечью, горечь сплеталась с неожиданной, небывалой дикой злостью, Иштваана разрывало изнутри, перемалывало всё, что он считал своей сутью; его мысли, воспоминания, другие чувства оказались где-то далеко-далеко. Тук-тук, тук-тук.

Человек с неприятным лицом плямкая губами провёл кончиком меча у своего горла. Тук-тук. Кто я? Тук-тук. Что я здесь делаю? Тук-тук. Кто все эти, вокруг меня? Тук-тук, тук-тук. Волна, поднимавшаяся от живота, наконец добралась до головы и мир взорвался.

Он куда-то летит, столкновение. Чей-то незнакомый низкий рёв, треск. Звон. Треск и скрип. Влажный хруст, липкое соскальзывает по лицу. Ещё, и ещё, и ещё. Цветные пятна, он снова куда-то летит, так легко-легко. Кто-то стучит в дверь. Упорный… Бескровные губы что-то шепчут в крупный кристалл. Помешать! Не успел, тяжесть сдавливает голову и клонит, клонит…