Еще пример. Вот кто-то задумал какой-то план: определенным образом разместить что-либо, применить определенную последовательность, определенную структуру здания, определенный порядок жеребьевки — ведь возможностей детализации проекта очень много. В таком случае он обработал себя в индивида, знающего то, как он должен действовать. И опять же, желая кому-то сообщить, каким он стал в отношении познавания, достаточно дать понять, что он захотел, чтобы определенные вещи стали такими-то и такими-то. Тогда образно и метафорически говорят, что возникло произведение, имеющее форму плана. В более общей форме: всякий раз, когда кто-то благодаря чьему-то действию стал в отношении познавания таким, что для его описания в этом отношении достаточно передать, какими он захотел видеть те и те вещи, тогда говорится в переносном смысле, что возникло чисто умственное произведение, и такое произведение называется планом.
Не пора ли соединить эти обобщения в одно целое, заявив, что всякий раз мы говорим в переносном смысле о возникновении чисто умственного изделия, называемого в таком случае произведением, когда хотим констатировать, что кто-то благодаря внутренним импульсам стал познавать так-то и так-то, и на вопрос, как он стал познавать, готов ответить, каким ему показалось на слух или зрительно (и т.д.) что-то услышанное либо увиденное (и т.д.) мысленно, или сообщая, что он подумал, якобы что-то есть так-то, или же сообщая, что он хотел, чтобы было так-то.
В свою очередь, представим себе еще другое значение термина «произведение», в равной степени живое и актуальное. В этом другом значении произведение вовсе не является чем-то чисто умственным. В этом значении произведениями являются скульптуры, картины, рукописи, т.е. какие-то тела, кем-то изготовленные. Употребленное в этом значении слово «произведение» является подлинным названием определенных изделий. Это уже вовсе не метафора, когда мы говорим, что возникло произведение в виде памятника Шопену, установленного в Лазенковском парке в Варшаве. Это ощутимо, доступно восприятию органов чувств человека.
Чем же в таком случае отличаются так понимаемые произведения, а следовательно, изделия этого рода, от других ощутимых изделий, например от зданий, мебели, тканей и от множества других изделий, которых никто не называет произведениями? По нашему мнению, резкой границы здесь не существует. Например, те или иные ткани, персидский ковер ручного изготовления или килим (коврик без ворса), те или иные сосуды, ту или иную изящную вазу мы назовем произведениями ткаческого или керамического искусства.
В данном случае важно лишь то, относится ли, а если относится, то в какой мере, к цели действия (достижением которой является данное изделие) то, что лица, воспринимающие это изделие или воспринимающие его определенным способом, были обработаны в определенном направлении. Это соображение никогда, пожалуй, полностью не исключается, по крайней мере оно никогда не исключается в случаях изготовления изделий, предназначенных для какого-либо употребления. Ибо тогда рассчитывают на то, что все-таки кто-то поймет, что перед ним лежит буханка хлеба (предназначенная для потребления) или что перед ним лежит лопата (орудие для вскапывания земли) и т.п. Изготовители имели в виду главным образом то, что люди будут употреблять в пищу испеченный ими хлеб, вскапывать землю изготовленными ими лопатами, а не то, чтобы они поняли назначение изготовленных в этих целях изделий. Но для того чтобы есть хлеб, нужно понимать, что он является пищей, а для того, чтобы копать лопатой, нужно понимать, для чего она служит.
Поэтому изготовители буханок хлеба, лопат и других изделий косвенно как бы преследуют цель обработки по крайней мере некоторых потребностей в отношении понимания и того, и другого.
Однако в другом случае обработка кого-то в отношении познавания составляет главную цель производителя данного изделия. Так происходит, например, с нотами музыкальных произведений, со школьными учебниками, с пропагандистскими плакатами. Поэтому можно, пожалуй, констатировать то, что мы склонны называть эти ощутимые изделия произведениями (например, литературными произведениями, произведениями изобразительного искусства и т.п.) тем определеннее, чем более отчетливо выдвигается на первый план в определении целей их возникновения соображение о необходимости обработки кого-то в отношении познавания. Другими словами, имеется в виду возникновение благодаря этому ощутимому изделию произведения в первом, ранее проанализированном значении.
Подчеркнутая выше двузначность термина «произведение» не исчерпывает его живой многозначности. В теоретических дискуссиях весьма часто можно услышать протесты против отождествления произведений с определенными ощутимыми вещами. Некоторые считают, что можно сделать сколько угодно экземпляров репродукций произведений графики, но ни один из них не будет именно тем произведением, а лишь чем-то таким, что есть в них общего, какой-то повторяющейся во всех экземплярах системой графических элементов.
Обычно утверждают, что поэтическое произведение не является ни рукописью, ни его типографским экземпляром, ни отдельным потоком слов, составляющих отдельную декламацию. Правда, Адам Мицкевич запечатлел при помощи букв свое произведение «Ода к молодости», но, говорят, смешно было бы отождествлять этот продукт вдохновения с той его записью.
К таким рассуждениям следует отнестись аналитически и критически. Можно согласиться с тем, что отмеченные нами два значения термина «произведение» недостаточны для того, чтобы представить определенное, весьма распространенное, может быть, даже доминирующее его понимание. И все же мы не считаем, что какая-либо из приведенных выше интерпретаций этого понимания данного термина попадает в цель. Правда, в обычно принятом понимании «Ода к молодости» не тождественна ни с одной ее рукописной записью, но она также не является в этом понимании ни собранием соответствующих декламаций, ни общей чертой этих декламаций. Обе упомянутые выше концепции возникли как следствие спекуляции теоретиков, а не на основе осознанного чувства нормального читателя или слушателя. Добавим к тому же, что в соответствии с любой из этих концепций, произведения не были бы изделиями в подлинном смысле этого слова, так как в представлении оппонентов ни множества, ни общие качества элементов этих множеств не являются, разумеется, какими-либо телами.
То же самое можно повторить еще и в отношении другой теоретической концепции произведения, согласно которой это должен быть какой-то синтез знака и символа, какая-то сложная совокупность, составленная, например, из слов как звучаний или как графических форм, а также из значений этих слов, какой-то сплав каких-то абстракций с какими-то задуманными идеальными объектами. Оставим сторонникам этой концепции заботу о разъяснении простым языком нагроможденных в ней метафор.
Пытаясь же непосредственно вникнуть в то, что имеет в виду обыкновенный зритель, читатель или слушатель произведений изобразительного искусства, поэзии или музыки, мы приходим к предположению, что этот рядовой потребитель представляет себе сущность произведения примерно так. Произведение представляется ему каким-то конкретным объектом, который, не переставая быть чем-то одним и единственным, может многократно появляться, подобно тому, как многократно восходит одно и то же солнце, подобно тому, как один и тот же человек общается с нами в различных местах и в разное время. Таким образом, обычное сознание отличает само произведение от его отдельных экземпляров, но охотно признает каждый из экземпляров тем же самым произведением, точно так же, как назовет тем самым человеком Яна вчера вечером и Яна сегодня утром. Исходя из изложенной выше концепции произведения, можно сказать, что рассматриваемое в данный момент обиходное понимание этого термина имеет то общее, что произведение для него, хотя и является конкретностью, все же как-то слагается из знаков и смыслов, причем и знак (например, слово), и смысл (например, содержание значения слова) — это опять же будто бы многократно появляющиеся индивиды, конкретности.
