Вадим попытался сглотнуть, но у него застрял комок в горле, а ладони вспотели. Наверное, он до последнего хотел найти всему произошедшему рациональное объяснение, но теперь понял, что попал в большую переделку. Но спрашивать ничего не стал, вглядываясь в сосредоточенное лицо мужчины.

– У меня был прихожанин, который долго лечился в психиатрической лечебнице, но безрезультатно, а потом пришёл сюда. Он рассказывал похожие вещи.

– И Вы ему помогли? – с надеждой спросил Вадим.

– Он сам себе помог, – ответил священник. – Его гложило… Впрочем, я думаю, тебе надо с ним самому поговорить, вы сразу поймёте друг друга. Я бывал у него в гостях. В те моменты, когда он не мог выйти из дома, его одолевали… «Галлюцинации», как ты выражаешься. И он звонил сюда, и я ехал к нему.

– И он их победил?

– Во всяком случае, они его оставили в покое.

– И где же мне его найти?

Священник помолчал, глядя на парня. По всей видимости, выглядел тот всё ещё настолько плохо, что он сказал:

– Я сам тебя отвезу к нему, но сначала… Возьми-ка кое-что. Я думаю, это тебе пригодится.

Он ушёл в комнату, примыкающую к молельному залу, а вернулся обратно уже с небольшой полулитровой стеклянной баночкой, закрученной белой крышкой. Внутри была прозрачная жидкость.

– Держи. Это святая вода.

Вадим понял это ещё до того, как его ладони коснулись прохладной поверхности склянки. Он пристально посмотрел в лицо священника – одновременно печальное и спокойное – и тот кивнул. Кивнул оценивающе, а потом жестом показал Вадиму на выход.

Парень очень удивился, когда увидел, что священник ездит на серой «волге», поджидающей хозяина у северо-западного угла решётчатого забора. Добрая улыбка коснулась его губ – старый добрый автомобиль, который он так редко встречал. С большими жёлтыми фарами, мягко урчащий, плавно двигающийся по дороге.

Навстречу летели «субару», «шкоды», «ниссаны». Даже один серенький «опель» – такой непривычный для действительности их городка. Они проехали несколько перекрёстков, прежде чем священник начал уходить влево и влево – многоэтажки начали сменяться стандартными «пятёрками», а затем и те стали редеть, вместе с угрюмыми пешеходами. Большую часть пути они молчали, пока не выехали к длинному блошиному рынку.

– Он тут… работает? – нерешительно спросил Вадим.

– Да, – ответил священник. – Пойдём.

Они выбрались на улицу, и парень снова почувствовал холод. Он шёл следом за твёрдо идущим мужчиной, стараясь не смотреть на лица торговцев и покупателей – мало ли что. Но то и дело замечал колючие и пристальные взгляды людей в чёрных и коричневых куртках нараспашку, разноцветных шапках. Чернобородые или бритые – с двумя подбородками; или худенькие женщины в больших подранных бушлатах, или совсем юные девчушки – кареглазые, в двух тёплых платках. Они все смотрели на него – он мог поклясться, неодобрительно, с ненавистью.

«Ты точно спятил, Вадя, – произнёс парень про себя и выдохнул с некоторым облегчением. – Они просто смотрят на тебя, как на самого обычного клиента таких местечек. И ждут, что ты подойдёшь к ним и купишь джинсы или ботинки, или унты».

Покупателей тут было не очень много – с десяток сонных людей, растянувшихся шеренгой вдоль этих лотков. Кто-то примерял куртку с тёмным воротником, крутился перед засаленным зеркалом под одобрительный взгляд пузатого продавца. Собственно, и многие палатки пустовали – в зимний сезон не все торговцы выходили на рынок, многие вообще арендовали места в павильонах.

Откуда ни возьмись, перед ним возникла девушка в тёплой длинной юбке, закутанная в пуховый платок. Она очень торопилась, потому суетливо пыталась проскочить между священником и атеистом (или уже «атеистом»), и задела его плечом. Задела крепко – он чуть не выронил банку на пол. Сердце ухнуло вниз.

Девушка даже не оглянулась, да он особо и не хотел ловить на себе дополнительные взгляды. Тем более что священник уже свернул вправо – и оказалось, что рынок здесь закончился, и теперь начинались узенькие бутики или что-то в этом духе. Первое маленькое зданьице, по правде сказать, не было бутиком – вывески не было, но на стекле

была приклеена картонка, где корявая надпись из больших букв гласила «САПОЖНИК».

Они вошли внутрь и едва сразу не упёрлись в прилавок – много места там и не могло быть. На стенах висели ремни и заклёпки, непонятные полуобручи и парочка меховых изделий; на прилавке же лежал сапог с оторванной подошвой, и мозолистые иссушенные руки откровенно старого мужика аккуратно переворачивали его с бока на бок.

Вадим вгляделся в него пристальнее: седые короткие волосы, очень морщинистое лицо, напоминающее собой помятый брезент, кожаный фартук. Он мельком посмотрел на священника, и брови его удивлённо поползли вверх. Но когда он уставился на Вадима, то просто замер.

– Здравствуй, Егор, – сказал священник. – Дела идут?

– Здравствуй, Аркадий Георгиевич, – отозвался Егор, но продолжал ошалело смотреть на парня, отчего у того аж кожа покрылась мурашками размером с гальку. – Идут… Штиблеты рвут, сапоги ломают. А покупать новые – не могут, поэтому дела идут, спасибо на добром слове… Отмеченный, невероятно!

Вадим опешил и переводил взгляд то на одного, то на второго. Священник, впрочем, сохранял непроницаемое лицо.

– Отмеченный? – не понял Вадим. – Что это значит…

– Тебе передали метку, – кивнул тот. – Я это понял сразу. Я это почувствовал. Или, если хочешь, просто увидел в тебе.

– Не понял, как…

– Рыбак – рыбака, – подсказал Аркадий Георгиевич и едва заметно улыбнулся.

Егор кивнул и тоже улыбнулся, но его улыбка вышла болезненной.

– Мне тоже передали метку. Давно, двадцать лет назад. Помню, навис пасмурный вечер, и я тогда был в хорошеньком подпитии, чего скрывать… И наткнулся на бабулю, лежащую на остановке. Из её бочины торчал охотничий нож. Так вот… Я, конечно, растерялся и хотел побежать куда-нибудь, искать телефон-автомат или забежать в кафе, чтобы вызвать «скорую». Я это сделал, кстати. Но сначала она очнулась и дала мне семирублёвую монету, представляешь?

Вадим раззявил рот от неимоверного изумления и не знал, что сказать. Он нашёл в кармане свою метку и вынул её, показал, и глаза Егора быстро наполнились слезами, но он продолжал улыбаться.

– Вот. И у тебя она есть.

– Я её выкидывал, – пожаловался Вадим. – Но она всё равно оказывается у меня в кармане. Что за абсурд?

– Это же метка, – напомнил сапожник. – Её выкинуть нельзя. Никак. Я куда только не кидал свою… Но передать можно. Отдать.

Он замолчал, гневно поджав губы.

– Они требуют у меня её, они требуют её отдать, – заговорил Вадим хриплым голосом. – Почему они сами не могут…

– Сами они не могут, – согласился Егор. – Это метка. Белую метку получает тот, кто избран… Так сказать, шлагбаумом.

– Каким ещё шлаг…

– Шлагбаумом, да, это, мне кажется, точное слово. И этот шлагбаум смотрит, чтобы они не сильно разгонялись.

– Кто – они? – тупо спросил Вадим, хотя знал ответ на этот вопрос.

– Ты же видел их. Я видел. И ты видел. И ты ещё увидишь. Я чуть не сошёл с ума, угодил

в «дурку», но… Мне это не помогло. Они достали меня и там.

– Подождите, подождите! – спохватился Вадим, опершись на стойку, как старик с головокружением опирается на костыль. Он хотел это многозначительно выкрикнуть, но получился лишь сдавленный клёкот. – Они… Эти они…

– Кровососы, одурманенные, лохмачи, чёрнокнижницы, – сказал Егор тихо, наклонившись вперёд. Может, он боялся, что его услышат. – Давители, кровопийцы, душители, кого там только нет… – Он содрогнулся всем телом, и лицо его побелело. – Так вот, чтобы они не разгонялись, есть шлагбаумы. Темнобои, злоборцы, белославы. В общем, как их только не называют.

– Есть они и они, то есть, – повторил Вадим, но в голове у него прояснения не наблюдалось.

– Верно! – щёлкнул пальцами Егор и указал на него. Жёлтенький сухой палец немного дрожал. – И ты теперь – один из них. Из шлагбаумов.