— Мы все проблемы и все действия, и вообще всё будем обсуждать вместе. Это наша общая беда и наше общее дело. Поэтому вместе, — сообщил Александр Дмитриевич как о чем-то не слишком его радующем, однако неизбежном.
— Мы хотим всё знать, и мы всё выдержим, — тихим, совершенно мертвым голосом произнесла Лидия.
— Да, — эхом отозвалась Екатерина Иннокентьевна.
Вадим пододвинул стул и сел — так, чтобы всех держать в поле зрения. Он подумал и решил, что, пожалуй, не будет ни истерик, ни даже слез — они выдержат, и они имеют право всё знать. Или почти всё — с поправкой на особые обстоятельства. В конце концов, это их дочь и внучка, и это самое дорогое, что у них есть, и они готовы ради этого самого дорогого на всё, в том числе на то, чтобы зажать самих себя в кулак, как кастет перед жестокой дракой.
"Повезло Грибанову, — подумал Вадим. — Единственный мужик в доме, но вокруг — крепостные стены".
— Могу сообщить общую информацию, на данный момент, конечно, — произнес он. — Во время вашего с Кариной посещения, Лидия Сергеевна, никто посторонний в салон не заходил. И вообще с самого утра никто из посторонних не приходил. В салоне есть два входа. Один основной, в холл, где сидят охранник и администратор. Допустим, кто-то из них может отлучиться, но вдвоем они не отлучаются никогда. Так что незаметно зайти нельзя.
— Если только эти двое не прохлопали глазами, — мрачно предположил Грибанов.
— Да, если только, — согласился Борисевич. — Но я сейчас рассматриваю ситуацию "по правилам". Так вот по правилам мимо них даже кошка не прошмыгнет. И оба — администратор и охранник — клянутся, что сегодня никто из чужих не прошмыгивал. Но есть еще другой вход — служебный. Он со стороны двора. Дверь там железная, открывается и запирается ключом, а ключи хранятся у охранника и у директрисы салона Еланцевой. Служебным входом постоянно не пользуются, его открывают, когда привозят ткани, еще какие-нибудь заказы, когда приходят ремонтники, ну и прочее. В общем, не столько служебный вход, сколько чёрный. Персонал обычно заходит в салон через основной вход еще до появления клиентов. Если верить работникам, никто сегодня служебным входом не пользовался, и все ключи на месте. Наши ребята проверили. И дверь заперта. И никто не пытался её вскрыть — никаких, даже малейших повреждений.
— Кто-то из персонала наверняка врет, — вновь предположил Грибанов.
— Само собой, — опять же согласился Борисевич. — Похитители ведь не могли влететь, как черти, через дымоход. Тем более что никакого дымохода в салоне нет.
— Мог кто-нибудь проникнуть в здание заранее, например, в выходные дни? — Александру Дмитриевичу это показалось вполне логичным.
— Если верить, что в этом деле не замешан охранник, то это тоже почти невозможно. Он уходит из салона последним. Проверяет каждый угол и всё ставит на сигнализацию. У них мощная сигнализации, не пожалели денег на охрану своих тряпок.
Вадим хмыкнул. К тряпкам он относился равнодушно и не понимал, как можно тратить сумасшедшие деньги на простецкую майку, у которой с изнанки прилеплен лейбл с каким-то супер-пупер или откровенно дурацким названием.
— Правда, сигнализацию включают в разное время, потому что в разное время уходят с работы. Бывает, сами портняжки задерживаются, когда заказов много и они срочные. Еланцева иногда засиживается, если за день со своими делами не управляется. Феклистов никогда не является раньше десяти утра, но может запросто уйти после одиннадцати вечера. Как Муза велит и как вдохновение поведет!
Вадим снова хмыкнул. Не то чтобы он не признавал вдохновения, но был уверен, что работать исключительно по вдохновению — это удел дилетантов. Профессионал же работает — когда надо.
— Так вот в нынешние выходные никто не работал. Даже Феклистов.
— А почему — даже он? — не понял Грибанов.
— Потому что у него сейчас горячая пора. Готовится к какому-то крутому московскому фестивалю и творит в поте лица. А в выходные не творил. Он со своей подружкой Еланцевой ездил за город к знакомым. Что за знакомые — проверим, — пообещал Борисевич уж точно без вдохновения.
В перспективность разработки знакомых он не верил — нутром чувствовал, что это пустое. Однако же профессионал своё чутье уважает, но в абсолют не возводит. Абсолютными, и то с некоторыми допусками, бывают только факты.
— У него с Еланцевой роман? — спросил Александр Дмитриевич.
— Боже мой, какая глупость! — раздался тяжкий вздох Лидии. — Они просто вместе работают и давно дружат. С юности. Это хорошо известно.
— Дружат? — недоверчиво хмыкнул Грибанов.
— Но ты ведь тоже вместе работаешь и давно дружишь с Наташей. С юности.
— Ну да. Согласен.
— Как похитители пробрались в салон, пока непонятно, — продолжил Вадим. — Но с большой долей вероятности можно предположить, где они прятались. Салон занимает помещение в торцевой части здания: холл, затем дверь в другой большой холл, который они называют гостиной, из этой гостиной с окнами во двор вход в две примерочные, одна из этих примерочных одновременно служит кабинетом Феклистова. Он работает именно здесь. Из гостиной дверь ведет в другой коридор, где расположены туалеты для клиентов. Затем коридор под прямым углом поворачивает направо, дальше находятся служебные помещения…
— Хватит! — оборвал Грибанов. — Это мой дом. Я его сам строил. И мне не надо описывать его планировку!
— Я не описываю планировку, — сдержанно возразил Борисевич. — Я объясняю, где могли прятаться похитители. Там, где коридор сворачивает направо, в самом углу, ниша для труб. Она маленькая и тесная, но если ужаться, в нее могли бы втиснуться двое мужчин. И могли бы наблюдать одновременно за туалетами, за коридором, который ведет в гостиную, и за коридором, который ведет в служебные помещения. Очень удобный наблюдательный пункт. Правда, долго в нем не высидишь. И это еще раз говорит о том, что похитители, если они действительно прятались там, пробрались в салон сегодня.
— Вадим! — неожиданно подала голос Екатерина Иннокентьевна. — Зачем вы всё это рассказываете? Разве это поможет найти Каришу? Какая разница, как эти люди попали в салон? Какая разница, где они прятались? Смысл ведь имеет только одно: где Кариша?
И она заплакала — молча, не прикрывая глаз, судорожно сжимая платок.
В самом деле — зачем? Какая им разница? Это для него, Вадима Борисевича, имеет смысл разобраться, как всё произошло, иначе он не поймет, что делать дальше и где искать, и кто эти люди, которые украли, словно породистого щенка, девочку Карину.
— Екатерина Иннокентьевна, вы сами хотели знать подробности. — У Вадима от природы был тихий, мягкий, совсем не соответствующий его работе голос, а тут он намеренно постарался придать ему ещё большую теплоту и задушевность. — Но если вам тяжело слушать…
— Нет-нет! — вскрикнула она испуганно, хотела что-то добавить, но осеклась, прерванная резким телефонным звонком.
Звонил один из двух стационарных телефонов. Грибанов и тут придерживался своих порядков: да, есть мобильные телефоны, но должны быть и стационарные — на всякий случай. Причём два. В данный момент звонил тот, чей номер знали только самые приближенные люди.
Грибанов схватил трубку с такой силой, что, будь она из обычной пластмассы, наверняка бы рассыпалась.
— Грибанов слушает!
Обычно он просто говорил: "да". На другом конце провода держали паузу, и он повторил, едва сдерживаясь, чтобы не заорать:
— Грибанов слушает!
Вадим подошел к телефону и осторожно, словно опасаясь быть застигнутым врасплох, нажал клавишу встроенного в аппарат диктофона. Александр Дмитриевич в последний момент забыл это сделать. Впрочем, у него имелся начальник службы безопасности, у которого не было дочери, у которого никого не похищали и который обязан был во всём подстраховывать. Не так уж много это требовало профессионализма. Вполне хватало обычной предусмотрительности.
— Говорите!
Александр Дмитриевич словно гвоздь в стену вбил. А точнее — клин-бабу в мерзлую землю. Такой твердый, ровный, тяжелый голос у него становился в минуты высочайшего напряжения и величайшей опасности. И бешеной злобы. И, возможно, страха. Свой страх Грибанов никогда не проявлял, но сейчас Борисевич был уверен: этот страх есть, его много, и он тяжелее любой клин-бабы.
