В отделе изобразительных материалов Государственного Исторического музея с помощью научного сотрудника Светланы Владимировны Морозовой в папке, помеченной «Пушкин», нахожу легендарный, вызвавший столь бурные обсуждения оттиск. Да, действительно, указано, что он литографирован «с гравюры Доу». Так и написано на листе. Сочная, сильная работа, сделанная с добротного оригинала. Неудивительно, что поначалу все увидели в нем руку маститого англичанина.
Держу в руках литографию и соглашаюсь с тем, что она, конечно, не оригинальна. Чей же подлинник напоминает? Пушкинский портрет Кипренского? Но более всего - гравюру Томаса Райта, рождение которой также таинственно, и поэтому о ней позже будет сказано. Именно она и послужила основой для литографированного изображения Пушкина. От Кипренского взяты плащ да положение рук. И все это приписано Доу.
Однако еще до 1930 г. теплилась надежда увидеть в этой работе какие-нибудь следы «дивного карандаша» английского живописца. Так не хотелось отказываться от милой сказки и вновь оказываться перед зияющей пропастью неизвестности. Московский пушкинист и литературовед Михаил Дмитриевич Беляев, человек трезвый и даже ироничный, в интересной статье «Заметки на полях книги С. Либровича «Пушкин в портретах», опубликованной в 1934 г. в «Литературном наследстве», попытался в литографии Мюнстера «указать на некоторый след портрета Доу». И сам же с видимым сожалением отказался от этого предположения: «Но всего вероятнее, что это просто ошибка литографа и что Доу был ни при чем в создании гравюры, послужившей образцом для литографии…»
Не кажется ли вам, дорогие читатели, что Михаил Дмитриевич как будто чего-то недоговаривает, словно окончательно не убежден в сомнительности своего робкого предположения, им же самим отклоненного? Как-то вынужденно звучит его «автоопровержение»? Мои сомнения еще больше укрепились, когда я в Центральном государственном архиве литературы и искусства отыскал в одном письме Беляева И. С. Зильберштейну, написанном в 1933 г., строки о том, что он «готовит «Прижизненную иконографию Пушкина», имея в виду, вероятнее всего, какой-то основательный труд. Однако он не увидел свет, не считая упомянутой статьи в «Литературном наследстве». Быть может, как раз в тех страницах, которые не были напечатаны, и развивались его более обоснованные размышления о следах пушкинского портрета, созданного Доу?…
Совершенно определенную точку зрения занял такой московский знаток русской гравюры, как Владимир Яковлевич Адарюков. Он, указывая на ошибки, неточности, неразбериху и путаницу в изданиях о пушкинской иконографии, скажет четко: «Здесь ошибочно указан Доу вместо Райта».
Да, произведения художников часто путали. Тем более что они были близкими и добрыми родственниками - Томас Райт был женат на дочери (по другим сведениям, на сестре) своего учителя и друга Джорджа Доу. Их связывали и многие годы совместного труда. Томас Райт, блистательный гравер, акварелист и рисовальщик, обычно гравировал и живописные работы Доу. Да и в Петербург он приехал в 1822 г. по приглашению своего тестя. Пробыл здесь до 1826 г. Затем вновь жил в России в 1830 - 1845 гг.
Вероятно, существовали глубинные, нам теперь неведомые, творческие взаимоотношения художников, которые уже не относятся к области примитивной путаницы, а являют собой тончайший, абсолютно неисследованный процесс взаимопроникновения и взаимообогащения, процесс естественного влияния искусства учителя, коим был Доу, на ученика Райта, восприятия им чего-то «дословно», а чего-то еле уловимо в принципах и характера мастерства уважаемого мэтра. Поэтому не исключено, что в последнем прижизненном портрете Пушкина, исполненном Райтом в 1836 г. и отнесенном Мюнстером к Доу, отозвалось далекое, нам ныне неприметное, но вполне вероятное эхо «дивного карандаша», запечатлевшего поэта 9 мая 1828 г.
Тем более что Райт, уверен, видел «арайский профиль» Пушкина. Когда Доу в мае 1828 г. возвратился па родину, то его, очевидно, встречал Райт, приехавший из России двумя годами раньше. Да и жил Доу в доме своей дочери и зятя. Естественно, живописец рассказал близкому родственнику и единомышленнику о встрече на пароходе с Пушкиным, о котором Райт достаточно слышал (и которого, как я скажу позже, Пушкин, оказывается, знал неплохо). Доу показал набросок. Рисунок остался в памяти Райта (может, не только в памяти) и в дальнейшем вызвал в нем не только острое желание запечатлеть знаменитого русского поэта, но послужил каким-то изначальным материалом в работе. Сразу оговорюсь: ни в коем случае я не утверждаю, что Райт свой портрет Пушкина всего-навсего сделал с рисунка Доу. Нет, конечно. Все гораздо сложнее.
А быть может, сам Доу привез автогравюру со своего рисунка или же лист, гравированный с него Райтом, в Петербург? Невероятно? Нисколько! Ведь английский живописец еще раз побывал в России - в феврале 1829 г. Приезжал, чтобы закончить несколько заказных портретов. Правда, Доу в Петербурге слыл нелюдимым: он ни с кем близко не общался, никого не посещал, если это не было связано с сеансами для очередного оплачиваемого портрета; всячески сторонился близких отношений даже со своими русскими помощниками, кроме сугубо служебных. Сторонился русской жизни, русских обычаев, русских людей, даже из весьма, просвещенного сословия. И русских художников. В свою очередь русские художественные критики относились к Доу также сдержанно. Поэтому вряд ли он кому-либо в Петербурге показывал пушкинский рисунок или гравюру с него.
Томас Райт, который вновь приехал в Россию в 1830 г., уже после смерти Доу, был ему противоположностью. Имел в Петербурге и в Москве, которую любил и в которой прожил несколько лет, близких людей. Прежде всего следует назвать Николая Ивановича Уткина, с которым он дружил более 20 лет. Не мог ли Райт показать молодому, в то время начинающему литографу Александру Эрнестовичу Мюнстеру собственную автогравюру с рисунка, исполненного им же с натуры, и, рассказывая о своем замысле, упомянуть имя Доу? А Петр Федорович Борель, очень интересовавшийся иконографией поэта, выполнивший ряд литографий, посвященных русскому гению, в том числе по собственным рисункам, охотно схватился за возможность литографировать редкий портрет Пушкина, притом с такого отменного оригинала?…
Словом, есть повод для размышлений. Поэтому вряд ли стоит отбрасывать литографию Бореля как совсем ошибочную.
Что ж приключилось с самим рисунком Доу? Вероятнее всего, он затерялся среди бесчисленных работ и бумаг плодовитого художника. Или же был куплен кем-то при распродаже имущества его мастерской в 1831 г. Странно, что его ближайший родственник Томас Райт не присутствовал при этом - он в это время находился в России…
Эскизы знаменитого живописца, его альбомы и записные книжки разошлись по всей Европе. Какова была радость библиофила и замечательного собирателя русских гравюр Павла Яковлевича Дашкова, когда он, будучи в Лондоне в 1878 г., случайно купил записную книжку Доу, в которой были наброски лиц русских знаменитостей. Он привез уникум в Россию, гордился им, как, впрочем, и каждым ценным заграничным приобретением, которое он возвращал на родину.
Где же теперь находится записная книжка Доу? Нет, не потому я ею заинтересовался, что надеялся встретить в ней профиль поэта - просто хотел увидеть, подержать в руках рабочую записную книжку художника. Ведь в такой же, вероятно, находился и набросок лица Пушкина! Узнаю, что редкие исторические и литературные документы, в том числе личный архив Дашкова, хранятся в Пушкинском Доме в Ленинграде. Богатейшее же графическое собрание его - единственное в своем роде! - в 1924 г. было передано братом Павла Яковлевича Д. Я. Дашковым в Государственный Исторический музей с условием сохранить его в первозданном целостном состоянии. Тогда в Исторический музей поступило около 40 тысяч гравюр, литографий, рисунков, акварелей, других графических листов.
Почему-то позже это условие было нарушено, и часть дашковской коллекции, в частности работы, относящиеся к Пушкину и его окружению, разошлась по другим музеям.
