После объединения двух Германий, правительство вело дела, всячески демонстрируя добрую волю. Оно предпринимало усилия, чтобы сделать более широкую европейскую индивидуальность вторым «я» немца. Несмотря на повторяющиеся угрозы жизни министра финансов Германии, надежная и любимая марка уступила евро{814}. Хотя немцы удерживают львиную долю власти внутри ЕС сегодня, действия Федеративной Республики не оставляют сомнений, что цель Германии — быть активным партнером, а не командной силой над ЕС{815}. Германия также продолжает выплачивать репарации Израилю, и это было названо «покаянием в большом масштабе»{816}. Во время визита Вилли Брандта на мемориал в Варшавское гетто и более поздний визит Шредера в Берлинский еврейский музей, германское правительство буквально падало на колени, выступая национальным примером сочувствия. Бывший президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер убеждал послевоенные поколения принять коллективную ответственность за Холокост и продолжать помнить о нем{817}.
Сегодняшние немцы также испытывают реалистичные и нереалистичные страхи перед миром вокруг себя. Немецкий журнал «Виртшафт Boxe», деловой еженедельник, 22 ноября 1999 года поместил на обложке рисунок, на котором восстанавливалось вторжение в Нормандию. На нем изображались иностранцы, деловые мужчины и женщины, которые неслись на берег под заголовком: «Вторжение! Атака на общество согласия». Таким образом, новый захватчик Германии, мировая экономика, угрожает разделить и покорить сказочно интегрированную сеть правительства, банков, промышленности и трудовых ресурсов, которые поддерживают современную Германию.
Издатели имели в виду два недавних примера. Первым был экономический обвал и вынужденное спасение правительством ведущей строительной компании Германии, которая существует уже 150 лет — «Филипп Гольцман А. Г.» Второй — это предложение британской компании «Водафон Эйр Тач», желающей заполучить контрольный пакет акций в германском гиганте «Маннесман А. Г.», занимающемся связью. «Гольцман» была плохо управляемой компанией и брала много кредитов. Германские банки ранее выкупили ее, но потом бросили рыночным силам. Когда правительство Шредера, наконец, пришло ей на помощь, треск «общества согласия» уже слышался по всей Германии. Это заставило одного германского комментатора снова пожаловаться о «варварах среди нас»{818}. Еще одно потрясение тщательно интегрированной германской экономики произошло, когда правительство не смогло сплотить германские интересы за потерпевшим банкротство медиа-гигантом «КирхГруп», возможная выдача которого иностранным конгломератам угрожала дальнейшим огрубением германской культуры{819}.
Американская экономическая модель тоже в некотором роде преследует немцев. В то время как немцы любят американскую свободу и процветание, они ненавидят «ментальность магазина «24 часа», хаос неограниченного рынка, огромную разницу между зарплатой руководства и рабочих и [несдерживаемую] иммиграцию»{820}. Однако эти американские пороки, в особенности последний, кажутся неуклонно идущими в сторону Германии вместе с глобальной экономикой.
Канарейка в шахте
Дает ли долгая история Германии какие-либо ключи к ее будущему курсу? Сегодняшние обозреватели внимательно следят за германской реакцией на все возрастающее количество иностранных Gastarbeiter и воздействие часто дерзкой мировой экономики. Также уделяется внимание растущему раздражению немцев из-за усилий американцев (в особенности — американских евреев) удержать Третий рейх и Холокост на первом плане немецкой истории{821}. Леволиберальная критика изнутри не меньше топчет германскую историю, скептически относясь к германской демократии и выражая беспокойство по поводу будущих перспектив. Несмотря на полвека продолжающихся беспрецедентных репараций, отзывчивое демократическое правительство и образцовую работу внутри европейского и международного сообщества, немцы все еще остаются латентными варварами, антисемитами и фашистами в непрощающих умах многих{822}.
Недавно открылся новый фронт репараций в еще одной области преступлений национал-социалистов: рабский труд, еврейский и нееврейский, который использовал германский бизнес в военное время. В декабре 1999 года германское правительство согласилось выплатить 5,2 миллиарда долларов, чтобы урегулировать претензии к трем международным немецким компаниям («Сименс», «Даймлер-Крайслер» и «BASF»). Правительство и деловые круги разделили сумму пополам. В мае 2000 года под сильным международным юридическим давлением австрийское правительство создало фонд в 395 миллионов долларов для выплат по подобным искам. Поскольку прошло более половины столетия, груз этих новых репараций упал на рабочих и акционеров, иностранных и немецких с австрийскими, которые во время преступлений еще не родились или были слишком малы, чтобы их совершать{823}. Позднее начались судебные процессы против американского правительства и международных корпораций США («Дженерал Электрик», «Чейз Манхэттен Банк» — теперь «Дж. Р. Морган-Чейз» — и «IBM») в связи с соучастием в действиях или бездействии во время Второй Мировой войны. Это включает продажу «IBM» калькуляторов, использовавшихся для управления концентрационными лагерями, и провал американского и британского высшего командования, не разбомбившего железные дороги, ведущие к лагерям смерти{824}.
Такие попытки вытрясти деньги были осуждены по всему миру как еврейскими, так и нееврейскими критиками. Тем не менее, компании, которым предъявляются иски, предпочитают лучше заплатить, чем столкнуться с угрозой негативной рекламы и оправдательного судебного решения{825}. Как считает американский журналист Холман Дженкинс, требуемые суммы выплачиваются «в подчинении политическому консенсусу в том, что расплата за нацистские преступления необходима для облегчения принятия в мире немецкой силы»{826}. Таким образом, изначально не-вовлеченные правительства и поколения, живущие более чем полвека спустя после преступлений, когда большая часть фактических преступников давно мертва, вынуждены играть роль козлов отпущения ради нормальности, которой страстно хочет Германия{827}.
Сегодня в германской шахте поет канарейка, заверяя всех, что шахта сейчас безопасна. Остановить эту песню может послевоенная критика, в особенности резко возросшая в 1960-е годы и нацеленная сделать национал-социализм и Холокост, с сопровождающими их чувством вины и репарациями, концом книги германской истории. Немцы не могут жить, как нетехнологический, сельский народ (так хотели бы «зеленые») — и им не следует так жить. Они также не могут быть обществом, постоянно искупающим вину, как требуют литературные и философские сторонники утопии{828}. Исторически немцев преследовал страх стать ковриком для вытирания ног других наций, и невиновным настоящему и будущему поколениям немцев не следует строить нормальное государство на чувстве вины и несении наказания. Да они и не могут так поступать. Однако если такая точка зрения когда-либо зажжет искру в Германии, а новое поколение немцев попытается создать демократическую республику, больше всего славящуюся власяницей и пеплом, то в результате вполне могут получиться боль и страдания немцев и мира, равные прошлым. Нормальная государственность, статус нации — вот лучшая надежда Германии на будущее.
Канарейка также, скорее всего, продолжит петь, показывая, что все в порядке, если немцы, которые выучили урок Фауста, заполнят шахту. У Гете Фауст хотел удовлетворить ненасытное желание власти, что привело его к личной трагедии. Однако в более поздний период жизни он пришел к принятию человеческих ограничений и в результате нашел внутренний мир в свободно выбираемой, анонимной службе соседям, которых не знал{829}. История Германии, включая кровавое двадцатое столетие, — это также история подобных дел. С 1952 года, когда Конрад Аденауэр и Давид бен-Гурион достигли первого соглашения о репарациях, Германия тихо помогала новому государству Израиль, став, после американцев, его самым верным торговым партнером и самым надежным военным союзником — источником, например, его подводного флота. В то время как некоторые немцы считают себя целями того, что репортер «Нью-Йорк Таймс» Роджер Кохен назвал «американской «индустрией Холокоста»», немецко-израильская дружба остается прочной{830}. И, несмотря на новые тяготы, повлиявшие на отношения из-за продолжения премьер-министром Ариэлем Шароном палестино-израильского конфликта, маловероятно, что какая-либо из сторон когда-либо снова будет думать о другой, как о незаконной или, что еще менее вероятно, — как о враге.
