Основные права

В декабре 1848 года Франкфуртское Национальное Собрание зафиксировало продолжающееся несколько десятилетий движение за свободу в законе об основных правах, состоявшем из четырнадцати статей. Законом отменялось аграрное крепостное право, и этот сборник статей, охватывающий несколько сфер и защищающий личные, политические права и право собственности, был назван, несколько преувеличенно, «окончанием Средних веков в Германии»^{395}. Преувеличено, поскольку многое из того, что являлось «средневековым», закончилось в более ранние столетия. Но и ликвидация крепостного права не оказалась ни строго принципиальной, ни окончательной и бесповоротной, как предполагает само слово «отмена». Землевладельцы-аристократы получили крупные компенсации за освобождение своих крестьян, но в то время как свобода последних была немалым достижением, новое классовое общество, которое заменило предыдущее, получилось почти таким же расслоенным и суровым, как поместное, от которого немцы пытались уйти, начиная со Средних веков. Процветающее аграрное и промышленное общество продолжало противостоять большим количествам зависимых рабочих, стоявшим близко к низам или в самом низу общества. Это были массы несчастных, которые создавали новые возможности для революционных политических партий. В реальных социальных и экономических терминах Средние века не закончились в Германии в 1848-49 годах, они просто переехали в пригороды и города^{396}.

В соответствии с французским Просвещением и наполеоновской революцией, закон об основных правах разделил Церковь (каноническое право) и государство (светское право). Прецеденты подобного существовали уже в эпоху Реформации. Однако в отличие от Франкфуртского Национального Собрания, которое позволило гражданам выбирать местных священнослужителей, как они выбирали членов парламента, секуляризированная религия Реформации никогда не рассматривала полностью секуляризированного государства^{397}. Также в отличие от Европы периода пост-Просвещения, правители и духовенство в более ранние столетия возводили свою соответствующую власть к одним и тем же божественному источнику и санкции. Они делались партнерами в гражданско-религиозном сотрудничестве, а не соперниками в ничего не дающей конкуренции церковь — государство.

Учитывая долгую историческую перспективу, Франкфуртское Национальное Собрание оживило средневековые роялистские споры, целью которых было превращение церкви в покорный департамент государства. Усовершенствовав эту более раннюю конфронтацию, Революция 1848—49 годов подготовила почву для «культурной войны», «Культуркампф», между Римом и Берлином, когда протестантская ярость соответствовала ярости Рима^{398}. В этом, как и во многом в девятнадцатом столетии, 1848—49 годы шли против основного течения германской истории, которая никогда не отдавала предпочтения униженному подчинению религии обществу или церкви — государству. Исторически немцы предпочитали дуализм: раздельные, но связанные и сотрудничающие гражданскую и религиозную сферы.

Избегая самых радикальных предложений, которые тогда высказывались на немецкой земле, закон об основных правах был попыткой усовершенствовать общество путем увеличивающегося «обучения» свободе. Иными словами, требовалось привести как можно больше немцев в средний класс, просто расширяя равенство и возможности. Однако этот разумный подход не предотвратил провоцирования обоих королей и общественного мнения особой сессией Собрания в Берлине, в мае 1848 года. Тогда перед Собранием стояла задача конституционно обеспечить прусского короля. Первым пунктом повестки дня стало предложение обессмертить революционеров 1840-х годов — то есть самих себя — как «слуг Отечества». Хотя это предложение и не прошло, оно само по себе стало ложным посланием прусскому королю. А он и без того относился с большим недоверием к конституционной конвенции во Франкфурте с того самого дня, когда был вынужден ее собрать. Теперь эти революционеры сорок восьмого намерены переписывать историю, как и законы?^{399}

Учитывая исторический период, отказ Собрания принимать конституцию, написанную только королем, был достаточно оправданным. Но ожидания, что король Пруссии станет чтить проект конституции, подготовленный Собранием, не были оправданными. В декабре 1848 года Фридрих Вильгельм распустил амбициозное Берлинское Собрание и провозгласил свою собственную конституцию. В качестве оправдания он называл подчиненное положение, в которое намеревалась поставить его конституция Собрания. Заметив то, что он называл «заблудшим запахом революции», Фридрих Вильгельм в частых беседах с презрением говорил о короне, которую она может предложить, как о «собачьем ошейнике». Когда 3 апреля 1849 года делегация Собрания на самом деле предложила ему корону, он попросил по отдельности опросить по этому вопросу королей, князей и свободные города Империи. Это было риторическим напоминанием, что он, как монарх, стоит в насчитывающей века последовательности германских правителей, которые получали короны прямо от Бога^{400}.

После этого Франкфуртское Национальное Собрание могло только распасться. Австрийская делегация сняла с себя полномочия 5 апреля, прусская — 14 мая, оставив небольшую фракцию левого толка, чтобы «выключить свет» в Штутгарте, куда в июне перебрались остатки Собрания. Хотя сочувствующие историки признают революционные эксцессы и сомнительную демократию в конституции Франкфуртского Национального Собрания, современная история считает, что оно нарушило инертность монархии. Стремление Собрания к власти привело к провалу германской демократии в 1849 году^{401}. Однако эта точка зрения игнорирует то, что политические мечты Собрания напугали обеспеченный средний класс — особенно более уязвимую беднейшую часть среднего класса, а также рабочих, которые не желали оставаться в положении «низших». В эти прогрессивно-регрессивные десятилетия немцы не хотели рисковать тем, чем имели, начиная политические и социальные изменения, в которых не были уверены. Несмотря на свою ценность, как прецедента, и яркие будущие перспективы, революция 1848-49 годов разделила и политизировала немцев того времени.

Падая вперед

18 июня 1849 года прусские солдаты закрыли двери за остатками Франкфуртского Национального Собрания, работавшего в Штутгарте. В немецкой истории это королевское отвержение демократических сил часто сравнивается с подавлением Крестьянской войны в 1525 году. Каждое событие являлось поворотом назад стрелок исторических часов^{402}. Однако это суждение несправедливо оценивает сложность и прогрессивность германской истории до 1848 года. После 1525 года на самом деле имели место мелкие реформы и некоторое облегчение страданий крестьян. Во многих местах отменили десятины, трудовую повинность и налоги на случай смерти. Водоемы, леса, луга возвратили в общее пользование. Также было ограничено право на ведение боевых действий на засеянных полях и выпуск туда собак — приняты меры против вытаптывания полей животными^{403}. Что более важно, каждая сторона смогла оценить, когда ждать срыва другой. Для крестьян таким моментом было — произвольное и полное изменение или отмена обычных прав и привилегий, для князей — анархическая и утопическая революция снизу.

Германия 1848—49 годов — это история политической и социальной перестройки, которую искали и которой противостояли, это годы репрессий — как королевских, так и революционных. И до, и после Франкфуртского Национального Собрания короли сбегали, подвергались аресту, парламент и конституции произвольно уничтожали. Если после этого монархи и аристократы остались сильными, как всегда, то немецкий средний класс стал еще сильнее. Именно поэтому он сделался крепким центром общества, идущего к увеличивающимся возможностям и надежности. Многие немецкие земли все еще имели конституции, по которым правители и парламенты делили общую власть и управляли ими. И, как в случае князей и крестьян в 1525 году, обе стороны конфликта поняли, что другая может, а чего не может вытерпеть. И это также не особо отличалось от ситуации после Крестьянской войны^{404}.