– На улице? – Та брюнетка, что миниатюрнее, была шокирована.

Высокая взглянула на нее с усмешкой:

– Ничего, Озла Кендалл, привыкнешь. Лично я еще никогда не жила в квартире с отдельной уборной.

– Ой, молчи уж, королева Маб!

Миссис Финч нахмурилась.

– А чем это вы, барышни, намерены заниматься в Блетчли-Парке? – поинтересовалась она.

– Бумажной работой, – легко ответила Озла. – Тоска зеленая…

Мать Бетт нахмурилась еще сильнее, но оставила вопросы до поры до времени.

– Свет тушить в десять. Горячая ванна по понедельникам, и прошу не разлеживаться в воде. У нас имеется телефон, – в голосе миссис Финч звучала гордость: здесь телефон был всего в нескольких домах, – но он лишь для важных переговоров. Пройдемте наверх…

Покинутая новыми домочадцами кухня показалась Бетт гулкой и пустой. Отец, который ни слова не сказал после первых приветствий, вернулся в кресло к своей газете. Глубоко задумавшись, Бетт уставилась на чайный поднос, машинально расправляя передник.

– Бетан! – Миссис Финч снова появилась на кухне. – Не стой как истукан, отнеси наверх чай.

Бетт с облегчением сбежала, радуясь, что ей не придется выслушивать, как мать перемывает косточки квартиранткам, что та, несомненно, намеревалась сделать. Она остановилась у двери гостевой комнаты, собираясь с духом, прежде чем постучать. Изнутри доносилось шуршание – вероятно, девушки распаковывали чемоданы – и голоса.

– Всего одна ванна в неделю? – с нескрываемым презрением произнесла Маб. – Скупердяйство какое-то. Я ведь не прошу горячей воды, хватит с меня и холодной, но хочу иметь возможность вымыть голову при необходимости.

– По крайней мере, нам достался умывальник… О, привет еще раз! – воскликнула Озла Кендалл, заметив входящую Бетт. – Чай! Как здорово, ты просто прелесть.

Бетт не помнила, чтобы ее кто-нибудь еще называл прелестью.

– Я пойду, – пробормотала она, но вдруг заметила, как из чемодана достают экземпляр «Ярмарки тщеславия», и, не удержавшись, воскликнула: – Ой! Это очень хорошая книжка.

– Ты ее читала?

Бетт вспыхнула до корней волос.

– Только не говорите матушке.

– Ну что ты, даже и не думала! – Озла взяла скон с фарфоровой тарелки из воскресного сервиза миссис Финч, но все же не лучшего, не парадного. – Я вообще считаю, что матерям нужно рассказывать не больше трети из того, чем занимаешься. Устраивайся с нами, поболтаем.

Сама не понимая, как это произошло, Бетт оказалась сидящей на краешке кровати Озлы. Общим разговором это трудно было назвать, она-то едва произнесла пару слов, а новые девушки тараторили о Теккерее и обсуждали, не основать ли им литературный кружок. Но они то и дело улыбались ей и подбадривали взглядами. Если подумать, не так уж и неловко ей было в их присутствии.

Не далее как этим утром Бетт прочла в «Ярмарке тщеславия»: «Разве в жизни всякого из нас не встречаются коротенькие главы, кажущиеся сущим пустяком, но воздействующие на весь дальнейший ход событий?»[25]

Пока еще трудно было судить… но как знать – быть может, именно одна из этих глав и началась в ее жизни.

Три девушки и книжка – с этого все и началось. Во всяком случае, так теперь казалось женщине в лечебнице для душевнобольных. Лежа в своей камере, она пыталась пересилить отупение, которое разливалось по венам после вогнанного в них укола.

– У нас очень прогрессивное заведение, – заверил лысеющий доктор, когда ее привезли в Клокуэлльскую лечебницу. Она плевалась и вырывалась. Это случилось почти три с половиной года назад, 6 июня, в день высадки союзников в Нормандии. День, когда началось освобождение Европы. День, когда она лишилась свободы. – Вы, должно быть, наслушались страшных историй, как пациентов приковывают цепями к стенам, обливают ледяной водой и тому подобное, – продолжал доктор, – но наше кредо – бережное обращение, умеренная занятость и мягкие препараты для успокоения нервов, мисс Лидделл.

– Меня зовут не так, – прорычала она.

Он пропустил это мимо ушей.

– Просто будьте паинькой и принимайте таблетки, – сказал он на прощанье.

Таблетки утром, таблетки вечером, таблетки, наполнявшие ее вены дымом, а череп – ватой, и какая тогда разница, что за умеренная занятость предполагалась для пациентов?

Ну да, тут имелись затупленные сельскохозяйственные инструменты для работы в розовом саду, окружавшем большое здание из серого камня, в котором располагалась клиника; в общем зале можно было плести корзины, а еще лежали романы с вырванными страницами, но мало кто из пациентов интересовался этими вещами. Обитатели Клокуэлла дни напролет дремали в креслах либо сидели на улице, щурясь на солнце мутными глазами, осоловевшие от тумана, который каждое утро разливался в голове – спасибо таблеткам.

«Прогрессивное лечение». Этой клинике не требовались цепи и электрошок, здесь обходились без избиений и ледяных ванн. И все же Клокуэлл оставался морилкой для заключенных в нем человеческих душ.

В первую неделю она отказывалась глотать лекарства и получила шприц: санитары ее схватили и удерживали, игла вошла в вену. Спотыкаясь, она вернулась в камеру – пусть сколько угодно называют ее комнатой, но комната, которая запирается лишь снаружи, – это камера. Окно затянуто металлической сеткой, кровать привинчена к полу, потолки высокие, до люстры не дотянуться, а значит, и не повеситься.

В ту первую неделю ей приходило в голову, что можно просто повеситься. Но это бы означало сдаться.

– Сегодня мы хорошо выглядим! – просиял доктор, заглянув к ней во время ежедневного обхода. – Немного кашляем, да, мисс Лидделл? Весеннее воспаление легких еще дает о себе знать?

Женщина, зарегистрированная под именем «Алиса Лидделл», больше не пыталась его поправить. Она послушно проглотила таблетки, дождалась его ухода и пошла к пластмассовому тазу, который служил ночным горшком. Просунув пальцы в горло, она исторгла из себя таблетки вместе с лужей желчи, затем равнодушно размешала таблетки пальцем, чтобы скрыть произошедшее от медсестер. За эти три с половиной года она кое-чему научилась. Как сделать, чтобы ее вырвало таблетками. Как одурачивать врачей. Как проскальзывать мимо недоброжелательных санитаров и дружить с теми, кто проявляет доброту. Как сохранить разум среди безумия… ведь в этом месте было бы просто, так просто по-настоящему свихнуться.

«Я не сойду с ума», – подумала женщина из Блетчли-Парка. Пусть она и сидит в камере психушки, мучительно кашляя, с посеревшим лицом, но она не всегда была такой.

«Я выживу. Я выберусь отсюда».

Конечно, это будет непросто. Клокуэлл окружали высокие стены с протянутой по верху колючей проволокой; она уже тысячу раз обошла их изнутри. Все входы были заперты на замок – и большие ворота, и боковые калитки, которыми пользовались садовники и разнорабочие. С ключей не спускали глаз.

И даже если ей удастся выйти за стену… От ближайшего населенного пункта ее отделяли мили безлюдных йоркширских пустошей. Какие здесь шансы на успех у женщины в тапках и больничном халате? Она обречена блуждать по вересковым полям, пока ее не изловят и не вернут обратно.

Уже на второй неделе пребывания в клинике она поняла, что без помощи отсюда не выбраться.

На прошлой неделе она наконец тайно передала на волю зашифрованные записки. Два отчаянных послания, отправленных в никуда, как письма в бутылке, – двум женщинам, у которых не было причин ей помогать.

«Они меня предали», – прошелестела мысль.

«Ты предала их», – напомнила следующая.

Получили ли они письма?

И если да, станут ли слушать?

Одетая лишь в кружевную комбинацию и пеньюар, Озла сверлила взглядом послание, так внезапно испортившее ее день. В ушах еще звенело эхо от брошенной в негодовании трубки на другом конце провода, в Йоркшире. И сдавленный голос ее бывшей подруги. «Катись к черту, Озла Кендалл».