В конце 40-х мы близко познакомились с Александром Борщаговским. Я буду называть его Шурой, как называла всегда. Борщаговский был не то двоюродным, не то троюродным братом моей подруги Ляли Бокшицкой.

Вот вкратце его история. Только-только Борщаговский приехал по вызову К. Симонова в Москву из Киева с молоденькой женой-красоткой и с маленькой дочкой, как его отовсюду выгнали, ошельмовали и вдобавок отобрали полученную квартиру. Шура оказался на улице с женой, маленькой девочкой и с грудным младенцем — жену Лялю (Валентину) он как раз тогда привез из роддома. Печатать Шуру запретили, денег не было… Но самое главное, Борщаговский и его семья жили под дулом пистолета до самой смерти Сталина: в любую минуту главу семьи могли арестовать, отправить в ГУЛАГ, расстрелять.

Помню, Борщаговские снимали жилье под Москвой. Шура колол и пилил дрова, а Ляля стирала белье. При печном отоплении за городом, где и водопровода, видимо, не было, это был тяжелый труд. Однако, когда Борщаговские выбирались в гости в Москву, на Шуре была белоснежная, хорошо отутюженная сорочка, а Ляля выглядела свеженькой и нарядной.

Пожалуй, Борщаговский первый из знакомых мне людей тщательно создавал свой «имидж». Он хотел казаться сильным мужчиной, суперменом, хемингуэ-евским героем.

Скоро Шура стал собирать материал для исторического романа, написал его. Этот патриотический роман «Русский флаг» вышел в 1953 году сразу после смерти Сталина и послужил отправной точкой для новой Шуриной карьеры. Шуру восстановили в партии, он стал известным писателем и деятелем Союза писателей. Ему дали трехкомнатную квартиру. По повести Борщаговского снят культовый фильм «Три тополя на Плющихе» с Олегом Ефремовым в главной роли.

Шура прожил очень долго и на склоне лет дважды написал о космополитизме: в автобиографическом романе «Записки баловня судьбы» и в документальной книге «Обвиняется кровь»¹¹¹.

Мне особо приятно сказать, что Борщаговский не только сам выжил, но и детей, что называется, вывел в люди. Старшая, Светлана Кармалита, — она была дочерью Ляли от первого брака — стала женой и соавтором знаменитого кинорежиссера А. Германа. И вот уже их сын, режиссер Герман-младший, снимает артхаусное кино. Младшая, Алена, художница, вышла замуж, как они говорили, за… вьетнамского принца. Живут они в Москве. Алена — волевая, энергичная маленькая женщина. Галеристка.

Однако все это было потом, долгие годы спустя… А мне почему-то запомнилось, как мы с мужем, Ляля с Шурой и еще несколько общих друзей, смеясь, мчимся по эскалатору в метро: бежим встречать не то в 1949-м, не то в 1950-м Новый год в… Химках. В химкинском ресторане обещали цыган… Мы опаздываем — вот-вот на Красной площади пробьют куранты, — выбегаем из метро, бежим дальше. С нами рядом несется целая толпа, и время от времени в толпе мелькают знакомые лица, слышны возгласы: Ляля, Люся, Шура… Нас приветствуют на бегу международник Лев Безыменский, его жена Роня, прихрамывающий Лева Шейдин, тоже международник, его жена Женя, еще кто-то, кого я уже не помню.

На мне длинное платье из черной тафты, «вечерний туалет». Но в вечернем туалете в старину дамы ездили в каретах, а в XX веке передвигались на автомобилях. Ничего. Голь на выдумки хитра. Мы с подругами подвязываем длинные платья резинкой немного ниже талии и забираем под резинку часть длины. Под шубой резинка не видна, платье не бьет по ногам, хотя резинка несколько затрудняет движение.

Так мы и «космополит» Борщаговский веселились в те окаянные годы. Не хуже поэтов-фронтовиков.

Помню и другого «космополита», Юзовского. Он был значительно старше и меня, и Шуры. Очень известный театральный критик, талантливый человек. Познакомилась я с ним случайно — у него в годы войны был короткий роман с одной моей подругой.

Про Юзовского в ту пору ходило много анекдотов. Рассказывали, например, что он, будучи членом Союза писателей, решил получить больничный лист, поскольку по больничным писателям платили приличные деньги. Для «космополита» — единственный легальный источник дохода. Дело было зимой. Стоял лютый мороз. И вот Юзовский выскочил на балкон в одном белье. А был он отнюдь не богатырского здоровья. Побегал на балконе до посинения и вернулся в тепло в полной уверенности, что воспаление легких ему обеспечено. Как бы не так. Презренный «космополит» даже насморка не заработал.

Еще об одном «космополите», Николае Давыдовиче Оттене, и о его жене Елене Михайловне Голышевой, известной переводчице, которых я встретила намного позже, скажу, что именно благодаря им мы с мужем познакомились с Тарусой.

Как ни странно, но антисемитская кампания на этапе борьбы с космополитизмом породила огромный фольклорный бум. Московские остроумцы (их звали то остряками, то хохмачами) сочинили массу смешных скетчей и стихов о бездарных писателях типа Сурова, Бубеннова и иже с ними — борцах с «космополитами». Мы с Д.Е. приятельствовали с одним из самых ярких остряков той эпохи Зямой Паперным¹¹², бывшим ифлийцем. Зяма считался способным литературоведом, впоследствии стал доктором наук. Но его истинным призванием была, без сомнения, эстрада.

В 60-х литгазетовские капустники — ансамбль «Верстка и правка» собирал полный зад в Доме литераторов. Бессменным руководителем ансамбля был Паперный — им восхищались не только мы, неискушенные зрители, но и такие профессионалы, как Аркадий Райкин, Сергей Образцов…

Удивительно, как серьезно относился Зяма к этой своей деятельности. Помню, что в 1976 году, собираясь отпраздновать шестидесятилетие Д.Е., мы решили сделать Паперного тамадой. Компания ожидалась смешанная — приятели Тэка по Институту, с одной стороны, и наши домашние друзья — с другой…

И вот Зяма взялся за дело. Вместе с нами заказал и зал в ресторане, и даже меню. Это было как нельзя кстати. Зяму все знали. Но главное, он очень долго и тщательно готовил свой конферанс…

В результате мы получили шикарную вечеринку — и притом… бесплатную звезду… К тому же по залу ресторана бегали совсем юные ребятки: Алик и его жена Катя… Как это было нам приятно. Ведь уже через год они уехали насовсем… И Д.Е. умер без них. Да и мне предстоит то же самое. Скоро…

Читая эту страницу, мысленно усмехаюсь: так противно писать про антисемитизм в России, что ни к селу ни к городу приплела Паперного и юбилей Д.Е. Отвлеклась немного. Но надо, увы, возвращаться к теме и сказать, что после войны антисемитизм в СССР с каждым годом крепчал. Это во-первых. А во-вторых, наряду с громкой кампанией борьбы с космополитизмом шли тихие аресты.

Именно тихие, в отличие от громких арестов в 30-х годах, в эпоху Большого террора, и в отличие от готовящегося «дела врачей»-евреев.

Я уже писала, что, работая в американской редакции, много времени просиживала в Справочной, где читала «белый ТАСС». Из референток Справочной запомнила девушку по имени Ядя. Ядя (Ядвига) была полячкой. С легкой руки Вертинского, воспевшего «принцессу Ирэну», вроде бы жену маршала Пилсудского, мы подсознательно считали полячек инфернальными, роковыми женщинами.

Ядя была совсем другая: уютная домашняя девчушка. С красивой фигуркой, с красивыми ножками, обутыми в туфельки на высоких каблуках. Как она уверяла, туфельки шил ее отец.

Не только я, постоянная читательница Справочной, любовалась Ядей. Стоило Яде накинуть свою модную коричневую шубку из мутона, как у дверей Справочной появлялся Маграм, сотрудник американской редакции, мой сослуживец. Шел провожать Ядю.

Маграм мне тоже нравился. Это был вежливый молчаливый человек лет сорока. Видимо, хороший журналист. Я говорю «видимо», так как его материалы я не читала. Но переводчицы-американки Маграма хвалили. А это дорогого стоило.

Все это как бы предыстория. А история только начинается. Произошла она, по-моему, не то зимой 1948 года, не то в начале 1949-го.

Я шла по темному коридору — Иновещание помещалось тогда в одном из зданий не снесенного до конца Страстного монастыря на Пушкинской (Страстной) площади. И вдруг кто-то остановил меня, тронув за руку. Это был Володя Маграм. Не глядя на меня, он сказал вполголоса: «За мной пришли… Я спустился в Справочную к Яде, чтобы предупредить ее… Но Ядя куда-то вышла… Вы не могли бы передать… это Яде?.. Прошу вас… Ждать больше не могу… Скажете?»