Мне кажется, Шелепин — знаковая фигура для сталинской и послесталин-ской России. И то, что его в 30-х годах воспитал ИФЛИ, — тоже знамение времени. Для формирования чиновничьей касты в середине XX века нужны были не такие учебные заведения, как Комакадемия, где учились Хрущев и Аллилуева, жена Сталина, или как КУПОН, о котором речь шла выше, а такие, как ИФЛИ. В ИФЛИ поступали не по путевкам, туда сдавали экзамены, имея в кармане аттестат об окончании средней школы. И там учили иностранные языки, даже латынь, и русскую историю, и всеобщую историю.
Я все повторяю: чиновники, чиновники. Но в то давнее время говорили не «чиновники», а «аппаратчики». И ИФЛИ этих аппаратчиков порождал.
Однако уже в стенах института в Сокольниках будущие Башмачкины проходили жесткий отбор. Успешную карьеру могли сделать не яркие личности, а люди бесцветные, середнячки.
Мое поколение еще со времен ИФЛИ поняло: одним из основных законов империи Сталина был закон об отрицательном отборе… И этот закон продержался до самой «перестройки».
Из всех кандидатов в большие и малые вожди всегда избирался самый тусклый, самый серый, самый-пресамый неперспективный…
Однако наряду с этим законом в те времена существовала еще и «эскалаторная система». Об эскалаторной системе первой заговорила, по-моему, моя ближайшая подруга Муха, Марина…
В чем особенности этой системы?
А вот в чем. Любой руководящий деятель должен пройти свой путь наверх. Иногда он карабкается на некое подобие труднопроходимой горы. Иногда взбирается по пологому склону. Иногда идет широкой тропой вверх.
Однако при этом будущий деятель воленс-ноленс переступает ногами, совершает определенные движения — словом, шевелится. А при эскалаторной системе самого серого подводят за ручку к эскалатору; кандидат в «вожди» делает один шажок и далее стоит как вкопанный, как истукан или как изваяние. Не делая никаких телодвижений.
В ИФЛИ мы наблюдали, как действуют и отрицательный отбор, и эскалаторная система.
У нас на литературном факультете учились несколько студентов, вполне годных для большой политической карьеры. Одного из них звали Федор Видясов72.
Видясова мы часто видели на трибуне. Этот молодой человек, неказисто одетый, в совершенстве владел искусством элоквенции. Не красноречия, а именно элоквенции. Худой и бледный, он напоминал средневекового монаха из ордена иезуитов. И притом Видясов неоднократно подчеркивал, что он сын… мордовского пастуха. Вот ему бы и стать наркомом (министром) иностранных дел и членом Политбюро. Увы! Карьера Видясова закончилась быстро — направленный после ИФЛИ не то в Наркоминдел, не то в НКВД, он так и не достиг особых высот.
Непростой оказалась и судьба другого нашего заметного студента — Саши Караганова. И он блистал у нас на факультете. И его происхождение, казалось, наилучшим образом соответствовало тогдашним требованиям. Талантливый паренек из богом забытого Весьегонска, не окончивший даже восьмилетку, отлично учился, был секретарем факультетского комитета комсомола в столичном вузе. Саша Караганов, безусловно, мог стать видным политиком. Однако на моей памяти его дважды низвергли, и дважды он должен был начинать все сначала. Даже из партии его исключали.
Только в 60-х Караганов наконец-то стал влиятельным чиновником, но всего лишь на поприще культуры.
Да, таков был тогда естественный (или неестественный) отбор. В цене оказались не талантливые, а бесталанные, не инициативные, а послушные, не напористые, а смирные. То было требование не только сталинского времени, но и последующей эпохи.
14 все же после всех этих горьких и кислых слов я хочу заступиться за родной ИФЛИ. За вычетом явных карьеристов и индивидов, случайно сделавших карьеру и забронзовевших, из ИФЛИ вышло много хороших и разных людей. Об ифлийских поэтах уже писано и переписано. Я хочу вспомнить непоэтов, хочу вспомнить обычных людей. Хотя слова «обычный человек» — дурацкие.
…В 2009 году по телевидению показали Лилианну Лунгину. Лилианна Лунгина — тогда Лиля Маркович — проучилась в ИФЛИ, по-моему, не то три, не то четыре года, а потом началась война, и Лиле пришлось эвакуироваться с матерью. После войны она стала переводчицей. Так что я с ней сталкивалась и в этом качестве. Надо сказать, что она всегда сама выбирала писателей, которых хотела перевести. И выбирала замечательных авторов, вкус у нее был хороший. И еще: Лиля была счастлива в браке. Вопреки Л. Толстому все хорошие семьи вовсе не похожи друг на друга, каждая счастлива на свой лад. Лиля родила двоих сыновей, успела порадоваться успехам старшего, Павла. Имела верных друзей и умела ценить их дружбу.
Казалось бы, ничего необычного в судьбе Лунгиной не было. И вот уже немолодая Лиля рассказывает о своей жизни несколько вечеров подряд, сидя перед камерой в одной и той же позе, в одной и той же одежде, без грима. И говорит она без тени аффектации… Но какой сложный мир перед нами раскрылся.
Написать так, как рассказывала Лунгина, я, конечно, не смогу. Но у меня уже лет двадцать пять лежат короткие зарисовки некоторых ифлийских студенток. И я хочу включить их в эту главу. Жизни этих женщин не похожи на жизнь Лили. Счастья там мало. Хотя две женщины — сильные натуры. Но почему я оправдываюсь? Как написала четверть века назад, так пусть и будет.
2. Дочь наркома и ее… гены
Кибернетика и генетика после войны при Сталине были объявлены лженауками, а стало быть, запрещены. Насчет кибернетики — все понятно: малограмотное Политбюро, естественно, считало, что никаких новых наук быть не может, поскольку не может быть никогда. С генетикой же не совсем ясно. В своей 23-й школе БОНО я еще изучала в начале 30-х годов морганизм-вейсманизм: хромосомы и изменения мушки-дрозофилы. Изучала наряду с биномом Ньютона и теоремой Пифагора. И вдруг на тебе: генетики — нет, генов — нет, хромосом — нет, а опыты с мушкой-дрозофилой — шарлатанство и перевод народных денег.
Грешным делом, я сочла тогда (гонения на генетику совпали с кампанией борьбы против космополитизма), что фамилии основателей генетики монаха-августинца Менделя, другого ученого немца Вейсмана и американца Моргана с его знаменитой дрозофилой звучали для тогдашних кремлевских властителей уж слишком по-еврейски. Им хватало своих — Карла Маркса и Кагановича…
Но я ошибалась. Генетику вне связи с антисемитской кампанией разгромил Трофим Лысенко. Он убедил Сталина, что наследственности нет и что Партия, Коллектив, Социализм переделают человеческую натуру. А уж о «натуре» растений и говорить нечего.
Не знаю, как другие, но я в генетику верю, ведь в слове «ген» до сих пор слышится нечто диссидентское. В подтверждение расскажу об Ирине Г., окончившей, как и я, ИФЛИ.
Однажды в конце 60-х пришли к нам наши друзья Жора и Майя Федоровы, соседи по дому на улице Дмитрия Ульянова, и рассказали: к ним нагрянула милиция; искала что-то в мусоропроводе. (В нашем доме мусоропроводы — на кухнях.) Как и многие люди в ту пору, Федоровы прятали у себя в квартире самиздат, в том числе особо опасную «Хронику текущих событий», и приход милиции их напугал. Напугал и удивил, ведь осматривали только мусоропровод.
Вскоре история разъяснилась — оказывается, в нашем подъезде произошло убийство молодой женщины. Искали улики. А пришли к Федоровым, поскольку они жили на первом этаже в этом подъезде. И если что-то спустили в мусоропровод, то это «что-то» — тряпка, пропитанная кровью, или предмет, принадлежавший убитой, — могли оказаться у Федоровых.
Надо сказать, что в убийство в нашем доме мы с мужем сначала не поверили. До 90-х, когда теракты, покушения и всякие другие страсти-мордасти вошли в нашу повседневную жизнь, мы об убийствах в своей среде не слышали.
Считалось, что в СССР убивают только организованным путем — по приказу ЧК, ГПУ, НКВД, КГБ.
Может быть, где-то в глухих деревнях и убивали в пьяных драках, то есть на бытовой почве, но нам об этом не сообщалось.
