– Мойшеле, Броня смертельно больна.

– Как такое возможно? Она же беременна.

– Ты об этом знаешь? Все знали, кроме меня.

– Откуда тебе знать, если ты уходишь с другой? Можешь не сомневаться, отец ребенка ты.

– Лучше бы отцом был не я. Я не хочу детей, не хочу, чтобы Гитлеру было на кого цеплять желтые звезды.

– Мы, евреи, переживем не одного Гитлера, но всех Гитлеров. Мы пережили Навуходоносора, Амана, Хмельницкого и, с Божией помощью, похороним и Гитлера.

– Пока что он хоронит нас.

– Никто нас не хоронит, Хаймль. Душа продолжает жить. Не мне говорить это тебе. Тело всего лишь оболочка. Сбрасываешь старую и надеваешь новую. Все наши души стояли на горе Синай. И мы будем здесь, когда придет Мессия, и построим Храм. Хаймль, я тебя не отпущу. Обещай мне, что напишешь предисловие.

– Я еду в Майами. Кроме того, у меня нет рукописи.

– Я привезу гранки. Типография сделала два оттиска. Мы тебе этого никогда не забудем.

– Самолет вылетает в семь.

– Я возьму такси и приеду прямо сейчас. Через десять минут буду у тебя. Долго ли тебе написать парочку страниц? Процитируй кой-какие из лучших стихов, и все мигом будет готово, оглянуться не успеешь. Я заранее выпишу тебе чек на тысячу долларов. Пришлю авиапочтой. И Броня твоя с Божией помощью поправится. Женщина она молодая и, поскольку собирается стать матерью, просто обязана остаться в этом мире. Хаймль, не хочу давать тебе советов, но, раз она собирается стать матерью твоего ребенка, возвращайся к ней и живи добропорядочной жизнью.

– Мойшеле, у нее лейкемия.

– Что? Так вдруг? Я буду молиться за нее, и ты тоже молись. Бог слышит молитвы. В Нью-Йорке есть превосходные врачи. Привези ее сюда. Я знаю врача, который творит чудеса. Поговорим об этом при личной встрече. Я буду через десять минут. Не уходи.

И Моррис Калишер положил трубку.

«Все идет прахом», – сказал себе Герц. Некоторое время он стоял возле телефона с ощущением, что тот опять зазвонит, но аппарат молчал.

Герц вернулся к сборам.

«Что я забыл положить? Наверняка ведь что-то забыл. Совершенно не понимаю, где я на этом свете».

4

Моррис Калишер курил сигару, а Герц Минскер просматривал гранки стихов Минны. Читал, напевая что-то вроде мелодии. «Банальные, пустые фразы, – думал он. – Как получается, что из-под ее пера не выходит ни единого оригинального или искреннего слова? И как Моррис может восхищаться такой глупой чепухой?»

Большие черные глаза Морриса то и дело бросали на Герца вопросительные, полуиспуганные взгляды. Он напоминал Герцу пациента, ожидающего, когда врач скажет, здоров он или смертельно болен.

«Ладно, так или иначе придется хвалить, – сказал себе Герц. – Раз уж я и без того лгун, от лишней лжи, поди, вреда не будет».

Он положил гранки и сказал:

– Примечательно.

– Тебе нравится?

– В большинстве они мне знакомы.

– Напиши теплое предисловие. Не скупись, – не то приказал, не то попросил Моррис.

Герца так и подмывало спросить: «Допустим, я их похвалю. Тебе-то что от этого, дурень? И как ты позволил этой женщине запудрить тебе мозги при всех доказательствах измены? Да, велика сила человеческого безумия».

– Хорошо, напишу, – сказал он.

– Напиши прямо сейчас. В типографии ждут. Ты же умеешь, в конце-то концов. Я видел, как ты за полчаса исписал целую кипу бумаги.

– Я могу за полчаса исписать кипу бумаги, но я три десятка лет бьюсь над одной работой и по сей день дописать не могу.

– Допишешь. У Вейскатца связи на самом верху.

Герц хотел ответить, но именно тут в дверь постучали. Он пошел открыть и, к своему удивлению, увидел Минну. Предостеречь ее не было времени – Моррис уже заметил жену.

Он встал, глядя на нее во все глаза:

– Ты же собиралась в типографию.

На Минне было новое норковое манто, которое Моррис только что ей купил, и шляпка, отделанная тем же мехом.

Секунду-другую она помедлила, потом сказала:

– Я решила навестить нашего друга.

– А мы как раз читаем твои стихи. Герц совершенно очарован, – сказал Моррис. – Он напишет предисловие.

– Если я хочу, чтобы Герц написал предисловие, то в твоем посредничестве не нуждаюсь! – нагло воскликнула Минна, прекрасно понимая, что нападение – лучшая защита. – Я хорошо знаю Герца, а он знает мои стихи.

– Ты сама вчера говорила…

– Вчера – это вчера, а сегодня – сегодня, – сказала Минна. – Прошу тебя, Моррис, занимайся своим бизнесом, а о стихах я сама позабочусь. Я прекрасно знаю, они набросятся на меня, как свора собак. Завидуют всему, что ни сделай. Можно подумать, на сборнике стихов жутко разбогатеешь. Мне уже донесли, что они загодя точат на меня когти. Ты же знаешь, Герц, до чего коррумпирован литературный мир. Все они – одна шайка и, если ты не из их числа, порвут тебя на куски.

– А разве ты не из их числа? – спросил Моррис. – Коли ты писательница, то вроде как из этой компании.

– Что? Во-первых, там сплошь мужчины, и они смотрят на меня, женщину, сверху вниз. Женщина может быть талантливой, но они скрупулезно выискивают у нее недостатки. Так уж среди нас, евреев, повелось, и идет это от тех, кто каждый день в молитвах благодарит Бога, что не родился женщиной. Вдобавок я не шнорер. Не хожу от одной двери к другой, навязывая свои книги, и это их раздражает. Почему тут чемодан посреди комнаты? – спросила Минна.

– Я лечу в Майами, – сказал Герц. – Броня ужасно больна.

Лицо Минны мгновенно изменилось.

– Я думала, между вами все кончено. Ведь теперь твоя жертва – Мирьям, что ни говори.

– Миннеле, каким тоном ты говоришь с нашим старым другом? Броня – его жена. И скоро он станет отцом.

Минна попятилась.

– Да что с вами такое?

– Это правда, – сказал Герц. – Броне скоро рожать, мало того, у нее лейкемия.

– Я-то думала, меня уже ничем не удивишь, – сказала Минна, отчасти себе, отчасти Герцу, – но каждый день приносит новые безумства. Как тебе удалось держать это в секрете? В конце концов, я не настолько враг, чтобы…

Минна осеклась.

– Я сам не знал, – сказал Герц.

– Что? Идем, Моррис. Я хотела рассказать ему, что творится в наших литературных кругах, как там интригуют против любого нового таланта и как не желают позволить женщине опубликовать ее стихи, потому и пришла. Но у него свои проблемы. Насколько мне известно, ты не жил с Броней, так от кого же она забеременела? От святого духа?

– Миннеле, нельзя так говорить! Она его жена, а жена есть жена. В Гемаре сказано: «Мы не спрашиваем о запретных союзах».

– Идем.

– Нет, Миннеле, останься. Я хочу, чтобы он написал предисловие. Не будь… как это… задавакой. Талант у тебя есть, это верно, но слово Герца Минскера не повредит. Если он скажет, что у тебя большой талант, они не посмеют…

– Даже если так скажет Сам Бог, они все равно на меня накинутся. Разве я пишу для критиков? Они все рвут в клочки. Я пишу для читателей. Где-то наверняка есть простые читатели, которые понятия не имеют о литературной политике, обо всей этой агитации и протекции. Они читают и, когда прочитанное им по душе, радуются и восхищаются. Если сейчас таких читателей нет, возможно, они появятся когда-нибудь в будущем. Может, уцелеют евреи на старой родине, а они вовсе не будут знать обо всех этих грязных закулисных играх. Я обращаюсь к ним и к Богу.

– Да, Миннеле, ты права. Они бранили величайших писателей. Моисея и того поносили. «И позавидовали в стане Моисею». Ну а чего хотел Корей? И как насчет Дафана и Авирона?.. Мне пора идти. Надо повидать кой-кого по делу. Если все станут писать стихи, кто будет строить дома и фабрики? Ты не поверишь, Хаймль, но я, Моше Калишер, выпускаю теперь детали для самолетов. И ведь в самолетах я совершенно не разбираюсь. Разбираются мои инженеры. В делах надо только считать доллары и центы да иметь немного здравого смысла. Остальное за тебя сделают. У меня, понятно, есть партнеры, но они тоже в технике не разбираются. Да и президент разве все знает? Он подписывает листок бумаги, а остальное происходит само собой.