– Из-за тебя я всю ночь глаз не сомкнул. Не знал, что ты умеешь так браниться. Прямо как рыночная торговка.

– Крымскеле, ты все это заслужил, и даже больше. Если не на сей раз, то раньше. С моей стороны ничего не изменится.

– У тебя есть любовник?

– Не твое дело.

– Верно, какая разница? По мне, так имей хоть десяток. Минна, я попал в ужасную передрягу. Буквально в капкан. Если я сию же минуту не достану денег, мне остается только наложить на себя руки. Я задолжал гостинице, у меня нет ни гроша, если я сегодня не оплачу счет, меня вышвырнут на улицу. Пепи…

– Что – Пепи? Ты хочешь, чтобы я выручала твоих шлюх?

– Не надо тебе никого выручать. Все, о чем я прошу, помоги мне продать картину твоему мужу.

Минна не то рассмеялась, не то шмыгнула носом:

– У меня нет больше мужа.

– О-о, вот как. Ну что же…

– Все рассыпается. Я взяла пример с тебя и оказалась как будто бы хорошей ученицей. Все сделала сама. Будь доволен. Я к тебе за милостью не приду.

– Да я бы что угодно для тебя сделал. Что случилось? Он застал тебя на месте преступления?

– На месте – не на месте. Все едино.

Крымский помолчал.

– Миннеле, я заработаю в Америке денег, и больше, чем ты можешь себе представить. Я привез с собой сокровища. Шагала, Сутина, чего только нет. Не удивляйся услышать однажды, что я миллионер, но сию минуту у меня на шее удавка.

– Люди вроде нас всегда живут с удавкой на шее. Все так или иначе кончается виселицей.

– Что ты такое говоришь? С Божией помощью я выберусь из этой заварухи. В конце концов, я никого не убил.

– За воровство тоже наказывают.

– А что я украл? Минна, я говорю с тобой как с близким человеком. Мы не можем вычеркнуть все, что было между нами. Мы провели вместе лучшие годы. И были друг другу ближе некуда. И вообще, что я такого сделал? То же, что и ты.

– Ты выдаешь подделки за оригиналы. Это воровство.

– Это не подделки. Тут подделывать незачем. Все эти художники сами себя копируют. Усвоят какой-нибудь прием и повторяют его снова и снова. В голове не укладывается, как публика этого не замечает. Надо бы издать закон, воспрещающий людям старше сорока писать картины, сочинять романы, заниматься скульптурой и выступать на сцене. Они пишут такое барахло, что сами не могут сказать, какая работа их, а какая нет. Но поскольку среди публики есть спрос, пусть и получает с моего благословения. У меня тут достаточно картин, чтобы удовлетворить пол-Америки, а будет еще больше. Лишь бы война кончилась. Пепи…

– Опять Пепи? Что это за Пепи такая? Почему ты не отправишь ее работать? Или, может, она способна зарабатывать, не работая, если ты понимаешь, о чем я.

– Давай обойдемся без оскорблений, ладно? Ее муж держал в Париже одну из крупнейших галерей. Если ты можешь влюбиться, то почему мне нельзя? Ради меня она бросила мужа-миллионера. Он ее обожает и не хочет давать развод. Не тебе, Минна, осуждать других. Раз мы не можем пожениться, приходится снимать в гостинице раздельные номера, а от этого расходы только растут.

– Сумасшедший! Никому в Америке неинтересно, с кем ты живешь.

– Мы туристы, а не американские граждане. Консул ждал от нас взятку, но у меня не было денег, и он чинил нам всяческие препятствия. Визы в Америку продаются как горячие пирожки. Были бы доллары.

– У твоей женщины нет денег?

– Муж все у нее отобрал.

– Вот и у меня ничего нет. Ты застал меня как раз тогда, когда семь моих тучных лет закончились. Поистине чудо, если я выйду из всего этого живой.

– Твой муж знаком с твоим любовником? – спросил Крымский.

Минна ответила не сразу:

– Зачем тебе знать? Хочешь написать обо мне в мемуарах?

– Я не пишу мемуары. Расскажи я все, что знаю, мир бы вверх дном перевернулся. И с какой стати писать? Я не писатель. Я просто хочу жить, сколько позволит здоровье. Мне даже могильная плита после смерти без надобности. По мне, так пусть бросят меня в океан или перемелют на эти… как их… хот-доги. Миннеле, я бы хотел познакомить тебя с Пепи. Она просто мечтает об этом. Мы часто говорим о тебе. Иногда она спрашивает, был ли у меня кто-нибудь вроде нее, и я честно отвечаю, что сравниться с ней можешь только ты. Такие разговоры лишь разжигают ее любопытство. Ты уже очень нам близка, больше, чем думаешь. Мне незачем расписывать тебе… Так, может, ты сумеешь мне помочь? Уверяю тебя, я все верну, как говорится, сторицей. Каков бы я ни был, я не дешевка.

– Крымский, у меня ничего нет.

– А заложить тебе нечего? Погоди! Не сердись! У меня есть план.

– Какой еще план? Я погибаю…

– Помирись с мужем.

– Что? Спасибо большое за прекрасный совет.

– Помирись с ним, не будь дурочкой. Если он по-настоящему тебя не застукал, отрицай все. В тот раз по телефону он говорил о тебе с огромным восторгом. Он явно очень тебя любит, а когда человек любит, все благочестие как ветром сдувает. Он все тебе простит. В Нью-Йорке мало таких женщин, как ты. Он всегда найдет раввина, который опять объявит все кошерным.

– Крымский, дорогой мой, полезных советов у меня предостаточно. Я люблю другого, не его. Может, ты не знаешь, что такое любовь, но я по-прежнему умею любить, такая вот я дура…

– Поздравляю. И кто же он, твой любовник? Может, он купит картину?

– У него нет своих денег.

– Тогда в чем дело? В твои годы пора бы не затевать подобные глупости. Что ты намерена делать?

– Что-нибудь да подвернется, если меня прежде не повесят.

– Ты хоть уверена, что этот малый тебя любит?

– С такими, как он, ни в чем нельзя быть уверенным.

– Кто он – писатель, поэт?

– Он великий человек. Может, слыхал – Герц Минскер.

На другом конце линии повисло молчание, и Минне почудился приглушенный смешок. Крымский закашлялся.

– Ты его знаешь? – спросила она.

– Так, немного.

– Он тебя не знает. Я говорила ему о тебе, но он сказал, что никогда тебя не встречал.

– Он не встречал? Он даже деньги у меня занимал. Торчал целыми днями в кафе. Каждый вечер занимал франк-другой у разных людей. Прости, Минна, не хочу огорчать тебя еще больше, но Герц Минскер – шнорер^[42], шлимазл, человек, который ничего делать не желает. Говорят, он уже лет сорок работает над какой-то книгой, но даже первую главу пока не закончил. Больше сейчас ничего не скажу.

– Почему же, Крымскеле? Выкладывай все. Раз уж я до сих пор терпела удары, то и этот как-нибудь стерплю.

– Что я могу сказать? Я ему не враг, боже упаси, но променять богатого, солидного человека вроде Морриса Калишера на этого обманщика – ты просто с ума сошла.

– Почему ты называешь его обманщиком?

– А как прикажешь его называть? Человека, который вечно путался с всевозможными женщинами. Он и у них брал деньги. Фактически тем и жил. Я знаю одну художницу, чьи работы он продавал. Художница она была плохая, и он сплавлял ее работы за бесценок. Сидел в кафе «Дом» или в «Куполь» до самого закрытия. Минна, пока ты вовсе не лишилась рассудка, беги из его когтей. У него наверняка в Нью-Йорке еще десяток таких, как ты.

– Это все?

– Да, Минна. Остальное ты сама выяснишь. Богом клянусь, я тебе такого не желаю.

6

Верх глупости, конечно, но Минна согласилась одолжить Крымскому двести пятьдесят долларов. Возможно, потому, что незаслуженно винила его, оскорбляла и бранила. А может, потому, что Крымский обещал быть ей другом, познакомить ее с Пепи и даже взять компаньоном в свою галерею.

Из того, что Крымский рассказал о Герце Минскере, Минне было ясно, что зарабатывать на хлеб придется ей, хотя это она и так знала. В общем-то Крымский не сказал ничего, чего бы она уже не знала. Моррис тоже много чего рассказывал насчет поступков Герца, только Моррис делал это с любовью к Герцу и восхищением перед его эрудицией, ученостью и писательским талантом, тогда как Зигмунт Крымский даже и хорошие стороны Герца принижал.