Секунду-другую он смотрел на нее, затем слегка поклонился и доверительным тоном сказал:
– Можете назвать мне свое настоящее имя.
– Мирьям Ковальда.
– Ковальда? Фамилия ремесленника.
– Мой прадед, кажется, был кузнецом.
– Вы из Варшавы?
– И да и нет.
– Как это? – спросил он.
– Мой отец – литовец, а мать – полька. Родилась я в Сувалках, а когда мне было восемь, мы переехали в Варшаву.
– Вы говорите на идише.
– А почему бы нет?
– Что ж, нельзя стоять тут, пойдемте куда-нибудь.
– Хорошо.
Ее глаза в сумерках словно смеялись.
3
Герц Минскер взял Мирьям Ковальду за запястье и повел в сторону Риверсайд-драйв. Она уже не была незнакомкой, которую он только что встретил, а словно близкой родственницей или возлюбленной.
Нынешний день принес нежданные удары и трудные загадки, но все они вели к этой вот встрече, о которой он мечтал не одну ночь. Им завладело фаталистическое безразличие, давняя уверенность, что всеми его романами, сколь бы тривиальны или грешны они ни были, руководит Провидение.
Сейчас Герцу хотелось как можно дальше отстраниться и от Бесси, и от Брони. В этот миг он даже про Минну забыл. Если она оказалась способна променять его на Крымского, то весь их роман был ужасной ошибкой. «Раз и навсегда избавлюсь от Морриса и его жены. Необходимо найти способ зарабатывать на жизнь в Америке», – решил он.
Герц и Мирьям – он все еще думал о ней как о «духе» – вышли на Риверсайд-драйв и направились к центру. День был жаркий, однако сейчас с Гудзона задувал теплый бриз. Пахло дымом и чем-то еще, городским и опасно нездоровым. Уму непостижимо – всего в часе-двух отсюда по железной дороге простирались поля и леса, а Атлантический океан был вообще лишь в нескольких сотнях кварталов.
«Я разрушил свою жизнь!» – подумал Герц.
– Ну что же, теперь вы можете открыть всю правду, – сказал он женщине.
Секунду Мирьям помедлила, потом остановилась.
– Вся правда не столь уж простая вещь.
– Так что же стоит за всем этим?
– Откуда мне знать? Я снимала у миссис Киммел комнату, еще до вашего приезда. Мы с ней сблизились, даже очень. Незаурядная женщина, но, в сущности, добросердечная. Ободряет людей, утешает их. Я ведь в такой же ситуации, что и вы, – сказала Мирьям, уже другим тоном. – Вы оставили в Варшаве жену, я – мужа. Поехала сюда к тете, но она умерла накануне моего приезда, а для ее детей, моих кузенов, я была чужой. Тетя писала, что по завещанию оставила мне денег, но завещание так и не нашли, а письмо я потеряла. В последние годы она была парализована и прислала мне аффидевит и оплатила билет на пароход – шел тридцать девятый, – я даже подумать не успела о возвращении, как началась война. Я поселилась у миссис Киммел, и она очень много для меня сделала, слов нет, как много. Один из ее друзей, зубной техник, дал мне работу, хотя я совершенно в этих делах не разбиралась. Вечерами мы сидели вдвоем, миссис Киммел и я, как пропащие души, вертели столики да работали с доской уиджа. Я всегда верила в такие вещи, хотя и знаю, что на девяносто девять процентов они игра воображения и… как здесь говорят… принятие желаемого за возможное? Покойники не толпятся целыми днями вокруг, дожидаясь, когда их призовут обратно. Телефон и тот звонит не все время. Народ пытается вызвать Моисея, Будду и бог весть кого еще. Смешно, но я убедила себя, что во всем этом не может не быть крупицы правды. Ну да об этом можно долго говорить. И фактически вы попались на удочку, по крайней мере в самом начале, – сказала она с полускрытым смешком.
– Я? Да ни на минуту!
– Тогда почему волновались? На первых сеансах вид у вас был довольно напуганный.
– Как вы могли разглядеть в потемках, что я был напуган?
– О, у меня глаза как у кошки.
– Мне просто было любопытно, как это делается.
– Да очень просто. Миссис Киммел сказала мне, что вы очень удручены, на грани самоубийства. Я слышала в Храме Труда вашу лекцию о духовных витаминах. Хотела по окончании сказать вам несколько слов, но вас осаждали поклонники, особенно женщины, и подойти я не смогла. Не умею толкаться. То, что вы тогда говорили, произвело на меня глубокое впечатление. В Нью-Йорке я чувствовала себя страшно одинокой, вот и ходила на лекции. Правда, большинство лекторов – люди холодные, равнодушные, а то, что они говорят, тысячи раз говорили и до них, в любой брошюре можно прочитать. Я часто диву даюсь, как иному человеку хватает духу стоять перед аудиторией и говорить вещи, известные всякому школьнику: «Америка – демократическая страна», «Свобода лучше, чем рабство», «Антисемиты – плохие люди» и тому подобное. А ваше выступление было интересно. Мне хотелось слушать и слушать. К тому времени я уже съехала от миссис Киммел. Хотела иметь свое жилье, но мы с ней остались в контакте. Однажды она позвонила мне и сказала: «Знаешь, кто теперь у меня живет? Доктор Минскер!» Я рассказывала ей о вас и ваших лекциях. Вот так все и началось. Если я как-то вас обидела, прошу прощения.
– Обидели? Нет-нет, но миссис Киммел так верит в спиритизм и каждый раз погружается в транс – зачем этот обман? Зачем лгать?
– Она сложный человек. Иногда мне кажется, что она, как говорится, немножко с приветом. Подобно многим в наши дни, она верит, что цель оправдывает средства. Что же до меня…
– Да, как насчет вас?
– Кто знает? Может, я влюбилась в вас, а это позволяло мне каждую неделю несколько минут побыть с вами. Где мне было взять другие возможности? Вы всегда окружены женщинами, молодыми и хорошенькими, а я не молодая и не хорошенькая…
– Не умаляйте себя. Куда бы вам хотелось пойти?
– Не все ли равно? С вами я готова идти куда угодно.
– Благодарю. Мне по душе, когда женщина говорит откровенно. Ладно, что-нибудь да найдем. Вы появились в самое нужное время. Как насчет вашего мужа?
– У мужа была подружка, когда я уезжала из Варшавы, и обязательств перед ним я не имею.
– Кто он? В смысле, по профессии?
– У нас было бюро путешествий на площади Наполеона.
– А вы сами путешествовали?
– Всего один раз, провела неделю в Париже.
– А дети?
– У меня от него пятнадцатилетняя дочь. Его мать души в ней не чаяла. Вот почему…
– Вы получаете от них весточки?
– Ни словечка.
– Что хорошего давала вам эта притворная игра?
– Ну, я же сказала.
Она прижалась плечом к его плечу, и оба умолкли. Герц шел, глядя на деревья и на фонари, от света которых ночной мрак казался только гуще. Огни Нью-Йорка озаряли небо над головой буровато-фиолетовым отблеском.
«Куда ее повести? В гостиницу?» – размышлял он. В кармане лежала двадцатидолларовая купюра Морриса Калишера, только вот он не знал, где тут поблизости гостиница. Неожиданно впереди как бы материализовался отель «Марсель». «Возьму там номер, – решил Минскер, – она выглядит вполне респектабельно. Никто ничего не заподозрит».
– Может быть, пойдем в «Марсель»? – спросил он.
Она помедлила.
– Почему в отель? Почему не ко мне?
– Вы правы. Где вы живете?
– На Семьдесят Пятой улице неподалеку от Уэст-Энд-авеню.
– Отлично. Но сперва мне бы надо позвонить. Зайдемте в холл на минутку, – сказал Герц.
Казалось, рот его говорил по собственной воле. Он понятия не имел, кому будет звонить, пока не сообразил, что хотел поговорить с Броней, а может быть, и с Минной. Ведь Броня встревожится, не найдя его дома. А что до Минны, то ему ужасно хотелось высказать ей, какая она подлая, и похвастаться, что он уже сменил ее на другую. Хотелось услышать ее развратный голос. Надо нанести ей сокрушительный удар, чтобы помнила его до того дня, когда веки ее накроют черепками. В глубине своего существа он надеялся, что и Моррис будет дома. Не случайность, что Моррис днем так говорил с ним в кафетерии и оставил на столе двадцать долларов, будто официанту или нищему. Именно в этот миг ему вспомнилось, как по-дружески и задушевно звучал голос Морриса утром по телефону и как он вдруг переменился, буквально в одну секунду. Герц просто не в силах что-либо предпринять с этой новой женщиной – новой любовницей, как он уже мысленно ее называл, – пока не разберется в сегодняшних событиях. Ему надо с кем-нибудь все обговорить – с Моррисом, с Минной, с Броней, да хоть с Бесси Киммел. Он ощупал задний карман – хватит ли мелочи на телефон. Мирьям Ковальде, очевидно, не очень-то хочется заходить с ним в отель. Она замедлила шаги, кажется, вот-вот остановится. Но продолжала идти, хотя медленно и неохотно.
