Побежденным учителем оказалась не только тетя Валя. В первом классе мама одного из одноклассников затеяла вязальный кружок – решила научить девочек одному из самых популярных видов рукоделия и заодно обеспечить своему Вовочке протекцию среди учительницы. Но на первом же занятии выяснилось, что "тетя Тамара, первую петлю нужно снимать не провязывая, тогда кромка более ровная получится", а на примерно третьем или пятом – "если петли развернуть в другую сторону, прежде чем провязывать вместе, то листик будет выглядеть более рельефным". Тетя Тамара скрежетала зубами и уверяла, что все это совершенно лишнее, и так сойдет, но посетительницы ее вязального кружка не могли не видеть, что у Кати действительно выходит красивее.

Именно тогда Катерина поняла, что делать дело может любой, а делать красиво и с душой – только избранные.

После войны надо было чем-то заниматься, образование получить не удалось, не до того было, и пошла девочка в расположенную на соседней улице фабрику имени Клары Цеткин учиться по специальности "вязальщица трикотажных изделий", да так ничему больше и не научилась за всю свою жизнь, проработала почти сорок лет на круглочулочной машине, неизменно отказываясь от административных должностей в пользу своих тонких ниточек, складывавшихся под ее руками в узорчатое полотно.

Сколько она создала за свою жизнь носков и колготок – не пересчитать. До сих пор висит в комнате на стене вымпел "Ударница социалистического труда" – когда-то ярко-алый с золотой бахромой, а ныне почти серый от въевшейся пыли, с потемневшей нечитаемой надписью. Сколько он тут висит – сорок лет? Или пятьдесят? Катерина его и не замечала, а то бы выкинула давно как хлам ненужный.

Но теперь заметила. Вспомнила девочек, которые приходили, так же как она когда-то, в обучение к опытной мастерице Екатерине Матвеевне Петраковой. Как благодарили потом, приносили мелкие подарочки, чем неизменно смущали свою наставницу, хвалились своими творческими работами. Нет, не зря Катя жизнь прожила. По крайней мере, большую ее часть.

А вот и ТетьВалина снежинка готова!

Но чулочки и носочки – это была работа, рутина, они в любой "Галантерее" пачками лежали, никем не востребованные. Настоящим волшебством Екатерина Матвеевна занималась по вечерам: две спицы в сочетании с разноцветными клубками – и вот уже готов пушистый шарфик. А если спиц пять, то узорчатые варежки или полосатые носочки. А если крючок, то ажурная салфеточка. Катя умела все.

Из рук в руки передавали мастерицы перерисованные от руки схемы и узоры из журналов "Работница" и "Крестьянка", а если кому-то удавалось достать какой-нибудь "Журнал мод", это был настоящий праздник, модели оттуда переводили через кальку, раскрашивали и бережно вклеивали в альбомы. На антресолях у Катерины этих альбомов полно. Она бы и снесла их все на помойку, только здоровья уж нет по стремянкам прыгать, да и не помнит она о них.

Последний ее триумф случился больше двадцати лет назад – в двухтысячном году. К ней явилась дочка противной Клавдии Ивановны из второй квартиры и очень стесняясь показала глянцевый журнал под названием "Космо-чего-то-там" за май этого года. Обложка призывала к сексу по знакам зодиака, предупреждала о шести ошибках при похудении и звала на стажировку за границей. Но ничего этого БабКатя не заметила, девушка на обложке была просто шикарная! Даже не столько девушка, на нее-то как раз Катерина и не обратила внимания, сколько связанное крючком ажурное платье, состоящее преимущественно из дырочек, но каких изящных дырочек! Это же надо такую диковинку придумать! С фантазией у Кати всегда было туго, повторить она могла что угодно, а свое, оригинальное, сочинялось с трудом. Она даже и не пыталась скрыть своего восхищения мастерством создателя такой восхитительной модели, несмотря на то, что платье больше извлекало на свет части тела, чем их скрывало.

– БабКать, вы сможете сделать такое же? – с надеждой спросила… как же ее звали? Даша? Маша? Наташа? Куда эта память все время имена засовывает?

И с готовностью добавила:

– Я заплачу!

А потом вдруг спохватилась:

– Только маме не говорите…

Если бы даже БабКатя решила отказаться от этого заманчивого предложения, она бы и тогда не стала лишний раз разговаривать с этой противной Клавкой, старшей по подъезду, которая вечно собирала деньги то на свадьбы, то на похороны, то на генеральную уборку.

Катерина погрузилась в работу безоглядно. Сделала несколько образцов для определения плотности вязания, провела математические вычисления для расчета количества петель и столбиков, несколько раз перевязывала технически сложную, не поддававшуюся с первого раза часть. Наконец, заправила последние ниточки, отпарила утюгом неровности в цепочках и столбиках, села у окна и, дождавшись Машу-Дашу, таинственно поманила ее рукой.

Честное слово, получилось не хуже, чем в этом "Космолёте"! Девушка то вертелась перед зеркалом, то бросалась обнимать БабКатю, то порывалась бежать за деньгами, забыв снять платье. Катя и запамятовала, что вещи могут доставлять людям такую радость. Она-то сама донашивала старые свитерки и юбки, думая, что на ее век хватит. В двухтысячном году она и не мечтала, что доживет до две тысячи двадцать третьего.

– Так ведь и не дожила еще, – скептически заметил противный внутренний голос.

Чем же закончилась та история? Катя смутно вспоминала какие-то снимки, кажется девчонка заказала фотосессию и повесила фотографии где-то в Интернете. Еще БабКате почему-то вспоминалось число сто четырнадцать. Столько писем, что ли, пришло в ответ? Теперь не у кого спросить. Маша-Даша вскоре уехала в Москву, Клавдия умерла, а людей, которым досталась квартира, БабКатя не знала.

Вторая снежинка пусть будет в память о Маше. Или о Даше.

В этой квартире жила Люська. Не то чтобы они были подругами, просто в их доме-бараке больше не было девочек их возраста. А они в одном классе учились, в школу-из школы ходили вместе, уроки друг у дружки списывали, школьные проблемы обсуждали. Но Кате при этом было противно раннее пробуждение в Люське женщины – то, как она визгливо смеялась в присутствии мальчишек, дотрагивалась до них как бы случайно, отпускала шуточки на грани приличия и даже (о, ужас!) словно невзначай скидывала бретельку сарафанчика с плеча. Катя краснела и конфузилась вместо Люськи, но та лишь хохотала над ее стыдливостью и, провоцируя подругу, произносила всякие смущающие слова.

Люська гуляла то с одним кавалером, то с другим. И лишь фыркала, когда возникали конфликты. Из-за нее и Пашка пострадал, зуб ему выбил сын бригадира, а Пашкин отец не хотел связываться, бригадир мог и премии лишить. Катя, когда об этом узнала, смертельно обиделась на Люську. Выговаривала ей, что комсомолки так себя не ведут, они всегда заступаются за слабых. Люська удивленно вытаращила на нее глаза:

– Чего? За каких это слабых? Ты его хотя бы видела?

Нет, Катя Пашку ни разу не видела, он был старше девочек на четыре года, уже успел отслужить в армии и работал на том же заводе каким-то рабочим. Чем ему приглянулась малолетка Люська, он и сам потом не мог понять. Но традиционно волочился за ней, как и многие парни их возраста. Не так уж много у них в округе было девчонок. А красивых – и подавно. А доступных – всего одна… наверное… Катя никогда такими вопросами не интересовалась.

А потом Люська разыграла такую безобразную сцену, из-за которой Катя с ней, наверное, месяц не разговаривала. Притащив ничего не подозревающую подругу в незнакомую компанию, она так жеманно протянула:

– Па-аш, а ты знаешь, что ты слабый?

– Чего? – вытаращился на нее высокий широкоплечий красавец, которого Катя сразу заметила и потому старалась на него совсем не смотреть.

– Да вот Катька говорит, что я слабых должна защищать, а тебя не защитила, когда вы с Колькой подрались.