Мою полудрёму прервал звук распахнувшейся двери, и я открыл глаза. Где, говорите, тут кнопка вызова администратора? Кажется, появилась проблема, и мне теперь не поспать.

— Мишель, давно не виделись, чего это ты так поздно? — раздался мелодичный голос в палате. — Зато теперь можно будет поболтать, ты ведь не против? Конечно, не против, о чём это я? Пора, красавица, проснись…

— Пощади, — взмолился я. — Если уж ты начал учить стихи, то у меня, видимо, откажет почка.

Проблему зовут Граф. На вид ему около сорока, длинные русые волосы с сединой убраны в хвост, а носит он исключительно строгие брюки и рубашки. Впрочем, я никогда не видел его вне кабинета гемодиализа. Граф, в миру известный как Артём, талантливый художник и не менее талантливый болтун. Он из тех людей, что смотрят на небо и любят заглядывать за горизонт. Его завораживает будущее и космос. Он никогда там не был, но его видение поражает, хотя, казалось бы, что может быть красивого в мёртвом вакууме? Он будто проецирует свои мысли и чувства на бумагу, детализировано изображая планеты, корабли и Вселенные. Мечтатель, который смотрит на мир по-своему и дорожит собственной творческой философией.

Мы познакомились в этой клинике год назад в ровно таком же кабинете, а позже я узнал, что у него тоже не прижились почки. Три пересадки, но безуспешно. Деньгами судьбу не купишь. Впрочем, это нисколько его не удручает, и Артём продолжает творить и терроризировать меня разговорами каждую встречу. Отделаться от него невозможно, разве что умереть, но это вряд ли остановит художника. Артём проспонсирует поиск Некрономикона, поднимет тебя из мёртвых, и вы всё равно поболтаете.

— А у тебя и так ни одной рабочей, — искренне улыбнулся Граф. — Опять предаешься бессмысленной рефлексии и копаешься в себе? Жизнь слишком коротка, нужно всё успеть.

— Кто понял жизнь, тот больше не спешит. Все вокруг лишь борьба и тлен. Дай Морфею забрать меня в лучший мир.

— Когда настоящее оказывается слишком разочаровывающим, а люди вокруг слишком прагматичными, я вызываю в воображении свои видения будущего, и они заряжают меня энергией. Мои картины — это и есть моя Муза. На самом деле, очень часто люди обращаются ко мне, чтобы почерпнуть новые идеи. Им нужно полотно, которое отображает их взгляды и настроение. Я могу дать это им. Могу дать надежду, а зрителю остается лишь ухватиться за нее, как за соломинку.

— Да-да-да, нео-баталист, Верещагин^[3] нашего времени. Как только продам почку, сразу же обращусь к тебе. И вообще, картина хороша тем, что её можно продать. Технически, твоя Муза уже тысячу раз мертва. Ты её породил, ты её и убиваешь, при этом раз за разом.

— Je suis celui qui suis^[4], — многозначительно ответил художник и лёг на соседнее кресло. — И ничто человеческое мне не чуждо.

— Иногда я не уверен, что ты человек. — Я снова прикрыл глаза. — О чём говорить будем?

— Как ты относишься к Нижнему городу? — поинтересовался Граф.

Даже не знаю, что ему ответить. Я родился и прожил в нем всю свою жизнь. Меня никогда не пугает обложка, ведь не по ней нужно судить о книге. Работа учителем после университета только убедила меня в этой простой истине. Мы живём и умираем, а внизу или наверху — не так важно. Поэтому ответ очевиден:

— Напрямую.

— А как ты относишься к криминогенности района? — продолжил Артём, ерзая в кресле. — Бунтарский дух, mon ami, и отсутствие гармонии с собой и миром. Многие озлоблены и хотят в Верхнюю Москву, чтобы начать новую жизнь.

— Да, ты прав, — согласился я с товарищем по несчастью. — Все стремятся попасть наверх. Многие перестали считать Нижний своим домом и это… забавно

— Общество ставит тебе цели: хорошая работа, собственное жильё, машина и прочее, но не даёт возможностей достижения этих целей. В итоге мы получаем мотивированного и, как я сказал, озлобленного человека, ищущего удобный случай и подходящую жертву. Помогает лишь контроль за порядком, — по голосу Графа стало ясно, что он в своей стихии и рад поделиться мыслями. — Полагаю, преступность не перемещается с социальной или этнической группой, а концентрируется в одном и том же месте. Транзитная зона, пристанище, временность пребывания там обусловливает преступность. Я ведь уеду, моё-то место не здесь, только скоплю денег. Все же грабить или убивать в собственном доме ты не станешь? Не весь Нижний такой, я думаю, что есть и спокойные места, и неплохие люди.

— Ты не знаешь, но система наблюдения не работает там сколько себя помню, — поддержал я собеседника небольшой ремаркой, — Все камеры давно сняли и перепродали.

— Полагаю, что если преступники соберутся, например, грабить банкомат в пригороде, а над ним до этого повесят камеру, то камера проблему не решит. — задумчиво сказал Артём. — Мотивированные нарушители просто ограбят другой банкомат.

— Многие приезжают в Нижний, чтобы начать взлет, не осознавая, что лишь приближаются к свободному падению, — кивнул я, не открывая глаза. — Больше контроля, и будет всем мир и шоколадка?

— Если ты имеешь в виду социальный контроль в целом, то такая теория действительно существует, — согласился художник. — Люди со слабыми социальными связями скорее подвержены преступной активности. Эти связи, конечно же, можно укреплять. Полагаю, поможет привязанность к родным, правильная оценка рисков, la foi, в бога или в себя, в конце концов.

— А «Святые» и «Сорвиголовы»? — возразил я.

— О, ты прав. А притворяешься бревном, — довольно проговорил Артём. — Думаю, что этот эксперимент подтвердит предвзятость в отношении детей разных социальных групп, в равной мере участвующих в криминальной активности, в любой школе верхнего города. Только одни будут «безобидно играть и веселиться», а другие «совершать ужасные преступления». «Святые» и «Сорвиголовы» подтверждают лейблинг во всей его красе.

От продолжения мысли Графа отвлек звуковой сигнал аппарата об окончании диализа. Моя рука освободилась от пут бездушной машины, неспособной написать симфонию, а мозг — от оков живого организма, способного создать бесценное произведение искусства или заговорить тебя до смерти. Хотя себе-то можно признаться, что Граф отличный собеседник и время с ним летит незаметно. Тем не менее, нужно прощаться.

— Ладно, я устал, окончен бой. — Я улыбнулся, вставая с кресла и неспешно разминая ноги.

— Ну вот, уже улыбаешься, а то тлен, смерть и прочая жуть. Жизнь переиграть не получится. Во всех смыслах, — похвалил меня художник.

— Я и не пытаюсь. — Картинно отмахнувшись от Артема, я направился к выходу. — Увидимся, Граф.

— Само собой, с меня портвейн, — ответил мне художник.

— Ага, — завершил ритуал прощания я.

Но ни мне, ни ему этот портвейн никогда не попробовать. Как, впрочем, и любой другой алкоголь. Организм и так не справляется, незачем ему в этом помогать. Остается только придерживаться одного и того же ритуала. При каждой встрече Граф обещает мне что-нибудь принести или рассказать, а я никогда не говорю «прощай». Желаем друг другу не сдохнуть, короче говоря. И ведь работает. Ну и кто там бубнит, что магии не существует? Правда, когда увиделись на прошлой неделе, он действительно принёс мне два пропуска А-класса в Малый Лунный Театр. Я, как человек простой, предпочитаю кино. Но по таким билетам пустят и в театр, и в Верхний квартал. Оба пропуска лежат дома в тумбочке и собирают пыль до тех пор, пока не станет слишком поздно.

Можно ли назвать нас друзьями? Пожалуй, настолько, насколько могу дружить я и человек, переживший два десятка таких же собеседников, как я. На самом деле, Граф боится, но не может признаться себе в этом. Он пережил слишком много знакомых. Двадцать лет — колоссальный срок для человека без почек и без надежды на операцию. Он видел, как гасли те, кто сидел в соседнем кресле. Когда-то они учились и работали, радовались и злились, любили и ненавидели. Наверное, я ошибся, когда сказал, что он никогда не был в космосе, ведь Граф один из немногих, кто по-настоящему видел, как гасли звёзды. Именно поэтому его и тянет в безжизненный вакуум — туда, где не будет страха и боли.