Расколовшийся по всей своей высоте гигантский айсберг, мимо основания которого мы как раз проходили, оттолкнув своим весом в сторону меньшую половину, медленно завалился набок и при этом, словно маслину плоской ложечкой, подхватив своей нижней частью нашу лодку, довольно плотно прижал её к "брюху" оказавшейся рядом ледяной глыбы. Все было в полной исправности - рули, реакторы, навигационная система, корпус, - а лодка была парализована. Несколько дней подряд командир давал команды то продуть балласт для всплытия, то начать срочное погружение, дергал лодку вперед-назад, как засевшую в грязи машину, пытался задать ей с места максимальную скорость, а также пускался на всяческие иные ухищрения, чтобы раскачать её и выдернуть из ледяных объятий, но все было бесполезно. Прижатые снизу ледяным рычагом к массивному телу километрового айсберга, мы медленно дрейфовали в таком положении вдоль Канадской котловины в сторону хребта Менделеева...
...Положение было критическим. Суперсовременная мощнейшая атомная подводная лодка, точно застывшая в янтаре муха, вот уже три недели сидела между двумя медленно срастающимися друг с другом ледяными глыбами и ожидала своей гибели.
- ...Здравствуйте, Антон Евграфович, - встретив как-то после обеда в кают-компании Огурцова, поздоровался я. - Что там слышно на центральном посту? Есть какие-нибудь перспективы?
- Да какие могут быть перспективы, если мы торчим в этой льдине, как кларнет в заднице! - громыхнув не терпящим никаких возражений басом, доступно выразил свое мнение о ситуации замполит (я так и не привык называть его должность по-новому - помощником командира лодки по политико-воспитательной работе). - Давай-ка лучше, раз уж ты мне попался, сочини оптимистические стихи, способные поддержать дух экипажа в эти дни. А я пока посижу тут и подожду...
И, налив себе из большого чайника стакан крепкого черного чая, он уселся в кресло для отдыха и прикрыл глаза.
"Вот, блин, - подосадовал я про себя на замполитовскую безапелляционность. - Так-таки и сделает из меня стихотворца... Перед тем, как нам тут окончательно задохнуться." Однако же, вынув из кармана блокнот и ручку, я присел к столу и принялся набрасывать первые строки заказанного мне опуса. "Главное, - соображал я, - это увязать идиотизм нашей сегодняшней ситуации с героической историей российского флота, не забыв при этом упомянуть гордый красавец "Варяг" или что-нибудь из аналогичных символов..."
Минут через десять-пятнадцать восьмистрочное стихотворение было написано и, подойдя к дремавшему Огурцову, я громко покашлял.
- Готово? - открыл глаза замполит.
- Да, - ответил я. - Разрешите прочесть?
- Ну, а какого же хрена я здесь жду?
- Слушайте, - сказал я, разворачивая страницы блокнота. - Называется: "Встречай нас, Россия".
- Шуруй.
И я начал читать:
Мы выйдем из всех передряг,
как греки, вернувшись из Трои.
За нашей спиною - "Варяг"
и русского флота герои!
Кипят наши души, как чай,
и льды вокруг тают, как сахар.
Встречай нас, Россия! Встречай...
- А НАТО - кусай себя за хер! - закончил за меня замполит и протянул к блокноту свою огромную ладонь. - Давай сюда.
- У меня последняя строка звучит несколько иначе, - заметил я, аккуратно вырывая листок.
- Последняя строка - это мелочи. Там есть две другие - про горячий чай и тающий сахар... Это похоже на подсказку решения нашей проблемы.
- Оно принадлежит не мне. Просто на днях вдруг припомнился роман Жюля Верна "Двадцать тысяч лье под водой" - там у них "Наутилус" попал в точно такую же ситуацию, как и мы теперь, и чтобы растопить ледяную ловушку, они начали качать насосами наружу горячую воду.
- И растопили весь айсберг?
- По крайней мере, настолько, что им этого хватило, чтобы выбраться.
- Но это же фантазия...
- Я плохо знаю устройство лодки. Но если бы нагревающуюся в системе охлаждения реакторов воду можно было постоянно сбрасывать за борт, заменяя её свежей забортной, то почему бы и не попробовать?
- Ты предлагаешь нам вскипятить Ледовитый океан?
- Я предлагаю подтачивать тиски, в которых мы оказались зажаты. Пускай это произойдет и не так быстро, как того хотелось бы, но потихоньку, неделя за неделей горячая вода будет вымывать вокруг себя какие-то ниши и пустоты, которые, глядишь - и позволят нам со временем высвободиться...
- Поднимаясь вверх, эта горячая вода будет в первую очередь подтаивать собой нижнюю часть ограничивающего нас сейчас сверху айсберга, - начал рассуждать Огурцов, - и в конце концов его верхняя часть сделается тяжелее нижней и, перевесив свое основание, совершит резкий оверкиль. При этом могут быть два прямо противоположных результата. Первый - мы успеваем вывалиться из разжавшихся ладоней льда и уходим на безопасную глубину. Второй - нас, точно семечку зубами великана, раскусывает между двумя стремительно сомкнувшимися глыбами, так что аж правый борт сомкнется с левым.
- И поэтому?..
- Поэтому я иду к командиру читать твои стихи, - он потряс в воздухе листочком из моего блокнота, сделал из стакана глоток давно остывшего чая и поднялся с места. - Ты доволен?
- Я доволен, - произнес я. - Покуда в лодке не закончился воздух, я живу, а это уже и само по себе немало. Но я уже очень соскучился по небу. А ещё - по своей любимой девушке и, как это ни выспренно прозвучит - по России. Там уже, наверное, весна начинается, мне кажется, я даже здесь иногда слышу её запах... Так что пусть это будет фантастика. И пусть нас обвинят, что мы без разрешения использовали метод Жюля Верна. Но я хочу домой. И я хочу поскорее сказать: "Прощайте, объятия страха".
- Что? - остановился дернувшийся уже было идти Огурцов. - Какого страха?
- Последняя строка у меня так звучит: "Прощайте, объятия страха".
- А-а... - заглянул он в листок. - Действительно. Но у меня - лучше.
И он ушел в направлении центрального поста, а я отправился в свою каюту и до вечера провалялся на кровати в тоске и унынии. За долгие недели этого нашего подледного плена я не прочитал ни одной даже самой маленькой заметки и не раскрыл ни одной из натащенных раньше к себе книг - меня словно отвратило от букв; казалось, что они напоминают собой шеренги маленьких черных креветок, и даже почудилось один раз, что я слышу те самые потрескивание и щебет, которые я несколько раз за это плавание слушал в акустической выгородке Михаила Озерова.
