"12.08. 13-15. Весь личный состав из 6-го, 7-го, 8-го отсеков перешел в 9-й. Нас здесь 23 человека. Это решение мы приняли в связи с аварией. Никто из нас не может подняться наверх. Но, возможно, два-три человека попытаются осуществить выход через аварийно-спасательный люк девятого отсека. Не надо отчаиваться".
Это написано четким, ясным почерком. Видимо, ещё работало аварийное освещение. На обороте листа - продолжение, почерк уже неразборчив, свет, наверное, уже погас:
"Писать здесь темно, но попробую на ощупь. Шансов, похоже, нет процентов 10-20. Хочется надеяться, что кто-нибудь прочитает. Здесь в списке личный состав отсеков, которые находятся в 8-м и 9-м и будут пытаться выйти. Всем привет. Отчаиваться не надо. Колесников." И отдельные строки - жене: "Оля, я тебя люблю; не сильно переживай. Привет Г. В. (то есть Галине Васильевне, теще). Привет моим." На обороте - список 23 подводников с указанием боевых номеров матросов, отметками о проведенной перекличке. И то ли время, то ли дата - цифра "13".
Сразу же вслед за этим, и без того шокирующим, сообщением о найденной записке Колесникова пришла сенсационная новость от Исламовой - записок, оказывается, было целых две, но вице-адмирал Моцак одну из них скрыл от общественности! Чтобы узнать правду, писала Машка, ей пришлось устроиться официанткой в один из ресторанов Североморска, где питались съехавшиеся сюда со всей страны засекреченные военные эксперты ("Официантки лучше поэтесс: залез здоровым - и здоровым слез", - тут же заметил по этому поводу кто-то из редакционных остряков). Но как бы то ни было, а именно там-то, сообщала она, ей и удалось разговорить выпившего несколько стопок водки эксперта Игоря Грязнова, который первым прочитал написанные Дмитрием Колесниковым тексты.
"- Тела погибших моряков не видел никто, кроме нас, экспертов, и глубоководных водолазов, - рассказывал он Машке. - Дело в том, что трупы водолазы вытаскивают из лодки через прорезанные норвежцами технологические отверстия. Потом мы спускаем под воду специальные контейнеры. Водолазы упаковывают в них трупы, и мы поднимаем груз на "Регалию". Потом с плавучей платформы контейнеры с телами с помощью специальных катеров переправляются на плавучий госпиталь "Свирь". Там на время операции по подъему моряков с "Курска" располагаются восемь военных экспертов из лаборатории в/ч 1082. Еще три эксперта - в Североморске - так сказать, на подхвате. На "Свири" осмотрели четыре поднятых тела. Опознать их без специальной экспертизы трудно. Дело в том, что в месте, где затонул "Курск", очень много планктона. Мельчайшие рачки проникают внутрь лодки и съедают тела. У тех, кого подняли, нет щек, выедены глазницы. Узнать ребят по боевым номерам (тонкая лента материи с номером, нашитая на карман) тоже невозможно, так как вода просочилась внутрь и размыла цифры. Правда, какие-то чернила ещё остались и можно было что-то разобрать. Поэтому мы предположили, что ещё два тела принадлежат простым матросам. Фамилии их называть не имею права, пока не будет 100-процентной уверенности... Лишь у Колесникова оказался опознавательный знак - тщательно упакованное послание в левом кармане кителя. Два листа. Один - исписанный ровным каллиграфическим почерком, строго по линеечкам. Второй исчеркан, цифры и буквы налезают друг на друга - трудно что-либо определить..."
Первая записка, хотя и с некоторыми мелкими разночтениями, была все же оглашена и опубликована в различных газетах. Вторая, по мнению экспертов, написана гораздо позже первой, во всяком случае, уже после того, как закончилось автономное питание и погас свет. Однако капитан-лейтенант Колесников принял решение вести бортовой журнал. К тому времени он уже знал, что второй отсек полностью затоплен, и настоящий журнал пропал.
"- Мы плакали, когда читали это его второе послание, - признавался чуть далее Грязнов. - Там было написано следующее: "Командир умер. Я остался старшим офицером на лодке. С первыми пятью отсеками нет связи. Там все мертвы". И чуть сбоку то же самое число - "13". Остальное неразборчиво. Потом какие-то сплошные линии, неясные знаки, напоминающие цифры, и через пол-листа можно опять разгадать несколько слов: "больно", "убили" и английские буквы "S" и "O", по-видимому, начало слова "SOS". Но самая страшная строчка - последняя, где была коряво, но четко написана дата: "15 августа".
Когда мы доложили об этом начальнику штаба Северного флота вице-адмиралу Моцаку, он сказал: "Кроме меня, об этом не должен больше знать никто!" - и забрал обе записки с собой..."
В четверг, сообщала дальше Машка, стало известно, что начштаба собирается сделать сенсационное сообщение для прессы. С "Адмирала Чебаненко" срочно созвали телевизионщиков и в 14.00 собрали всех на Площади Мужества, возле лодки-музея К-21. В ожидании времени прямого эфира вице-адмирал стоял на плацу, мило беседовал с журналистами, обещал им после своего заявления ответить на интересующие их вопросы. Но как только включили телекамеры - лицо его сразу окаменело, голос стал суровым и трагичным. Ровно в 14.00, красиво стоя на фоне бушующего за спиной моря, он произнес в телекамеры свое короткое, но эмоциональное обращение, упомянув в нем всего лишь про одну записку: "Нам стало известно, что подводники были живы ещё два часа". Военные эксперты, которые смотрели по ТV это выступление, были в шоке: "Как два часа, что он несет? Они были живы трое суток!" Моцак же тем временем насупил брови и начал стыдить журналистов "Молодежной правды" за то, что они купили за деньги список членов экипажа, и стал требовать от всех, чтобы они не лезли в моряцкие души. Потом нервно козырнул, буркнул: "Честь имею!" - и рванул к поджидавшей его в стороне машине...
- Да-а, Моцак, поимел ты свою честь, - невесело хохотнул Гусаков, анализируя на очередной планерке вышедший номер газеты. - Если она кому-то и была нужна раньше, то не журналистам, а морякам на "Курске". Они на неё там надеялись, искали её на ощупь в обесточенных отсеках, верили, что она существует, но - не нашли... И погибли... Так кому теперь, спрашивается, нужна такая честь? Я - не знаю...
