– Не особо приятно, когда кто-то бесцеремонно влезает в мою голову, как в собственный карман, и шарит там.
– Если бы ты прилагал чуть больше рвения и усидчивости, то освоил бы приемы, которые позволяют оградить сознание от постороннего вмешательства.
– Как, например?
– Есть специальные техники. Но это, скажем так, продвинутый уровень.
– А пока никак? Иногда мне кажется, что советник Юнг прикасается к моему мозгу мохнатыми паучьими лапками. Премерзкое ощущение.
– Кхм… Попробуй читать стихи.
– Стихи?
– Да. И лучше что-нибудь из античной поэзии. В идеале – на древнегреческом. Это не блокирует доступ для столь опытного мастера, как советник Юнг, полностью, но несколько затруднит проникновение. Он – в своем роде живая легенда. Ты должен быть несказанно благодарен, что он уделяет время занятиям с тобой.
– Угу. Я просто-таки преисполнен благодарности.
– И правильно, – словно не заметив сквозившей в его словах иронии, сказал Вольф. – Даже если иногда кажется, что это сущая пытка. Мы с братом тоже прошли через эту школу. Штефан Юнг был его наставником и советником в первые годы правления.
Лука помолчал, размышляя о чем-то.
– Мне все-таки не дает покоя мысль… Раз уж Вагнеры так заморочены на нерушимости кровных уз, как Юнг умудрился стать доверенным советником старого мессера, не будучи ни его хостом, ни даже ближайшим родственником?
– У мессера Манфреда был брат-близнец. Но он, к сожалению, погиб еще в раннем детстве. Посвящая все свое время государственным делам, мессер так и не создал семьи. Когда ему исполнилось сорок пять, он создал семь дублирующих генетических заготовок.
– Но клонирование запрещено! Или для Вагнеров закон не писан?
– Жесткий запрет был принят не сразу, а после череды громких скандалов и судебных дел…
– Семь клонов… С ума сойти! Зачем же так много? И где остальные?
– Кхм… Их активировали по мере необходимости. Иногда обстоятельства требовали, чтобы вместо мессера на публичных мероприятиях при потенциально высоких рисках присутствовал его клон. И случалось, что подстраховка была обоснованной. Иногда требовалась выемка органов. Несовместимая с жизнью. Штефан Юнг был, если не ошибаюсь, четвертым.
– То есть он просто разбирал их на запчасти?
– В отличие от хоста клон не является отдельной личностью. Он – всего лишь точная биологическая копия.
– Кстати, сколько Юнгу на самом деле лет?
– Через два месяца исполнится сто семьдесят три.
Лука тихо присвистнул.
– А я читал, что клоны редко дотягивали и до пятидесяти.
– Так и было. Но, как я сказал, советник Юнг – настоящий уникум. Не сомневайся, его ум по-прежнему ясен, а память – безупречна.
– А остальные клоны, получается, так и плавают в рассоле?
– Нет, из-за преступной оплошности дежурного оператора в депозитарии, где хранился биоматериал генетических копий мессера, произошел технический сбой. Системы жизнеобеспечения вышли из строя на критически долгий срок. К тому времени мессер уже был в слишком почтенном возрасте, чтобы создавать новые генетические слепки. А двойной слепок с клона, как оказалось, чреват серьезными сбоями в иммунной системе.
– Как все удачно сложилось для советника Юнга, не так ли?
– Не ерничай, это дурной тон. Все в семье были глубоко опечалены произошедшим.
– Ну разумеется. Знаете, как-то невесело жить с мыслью, что тебя растят, как свинью на убой, чтобы в один прекрасный день разрезать брюхо и вынуть ливер.
Вагнер поморщился: его коробила грубая прямота Луки, который специально поддразнивал его, стремясь разбить ледяной панцирь спокойствия советника мессера.
– Это все давно уже в прошлом. К счастью, с развитием биотехнологий необходимость в донорских органах отпала. В основе связки хаупта и хоста лежит совершенно иной посыл. Из единого генетического материала создаются ментально связанные братья-близнецы, одному из которых изначально предначертано стать верховным лидером, а другому – его союзником, правой рукой.
– А если хост не хочет?
– Не хочет?
– Ну да, не хочет. Если вот это всё его совсем не прельщает? Если он хочет прожить свою жизнь иначе? Идти своим путем, а не быть чьей-то там рукой или прочим придатком.
– Но хост силен именно своей связью с мессером: так в полной мере он реализует свой потенциал для укрепления влияния семьи. В одиночку он… просто человек.
– А этого что, мало?
– Вернемся к медитации, – резко оборвал спор Вагнер.
Устав от постоянной муштры, Лука с наступлением сумерек выходил прогуляться по саду. Он избегал посыпанных белой мраморной крошкой дорожек и прогуливался в глубине парка: брел по росистой траве, вдыхал сырой запах земли и прелой листвы, и напряжение дня постепенно разжимало хватку.
Как-то вечером он забрел в отдаленный уголок дворцового парка и услышал странные звуки – не то тихие всхлипы, не то сдавленный смех, которые подхватывались и дробились жутковатым эхом. Стараясь ступать неслышно, он подобрался ближе и, раздвинув ветви сирени, увидел заброшенный колодец, над которым склонился призрачный силуэт. В обманчивом лунном свете бескровное лицо излучало тихое жемчужное сияние, глаза были закрыты, губы безмолвно произносили что-то. Ладони, похожие на пару птиц, покачивались в воздухе, вспархивали в такт неслышной мелодии. Совершенно свободные, никак не связанные с телом. Лука почувствовал, как похолодела спина и налились чугунной тяжестью ноги. Ощутив присутствие постороннего соглядатая, призрак распахнул глаза, пригвоздив Луку немигающим, потусторонним взглядом. «Тео?» – прошелестело в воздухе. Лука отпрянул. Видение пропало, растворившись в ночном воздухе.
Наутро он уже не был уверен, было ли ночное происшествие на самом деле или это все ему только привиделось. Пробравшись к старому колодцу, Лука заметил на влажной после вчерашнего дождя земле узкий след туфли. Так значит, призрак был из плоти и крови. Как только спустились сумерки, он пробрался в сад и затаился в густых зарослях у старого колодца. Но незнакомка так и не появилась. Как и на следующую ночь, и еще ночь спустя.
Несколько дней из-за полуночных прогулок по саду Лука спал урывками, выкраивая минуты между лекциями, и на медитации наступила неминуемая расплата: едва прикрыв веки, он провалился в туманный морок где-то на зыбкой грани яви и сна, сквозь который едва пробивался голос Вольфа.
Открыв глаза, он обнаружил, что лежит в вывернутой, неудобной позе на полу в совершенно пустой аудитории, в пятне солнечного света, бьющего через огромные незашторенные окна. Лука поднялся, чтобы поскорее стряхнуть сонный ступор. Подергал ручку двери. Но та оказалась заперта. Сколько бы Лука ни колотил, пытаясь докричаться до слуг, сколько бы ни сыпал проклятьями, пробуя с разбега вынести плечом дверной косяк, все во дворце словно забыли о его существовании. Вероятно, милый дядюшка решил так наказать его за нерадивость. «Ну и пусть. Зато я выспался, – с мстительной яростью думал Лука. – Наверное, впервые за последний месяц».
Спустя пару часов, устав от бесцельного хождения по комнате в попытках заглушить ворчание пустого желудка, Лука улегся посреди комнаты. Но спать больше не хотелось, пол казался жестким. Стиснув зубы в бессильной злости, Лука сел в позу лотоса и закрыл глаза, уже не беспокоясь о том, что его спина развалится, как старая кирпичная кладка. И стал дышать: так, как учил Вагнер, чтобы вдох был легким, почти незаметным, а выдох – сильным, выметающим прочь все мысли, как лишний сор. Дышать так, чтобы воздух проносился по телу, как сквозняк по опустевшему дому. Он не знал, сколько прошло времени, несколько минут, час или целая вечность, но когда услышал, как тихо поворачивается в замке ключ, и открыл глаза, на паркете лежали косые отсветы закатного солнца. А по его предплечью струилось сплетение линий, напоминающее мехенди.
Перед сном он снова выбрался в сад. В ночном воздухе плыл сладковатый, тревожный аромат. Оказалось, на совершенно голых, корявых, словно изломанных непогодой ветвях распустились огромные пурпурные цветы магнолии. На одной из дальних дорожек сада чернел тонкий силуэт – девочка с гладко зачесанными смоляными волосами зачарованно разглядывала цветы, похожие на небрежно завязанные ленты из муслина. Услышав шорох гравия, она вздрогнула и обернулась.
