Палец тетушки уставился в потолок. Нина бессознательно проследила за ним; в глаза бросилась люстра с имитацией восковых свеч. И лишь после ушей достигла тихая музыка с верхних этажей.

– Ох, опять он, гаденыш, – сердито вздохнула Агнес.

– Брось, Несс. Музыка – наслаждение, удовольствие – благо, страдание – зло…

В арке стоял высокий, неопрятного вида мужчина с узким хищным лицом в колючей щетине. Голова величаво запрокинута, черные волосы висели до плеч сальными патлами, прикрывая надменную, злую физиономию. Меж холодного блеска косм над Ниной снисходительно смеялись волчьи глаза глубокого карего цвета. Измятая рубашка словно была застегнута впопыхах, – пара нижних пуговиц перепутана, остальные вовсе остались без внимания и открывали располосованное шрамами жилистое тело.

– Высокосортная хренотень, – без энтузиазма оценила Агнес. – Как мне ее подписать: «пьяные бредни Джеймса Митчелла» или это какой-то доисторический философ?

Мужчина вальяжно вошел, взял со стола стеклянный графин и поднес горлышко к носу:

– Да не помню. Наверное, что-то из Аристотеля, – разочарованный тем, что в графине оказалась всего лишь вода, поставил его на место.

– Вообще-то Аристотель говорил, что излишества в удовольствии – распущенность, достойная порицания, – мрачно заметила Эстель.

– В точку, – саркастично согласился мужчина, выискивающим взглядом осматриваясь по сторонам.

Все в нем вызывало отторжение: одичалый внешний вид, напыщенные манеры, показная бесшабашность. В сторону Нины пахнуло перегаром и немытым телом, внушая тошнотворное отвращение, но за маской невозмутимости едва ли можно было об этом догадаться.

– Джеймс, это Нина, – представила Эстель.

На секунду он отвлекся, чтобы высокомерно смерить гостью с головы до ног, и раздраженно ответил:

– Да мне плевать.

Нина как будто не заметила его грубости. Ей казалось, что скользило в дерзости Джеймса что-то нарочитое, фальшивое. Нужно быть до ужаса наивной, чтобы поддаться на столь провокационное поведение.

Тем временем Джеймс приблизился к Агнес и схватил виски. Налил немного в ее же стакан, опустошил до дна.

– Может, сыграем партию? – предложила Агнес, не отрываясь от пасьянса.

– Карты – оружие дьявола, дорогая, – Джеймс прихватил виски и направился к выходу. – Завязывай, – не оборачиваясь, добавил он.

– Очень смешно, – язвительно бросила тетушка вслед.

– Ни капли.

Ничто не спасало скверное впечатление от знакомства. С таким «другом семьи» Нина предпочла бы не иметь ничего общего.

Априори невыполнимое желание – теперь их с Джеймсом как минимум объединяла одна крыша.

– Кто это был?

– Местный грубиян, – махнула Эстель. – Не обращай внимания.

– А у вас не соскучишься, – Нина поняла уклончивый ответ тети, как отказ говорить о Джеймсе, поэтому настаивать не стала.

– Сволочь. – Агнес сообразила, что приятель увел у нее из-под носа выпивку и негромко выругалась.

– Ты, должно быть, утомилась с дороги, – мягко улыбнулась Эстель.

Под влиянием ее слов и вина Ниной вмиг овладело ощущение неимоверной усталости.

– Да, пойду я, – ей так сильно захотелось окружить себя тишиной, но, кажется, Джеймс ко сну не готовился.

Агнес заметила озадаченный взгляд племянницы, прикованный к потолку:

– Не переживай, пара подзатыльников – и он уймется.

«Интересно на это посмотреть», – тетушка едва ли дотянулась бы Джеймсу до плеча. Но пришлось угомонить воображение тем, что подзатыльники, скорее, фигуральны, и отправиться наверх под звуки музыки.

Там, к несчастью, Нине предстояло обнаружить, что Джеймс соседствовал с ней в комнате напротив. За запертыми дверями Оззи Осборн вопрошал: «Мистер Кроули, вы не прокатитесь на моем белом коне?»1.

В изнеможении Нина упала на кровать. Энергии хватило ровно до конца песни, а затем сон нежно увлек за собой. Ей снилось, как она играет в карты с Джеймсом, только наутро уже не помнила, кто выиграл.

Утро омрачили серые стены. Открыв глаза, Нина почувствовала их давление. И более того, – нависшего над городом пасмурного неба.

Комната окнами выходила в тернистый двор. Сквозь заросли колючего шиповника прорезался извилистый узор глинистых тропинок в компании черных кованных скамеек. Среди высохших деревьев на окраине возвышалась мраморная статуя плачущей девы в зеленой плесени. Совершенно необыкновенным образом она совмещала в себе благоговейную покорность и неукротимую силу. Глядя на вознесенный к небу лик, Нина вздохнула, словно вместе с каменной мученицей ощутив на собственных плечах всю тяжесть свинцовых облаков.

Горячий душ на какое-то время позволил забыть о суровом крае, однако, позже Нина обнаружила, что ее скромный гардероб очень слабо вяжется с местным климатом, и пришлось вновь вспомнить, что такое Порт-Рей – сырой туманный город, покрытый слоем холода и промозглого мрака.

Равно как и «Барнадетт» не был оплотом уюта. Покинув комнату, Нина вновь окунулась в гнетущую атмосферу давно заброшенного отеля: устаревшая отделка, пожираемая мертвенно-белым светом окон, спертый воздух, томительное безмолвие. Последнее развеялось, как только она вышла на лестницу. Именно здесь гробовую тишину колебали приглушенные звуки ругани, доносящиеся из-за дверей гостиной.

Нина замерла на ступеньках и напрягла слух, заведомо зная, что без контекста мало что вынесет из конфликта.

– Считаю, на этой ноте наш спор можно считать закрытым! – раздался раздраженный голос Эстель.

– Ничего подобного! – гневно возразил Джеймс. – Раз уж мы перешли на личности, Люциус, может, поделишься с нами, где ты обычно пропадаешь?

– Как будто узнав, ты начнешь мне доверять! – рявкнул Люциус. – Проживи мы хоть сто тысяч жизней, ни в одной этого не произошло бы!

– Так заслужи.

– О, дьявол! Я устал каждый раз слышать это.

– Каждый раз? – в возмущении Джеймса скользила насмешка. – Мы впервые об этом говорим, шизик. Давно тебе пора бы голову проверить.

Джеймс вылетел из комнаты внезапно. Громко хлопнул за собой дверью и напряженной походкой взошел по лестнице. Выглядел он еще хуже, чем накануне, точно всю ночь не спал. Лицо приняло болезненный вид, – кожа отдавала слабым серым оттенком, под глазами образовались темные круги. Непотребное состояние рубашки нуждалось в хорошей стирке, а вьющиеся от жира волосы – мыла. Черными патлами они обрамляли высокие скулы, мешались с растущей бородой. Разъяренная гримаса, перекликающаяся с видимой усталостью, до того испугала Нину, что она судорожно вцепилась в перила. Но Джеймс пронесся мимо, не удостоив ее даже взглядом.

Вслед за ним гостиную покинула Эстель. Заметив племянницу, она тут же сбросила бремя черных раздумий и выпрямилась. Сделала вид, что никакой ссоры не случилось:

– Как ты смотришь на то, чтобы поехать в город, как только Агнес починит машину?

– Положительно, – коротко ответила Нина. Докучать любопытством в делах, ее не касающихся, было против собственных правил.

Гараж резко выделялся на фоне «Барнадетт». Во-первых, он был возведен поодаль от особняка. Во-вторых, тот, кто отвечал за его строительство, хоть и подобрал уместный серый камень для стен, но совсем не учел скошенную крышу со стеклянными вставками, которая никак не вписывалась в старинную концепцию участка.

Внутри Агнес дала себя обнаружить сразу же. Из-под красного «Шевроле» 1957 года раздавались отборные тетушкины ругательства.

Невысокий, но просторный гараж ожидаемо оказался завален грудами хлама: сломанной мебелью, бельем, книгами, коробками с фарфором и даже картинами, которым не нашлось места в интерьере отеля. Здесь же отыскались и довольно любопытные вещи: бильярдный стол с шарами, черный мотоцикл без переднего колеса. Огромная вывеска, тянувшаяся вдоль стены. Сквозь вуаль паутины и пыли в ней узнавалась надпись «Барнадетт». Фантазия пробудила картину: много лет назад именитых гостей со всей страны встречали округлые завитки букв, роскошные дубовые двери с золотыми львами и музыка тромбонов вперемешку с клавишными…